Две недели

Наверное, я не слишком лукавлю, называя себя наивным идеалистом, только они могут десятки лет просыпаться по утрам с чувством, что сегодня будет лучше вчера, которое, если смотреть на него с высоты нового дня, прошло не так и отвратительно… и уж точно не зря. Особенно когда будит тебя Блейзова стрекоза-патронус, довольно посвистывая его голосом. Примостившись на соседней подушке, она по-мушиному умывает лапками огромную голову с двумя серебристо-лазуревыми плошками фасеточных глаз. Это значит, что до того, как он завалится ко мне в спальню, у меня есть ещё пара минут, а в настоящий момент Забини наверняка тиранит Норин на предмет завтрака. Но на этот раз я недооцениваю его шустрость. — Эй, ты всё валяешься? — Вслед за Блейзом в комнату вплывает вереница подносов. — Ещё даже двенадцати нет. — Будешь? — он аккуратно левитирует чашку кофе мне на столик. — Спасибо, — даже не шевельнувшись, признаю я. Патронус, тускло вспыхнув молочно-серым, рассыпается облачком пара. — И пока ты тут дрых, — мгновенно набив рот едой, сообщает мне Забини, — я всю ночь, без сна и покоя, следил за развитием событий. — Угу, вижу, — оглядываю его скептически. — Как только новую парадную мантию не помял… Забини лукаво улыбается. — Это было неотъемлемой частью плана. — Рассказывай, — зевая и потягиваясь, я таки нахожу в себе силы сесть в кровати. — Не поверишь. Они допросили Гамеро. — И что?.. — Тот сказал, что не будет разговаривать без магвоката и отказывается от принудительной дачи показаний. — О, Мерлин… «Круциатус» да и всё. — Ну нет, это противоречит сразу десятку статей в Кодексе по защите прав маглов. Грейнджер, знаешь ли… Гамеро ещё и компенсация положена за то, что потом ему подкорректируют память. На данный момент они обсуждают юридические вопросы. Мне дадут знать сразу же, как нашему мафиозо пришьют обвинение в активном препятствовании следствию и таким образом случай попадёт под поправку «О правомерном применении волшебства в отношении лиц, не обладающих магическими способностями…» — А дальше что планируем?.. — Что, что… Блейз вздыхает, залпом допивает остатки чая и, перевернув чашку (ненавижу эту его привычку), лезет в карман, откуда вываливается некий предмет нижнего белья кроваво-красного цвета. Забини изящным жестом блестящей лакированной туфли заталкивает его под ближайший предмет, но уже мебели — небольшой пузатый комод на низких изогнутых ножках. Затем наконец находит в кармане то, что искал, — упаковку жвачки. — Ненаю, — отвечает он, подбросив в воздух аж четыре разноцветных пластинки «Друбблз» и пытаясь поймать их ртом. Одна всё-таки валится на ковёр. На хороший, дорогой ковёр. Я скептически морщусь и невольно тянусь к остывающему кофе. — Гамеро не отпустят, — бубнит Блейз, в паузах старательно разжёвывая дикую смесь со вкусом, судя по упаковке, которую мнёт в руках, ежевики, тыквы и чего-то лимонно-жёлтого цвета. — Даже если он выложит карты на стол. По закону Министерство магии имеет право проводить операции на территории другого, только получив официальное разрешение. Так что потом они отправят Гамеро в Италию, там будет ещё разбирательство, и по Всемирной конвенции о сотрудничестве какого-то там года в итоге он, как особо опасный преступник, наркоделец и махинатор, будет с потрохами передан маглам, чтобы те с ним разобрались. И уж они-то, думаю, разберутся. — Что-то меня не очень интересует, что с ним будет дальше. По-моему, всё предельно ясно. Вывести мы его не сможем, попытаться с концами стереть память или отобрать воспоминания… не слишком-то надёжный способ. — Знаю, знаю, — тянет Блейз. — Мёртвые показаний не дают. Разве что только после десятка черномагических ритуалов. — Никогда бы не подумал, что тебе будет жалко прихлопнуть магла. Мне вот он сразу не понравился… Забини молчит — извращается с тройной порцией «Друбблз»: двумя пальцами прихватывает неприлично салатового цвета жвачку за край, вытягивает её в длинную соплю и отпускает — жвачка спружинивает обратно, с тихим шлепком ударяя по подбородку. Затем, намотав на язык, он запихивает её обратно, и через