Две недели

Никогда не умел выбрасывать ненужный хлам из головы и отвлекаться от надоедливых мыслей на что-то другое, но вот о Поттере почти всю ночь и не вспоминал, видимо, действительно настолько засиделся в четырёх стенах, что почти соскучился по лицам, при виде которых раньше с трудом сдерживал тошноту. Только мелькнуло, словно сквозь плотную туманную дымку, что осталось всего пять дней. Жалких пять дней — и договор прекратит действовать. Всего? Мало? Так я теперь, оказывается, считаю — мало? Нет, ума не приложу, как Блейз может так спокойно флиртовать с очередной симпатичной дурочкой, попутно поглаживая пальцами поясницу её подруги, той, что посимпатичней и, как ни странно, поумнее. Ну как так бывает?.. Ладно бы его действительно в этой жизни больше ничего не заботило кроме как пристроить член в очередную дырку. Или будь он идиот, вроде Уизли, который, с детства мечтая о недоступных ему удовольствиях, никогда не поймёт, что бывает что-то… выше, дальше и глубже. И мучительней, и распутней, и грязней. Но Забини далеко не из тех, кто набрасывается на сахарную косточку как оголодавшая дворняга. Он должен бы ненавидеть и презирать всё это, как и я, потому что с пелёнок смотрел, как мать таскает в дом любовника за любовником и от нечего делать выходит замуж — второй, третий, седьмой раз… Трахает несчастных супругов, а затем травит, как тараканов. Блейз улыбается слишком спокойно, будто так и надо… в порядке вещей. А я не знаю, кажется, и вовсе боюсь ещё раз попытаться понять, и думаю о «Грёзах». Если бы не убил на них столько времени — выкупить, сбалансировать состав, улучшить, наладить систему связи, то, наверное, был бы одним из самых верных клиентов. Приверженцем философии эскапизма. Но я, увы, слишком хорошо знаю эту кухню… полторы унции Заунывников, три грамма пыльцы с крылышек докси, вытяжка из незрелых стручков Тентакулы… Понимание, из чего сделаны мечты, вот и всё. Понимание страшное, с душком, будто лезешь в погреб, простоявший закрытым пару десятилетий, — запах гнили, спертый воздух, смутные образы на картинах из рыжих, зелёных, синевато-опалесцирующих колоний плесени. Так выглядит правда. Можно, наверное, закрыть глаза или отойти в сторону, только вот забыть — как? И нет смелости отважиться подумать, чего хочешь на самом деле, — всё равно иллюзия, сколько ни убеждай себя, что в сейфе Гринготтса сотни галеонов, когда-нибудь придётся, посмотрев на отражение в зеркале, признать, как был с пустыми руками, так и остался. И нет ничего, кроме боли, ненависти к себе, ранних залысин, одиночества и литров скопившегося внутри гноя, в концентрации, которой позавидовал бы любой уважающий себя бюбонтюбер. А ещё очень легко, глядя на этих волшебников, чувствуя их взгляды — то любопытные и заинтересованные, то тихие и осторожные, представить, что это всё — спектакль. Красиво, пахнет дорогими духами, цветёт роскошью, но стоит сделать неосторожное движение — и макет падает, открывая изнанку: дерево, клей, пара нехитрых заклинаний и картон… стоит нечаянно заступить за занавес — пыль, темнота, скрип натянутых верёвок, по которым движутся декорации, и криво вбитые в грубые доски пола гвозди, опасно торчащие косыми шляпками… словно призывают зацепиться за них мантией и упасть. И, наверное, каждый может найти себе занятие по душе — дёргать за ниточки, придумывать сценарий, или стоять на сцене… или и вовсе наблюдать за происходящим из зала… А я… хочу уйти отсюда, потому что невыносимо скучно. Потому что при всей внешней наполненности, пустота внутри так и обдаёт ледяным холодом, затхлой сыростью и пахнет… пахнет обивкой гроба — пахнет ярким пурпуром, эфирным маслом, пыльным выходным платьем и пряно-приторной сладостью разложения. Есть — невкусно, пить — тошнит, потратить часок на плотские удовольствия, зная, что не испытаю и сотой доли того, что я… Да, с Альбусом. Невзирая на то, что: Его общий вид и внешность вызывают содрогание у моего чувства прекрасного. Это сын Поттера. И