пару секунд всё начинается снова. Пронаблюдав с десяток таких циклов, я не выдерживаю: — Забини, хватит. Я не в силах на это смотреть. Скорпиус уже лет в шесть прекратил вытворять подобную мерзость. Блейз ухмыляется. — Заметь, какой изумительный зелёный получится, если смешать жёлтый с фиолетовым и оранжевым. — Так всё-таки, мы не договорили. Если нужна помощь… — Ну нет, Малфой. Ещё тебе не хватало там светиться. У меня есть план этажа, теперь нужно найти волшебника с нижних уровней и любезно с ним потолковать. Думаю, он или она согласится на время одолжить мне палочку, не хочу марать свою. — Можно поступить и по-другому, — я встаю с кровати, и, зевая и по пути запахивая халат, плетусь к комоду. — Вот, держи! — Ого, — Забини, вмиг забывает о жвачке. — Мантия-невидимка. Он, едва касаясь пальцами, проводит по серебристо-серой ткани. — Какое качество… Я такую только у Поттера видел, — Блейз восхищённо оглядывает мантию. — Настоящая находка… Признавайся, где достал?.. Драко! — он с любопытством смотрит на меня и тут же меняется в лице — я улыбаюсь с таким злорадством. — Только не говори, что у тебя был Поттер и ты махнул Альбуса на его мантию, — предполагает Забини. — Нет, — самодовольно заявляю я. — Верно. С таким сокровищем даже твоя очаровашка не сравнится. Тогда… Поттер внезапно умер и завещал её тебе? — он влюблённо поигрывает с мягко шуршащей тканью — то накроет ноги, то спрячет под мантией руку, то диковинным шарфом намотает на шею, попутно любуясь в широкое зеркало гардеробной, как раз напротив. И мне приходится рассказать ему про Альбуса — то есть униженно признать, что меня надула эта не по годам хитрая гадина. Забини меняется в лице ещё раз. — Драко, ты с ним ничего не сделал?.. — Да что я с ним сделаю-то? — кривлюсь я, не ожидав такой реакции. — А даже если бы и, какое тебе дело? — Где он? — Пока сидит в подземельях, потом… посмотрим. Блейз не спускает с меня взгляда, тяжёлого и слишком серьёзного для такого незначительного повода. — Знаешь, Драко… Судя по свойству чар… Я думаю, что Поттер сначала стащил этот листок, а поймал его ты уже после, когда он зачем-то пытался вернуть его на место. Думает он. А я даже не сомневаюсь в этом. Только что это меняет? — Малфой, выпусти его. — Да пусть посидит. — Драко! Мерлин бы побрал этого Забини и его внезапно проснувшийся отцовский инстинкт. — Блейз, я не хочу это обсуждать. Он поживёт там с недельку, потом я сбагрю это сокровище обратно, и всё на этом закончится. А мантия останется тебе в качестве приятного воспоминания о моём нечаянном сумасбродстве. — Ну поймал ты его за руку, — всё не унимается Блейз. — Но зачем пихать его в подвал?.. С тем же успехом ты можешь зачаровать любую комнату. Пусть сидит в ней, но хотя бы со светом. Что такого-то, что он при этом будет есть, мыться и ходить в туалет не под себя? Или ты решил поиграть в карающую длань справедливости?.. «Ай-ай, воровать нехорошо, мистер Поттер»? — Не ты ли мне недавно советовал именно это, а?.. Вот я и получаю извращённое удовольствие. — Если бы ты его получал… — Слушай, почему бы тебе не грохнуть Поттера-старшего? — я подхожу к окну и, отодвинув тяжёлую штору, выглядываю на улицу. Снова ветер и снег, будто всегда так было. — Теперь, с мантией, у тебя есть все возможности. Жаль его «Империус» не берёт, а то заставил бы покончить с собой, повесившись на собственных кишках. Потом приютишь у себя вдовушку Джинни со всем выводком. И будет у тебя, Забини, ты только представь… уже почти взрослый сын, очаровательная рыжеволосая дочка и наша подвальная прелесть. Как тебе идейка, а? От колющей белизны марева снежинок слезятся глаза, но я заставляю себя не оборачиваться — знаю, какое у Блейза сейчас лицо. Знаю. — Пойду разберусь с Гамеро, — сухо бросает он. — А ты уладь, пожалуйста, дела с последней партией. Оглушительно звякает о фарфор десертная ложечка. Терпеть не могу, когда он говорит «пожалуйста» вот так — черство и официально, будто сглатывая горечь во рту. — И оставь мне пару коробок, если получится. Нарочито небрежным тоном он выдаёт себя с головой. Не выдержав, я