я всё-таки, хоть и не претендую на нимб над головой, не педофил. И не думаю, что… хочу его, в общепринятом смысле этого слова. А если учесть, что высокоморальными и жертвенными чувствами и благородными порывами вроде любви, сострадания и прочих душевных соплей я особо не увлекаюсь и прекрасно обхожусь без них… то получится, что происходящее как-то уж очень скверно. Ничего, осталось пять дней. Пять. Обиженно скосившись на чью-то филейную часть, размеренно совершающую возвратно-поступательные движения у пилона, я думаю, что самое бы время смыться отсюда в уютную тишину поместья. А ещё — что Поттер-старший и тот успеет ещё пару раз лопухнуться в «Мороке», прежде чем я снова осмелюсь туда сунуться с очередной безумной идеей сыграть по-крупному. Надеюсь, этого урока мне до конца деньков хватит, потому что только круглый идиот, куда круглее Лонгботтома, мог бы поверить в то, что: во-первых, за эти пять дней не произойдёт чего-нибудь такого, что не прибавит мне пару-тройку седых прядей и не заставит в очередной раз раскаяться в содеянном, и, во-вторых, что на этом всё так тихо-мирно закончится, и, мило распрощавшись с Альбусом и помахав ему платочком, я тут же обо всём забуду и не огребу себе на горб ещё пару философских заморочек. Мерлина с два. «Поттер» в моём случае это всегда то, что и плохо выглядит, и дурно пахнет, и заканчивается отвратительно. Нет, можно, конечно, разочек плюнуть Блейзу в душу и воспользоваться услугами другого не менее известного ночного заведения, куда и так периодически захаживают даже самые верные клиенты Забини. Потому что владельцам самого знаменитого лондонского борделя (у Забини самый элитный, он это сам придумал, чтобы не так обидно было) всё равно. Их ищейки крадутся за каждым мало-мальски известным волшебником, суют нос в оставленные на столике в кафе чашки, заглядывают в туалетные кабинки, тащатся по пятам, следя — не упала ли вдруг волосинка… Потому что потом за неё можно отхватить кругленькую сумму, пока богатый клиент будет трахать в номере копию её владельца или владелицы, а на деле — обычную шлюху с язвой желудка и растяжками по всему телу — бывает, если долго злоупотреблять не слишком качественным Оборотным. Такой бизнес, конечно, нелегален, незаконен, но и особо не наказуем. И как ему быть наказуемым, если министерские первыми ринутся занимать очередь, чтобы надругаться над Дорогушей Джейн, когда та случайно забудет снять волосы с расчёски в гримёрной. Для Забини это неслыханное кощунство, подрывающее всю идею, весь смысл секса. Поэтому он и питает большую склонность к многострадальной Сладенькой Сью, её доброты обычно на всех хватает. А так Блейз любит чистеньких, самобытных, настоящих, вхарактерных, образных и колоритных — уникальных в каком-то роде, и… чаще всего неизвестных. Для него вся прелесть именно в этом. — Мистер Малфой… Выныриваю на поверхность. О, оказывается, вокруг меня что-то происходит, уже давно за полдень, а волшебников даже прибавилось… ходят, живут, дышат… Интересно, какой сегодня день недели? — Мистер Малфой, — дворецкий вынужден привлечь моё внимание ещё раз. — Вам сова с письмом, сэр. — И где оно? — я вопросительно оглядываю его, но не вижу ничего и близко похожего на конверт. — Дело в том, что, судя по всему, это послание личного характера и должно быть передано вам лично в руки. — Хорошо, — пожимаю плечами. — Следуйте за мной. Домовой эльф куда удобней любого дворецкого, но Тео (которому после смерти отца досталось родовое поместье и два домовика в придачу) первым делом избавился от обоих. По слухам, однажды кто-то из них с перепугу принял ругань главы семейства за приказ и чуть не удушил пятилетнего беднягу Нотта, с тех пор тот всегда при случае говорит, что прислуга должна быть хоть и с маленькими, но людскими мозгами. Так что… я следую за дворецким. А что мне ещё остаётся?.. Только по пути стащить со стола тартинку. И… да. Я узнаю эту ушастую дрянь, кособокую и несимметричную, с толстыми чёрными