разворачиваюсь: — С каких это пор ты подсел на «Грёзы», Забини?.. — Это не мне. — Верно. Я даже знаю, кому. Очередной подруге. — Если и так, какое тебе дело? — безупречно скопировав мои интонации, фыркает он. — Представь себе, такое же, какое тебе до Альбуса. Как ты не понимаешь, ты же ей только хуже делаешь! Мерлин, Забини… не говори только, что ты и с Мари-Виктуар спишь. У тебя что, фетиш на потасканных рыжих дамочек? Блейз поджимает губы и выжидательно складывает руки на груди, всем видом показывая, что устал от моего морализаторства. — Делай что хочешь, — он признаёт своё поражение. — Хватит на этом, — я говорю уже в пустоту. И ладно я — идиот, но Забини-то что творит?.. Ровные линии строчек, выходящие из-под пера, с идеальным наклоном и нажимом, ни штришком не выдают того, как я злюсь, хотя и сам не замечаю, что от досады сжимаю губы в тонкую полоску. Я не беспокоюсь за то, что будет с этой Уизли, просто… должна быть некая грань, которую нельзя переступать, дело даже не в морали. Дело в логике. Нельзя подлизываться к сынку любовницы, при этом воспринимая обоих как сексуальный объект. Нельзя пинками загонять девчонку в могилу, если хоть каплю дорожишь ей. Да чтобы так быстро уговорить пачку — за пару дней всего — Мари-Виктуар нужно было с кровати не вставать всё это время. Поэтому я привязываю записку к лапке филина с чувством выполненного долга. Если всё пройдёт гладко, уже через пару часов партия «Грёз» будет очень, очень далеко отсюда, на другой половине земного шара, и ни Блейзу, ни Мари-Виктуар не перепадёт ни грамма. И меня вовсе не интересует, что там с Поттером. Сильно ли ему от меня досталось. Насколько холодно, мерзко, сыро и неуютно в подземельях. Жаль только, что даже крыс нет ни одной. В детстве я очень любил там шляться, представляя, что брожу по неведомым катакомбам, полным тайников, узких лазеек, исчезающих лестниц и дверей, тянущимся на долгие и долгие километры вниз, под землю. На самом деле всё, конечно, куда скромнее. Небольшая сеть из маленьких, выбитых в почве комнат, выложенных камнем, соединённых небольшими переходами, да два-три коридора, выходящих с разных сторон к границам поместья, много проступающей на булыжниках влаги, мха, паутины, с полсотни жилистых, неизвестно чем питающихся здесь пауков, горы старого хлама и пара узких загонов, похожих на клетки для зверей. Кого там держали в своё время — понятия не имею, они пустовали ещё при деде, хотя старик Абрахас частенько рассказывал, как его отец любил поймать на охоте пару-тройку маглов и запытать их до смерти. Якобы это было очень весело. Мне вечно доставалось, особенно летом, когда я вместо прогулок по свежему воздуху предпочитал часами ползать под землёй, выдумывая очередную захватывающую историю и сбивая коленки в кровь. А когда не хотелось ужинать — всегда убегал туда от матери, потому что она была слишком брезглива спускаться вниз самой, а с Добби можно было договориться. Подумаешь, подольше бы побился головой о стену, не выполнив приказа… и так всё свободное время проводил за самоистязанием. Пока однажды, разозлившись, Нарцисса не пообещала, что в следующий раз, когда я опоздаю на ужин, она запрёт меня там. «Следующих разов» было, наверное, ещё с десяток, пока отец не решил выполнить её угрозу. Поначалу страшно не было — во-первых, за закрытой дверью мне ещё долго читали мораль, во-вторых, фонарь светил ярко, а масла в нём хватило бы очень надолго. И я отважился на месть, не сомневаясь, что, когда родители закончат наперебой декламировать нотации, дверь сразу же откроется… Но я буду уже далеко. Накануне я выяснил: если всё время держаться правой стороны, попадёшь в длинный тоннель, несколько раз сильно забирающий влево, он выводит к озеру. Оттуда по июльской ночной прохладе я дотопал бы до поместья минут за сорок, уже предвкушая, как отчаявшиеся найти меня родители, осознав всю тяжесть своей вины, выбегают навстречу со слезами на глазах. Как я заблудился в двух развилках — понятия не имею. Может, и не заблудился вовсе, просто не рассчитал расстояние и не учёл, что время, спотыкаясь о первую волну страха, ползёт потом со скоростью флоббер-червя. Поняв, что не знаю, куда идти, из всех возможных решений я выбрал самое плохое — повернуть обратно. Проплутав по тоннелям, пока не свело больной судорогой руку, в которой нёс фонарь… я сел на землю, пытаясь понять, где очутился. Ничего не происходило. Ничего страшного. Совсем. Фитиль горел ровно и уверенно, озаряя мягким сиянием стены. От яркого света отвратительные коричневые сороконожки и мокрицы расползались в разные стороны, забираясь поглубже в щели. Где-то сверху капала вода. И казалось бы, нет никакой разницы, что сейчас, — день или ночь, сюда всё равно не проник бы и лучик солнца… но страх, что про меня скорее всего забыли и не вспомнят до самого утра… Судя по словам матери, часто баловавшей подруг этой историей, не прошло и двадцати минут, как отец, решив, что достаточно припугнул меня, открыл дверь и спустился вниз, а к полудню, когда Добби нашёл меня забившимся в какой-то угол, они успели заглянуть под каждую щепку. Поняв, что вместо пары часов я заставил родителей промучиться почти всю ночь, и насладившись вволю чувством настоящего детского злорадства, я тут же забыл ужасы своего приключения, но когда, уже отмытый, переодетый, накормленный и зацелованный матерью, я уснул у неё на руках… то проснулся уже тем, кто будет бояться темноты всю жизнь. Больше я туда, разумеется, не лез. Правда, на каникулах после второго курса я открыл для себя ещё чердак, так как за год вытянулся настолько, что смог забираться наверх без лестницы, со стола на шкаф, а оттуда подтягиваясь на руках. Ну, если честно, последнее обычно с первого раза мне не удавалось. Поэтому Блейз не прав. В подземельях совсем не так и плохо, думаю я, левитируя к камину на третьем этаже всю партию «Грёз» — всю, до единой коробки, чтобы у Забини даже соблазна не возникло снова поддаться просьбам и мольбам Мари-Виктуар. Разобравшись с этим, я вспоминаю, что у меня есть ещё одно запланированное на сегодня дело. И я искренне верю, что иду туда только чтобы удостовериться, что Поттер не стащил у меня ещё что-нибудь из важных документов. Ещё — потому что как раз нахожусь на том же этаже. В другом крыле, правда, но… Дверь в спальню Альбуса так и оставлена открытой. За последние несколько лет я заходил сюда всего пару раз, считая позавчера, но тогда я даже толком не успел оглядеться, так неотрывно следил за состоянием Поттера. Он умудрился выбрать тот угол Малфой-мэнора, где практически никто не бывает кроме пыли и отважно сражающейся с ней Норин. Но я точно знаю, что до Альбуса комната выглядела совсем по-другому. Сейчас это скорее похоже на маленькое святилище. Поттер перенёс сюда едва ли не треть детского старого хлама, который мой сын хранит в своей второй спальне. Странные вещи… на них тяжело смотреть. Даже альбомы с колдографиями, как он только их нашёл? Для этого нужно было не одну ночь рыскать по комнатам. На ближайшем стуле аккуратно повешена рубашка Скорпиуса… Присев на край кровати, я невольно обнимаю себя руками, потому что в голове не укладывается… что это всё вытворяет сынок Поттера. Будто гнездо очень одинокого зверька, который сутками напролёт таскает туда всё мало-мальски мягкое и блестящее, газетные обрывки, куски разноцветного пластмассового хлама, клочки найденных на помойке тряпок. Вчера Поттер не был в моей спальне, просто не успел туда залезть. Но раньше… стоит только представить, что он крался за мной по пятам, пока я не видел, наблюдал… как я работаю, что пишу. А потом собрал на меня необходимый компромат, чтобы передать папаше. Хорошо, что ящик, куда я положил Альбусову волшебную палочку, я запер на очень мощное заклинание. Потому что, Мерлин его дери, теперь-то я знаю, что именно Поттеру хватило ума копаться в шкафах на кухне, когда я, мимоходом заметив это, решил, что это Норин, и вовсе не Норин, именно Альбус пару дней назад в приступе заботы накрыл меня пледом. Что он делал в моей спальне ночью… Нет, не уверен, что запихнул Альбуса в подземелья с подсознательным стремлением оградить его от себя. Скорее наоборот... себя от него.