полосами на серых перьях. Сидит на кухонном шкафу под самым потолком, прищурившись, но внимательно наблюдая за происходящим. Семейная сова Поттеров. Взъерошенный, перепачканный в саже и злой комок пуха. Да уж, в такую погоду хороший хозяин сову из дома с письмом не отправит. Завидев меня, она, широко расправив крылья, словно с тяжёлым вздохом, слетает вниз, деловито и презрительно протягивая лапу. Не мешкая, я отвязываю конверт и, оторвав край, вытаскиваю сложенный вдвое листок. Разворачиваю сразу же, чего откладывать?.. Всё равно ничего хорошего. Письмо короткое, всего пять строчек и небольшой хвост из завитушечного «Джинни Поттер». И я по сути даже не читаю толком, взгляд цепко выхватывает несколько ключевых слов, и… я зажмуриваюсь, подушечками пальцев рьяно массируя переносицу. Ну не бывает же так?.. Нельзя же из пачки «Берти Боттс» раз пять кряду вытащить конфетку со вкусом соплей? Или… или только так и бывает… раз уж попал на сопли — то клубники и не жди, да?.. Придётся и Забини подпортить удовольствие. Он-то наверняка уже утащил обоих ведьмочек в отдельную комнату. Я прав, почти. К ним прибавилась ещё одна, рыженькая, густоволосая и широкобёдрая. Фетиш у Блейза на рыжих и габаритных. Именно её-то я аккуратно и отодвигаю в сторону, подсаживаясь к этой компании из шести сисек и одного похотливого гедониста. — У меня для тебя новость, Забини. Тот кривит мордаху. — Малфой, ну неужели ты не видишь… я занят. И это так странно… я уже знаю. А Блейз — ещё нет. — Мне только что пришло письмо от Поттер, — невозмутимо продолжаю я. Забини замирает на секунду, так и не закончив движения. — С сообщением, что твоя ненаглядная наркошечка Мари-Виктуар отдала Мерлину душу. Читай. Смешная фраза, нескладная, как строчка из пошлой песни, из тех, что сутками крутят на маградио. Не найдя ничего лучше, я укладываю листок перед Блейзом, прямо на спину той, что показалась мне посимпатичней, как раз на выгиб поясницы. Вообще неплохая бы подставка под книжки вышла. Трахаешь и заодно интересное что-нибудь листаешь. Блейз, не оценив моей изобретательности, берёт письмо и откидывается на подушки. Зря. Не слишком-то приятное его ждёт чтиво. И правда. Не то чтобы я специально смотрел, но эрекция у Забини пропадает мгновенно, а первое, что он говорит… в контексте ситуации звучит страшно. — Ты мне такой оргазм загадил. — Ну извини, — безразлично пожимаю плечами и отворачиваюсь к плотно зашторенному окну. За ним — другой мир, холодный и снежный. И, Блейз был прав, ему, этому миру, абсолютно всё равно, что кто-то умер. — В общем, пойду домой, договорюсь с Поттер… Забини, помедлив, кивает, видимо, не может решить — пойти со мной или отдаться на власть ведьмочек. Первое грозит собственными нервами и гневом Джинни, второе — продолжением банкета, подпорченного, конечно, но всё ещё приятного… — Я ей тоже пошлю сову, — говорит он наконец. — Позже. Ведьмочки победили. Как будто я горю желанием увидеть Джинни Поттер. Но дело есть дело… и я больше не хочу иметь к этому отношение. Никакого. Я больше не хочу ничего контролировать. Правда, сначала я решаю разобраться с основной своей головной болью. И гул шагов, растекающийся по коридору подземелий, так открыто подтверждает, что что-то наконец изменилось. Добравшись до поттеровского прибежища, я бормочу заклинание. Лязгают открывшиеся задвижки и решётка с надсадным скрипом отодвигается в сторону. — Выходи. — Что?.. — Выметайся, говорю, отсюда. — А что случилось-то? — прихмурясь, Поттер, прекратив (в попытках разобрать последовательность) затирать пальчиком сигил Астарота, всё-таки откладывает книжку в сторону. Я невольно думаю, что только распоследняя сволочь могла догадаться притащить в сырость подземелий дорогущее издание «Гептамерона», «демонов Гоетии» и ещё парочку ценнейших гримуаров, чтобы они тут, без специальных чар, сгнили в три дня. — Хорошая вещь. Вольдеморт любил почитать перед сном, — киваю. Поттер как-то сразу опускает плечики. Видимо, нахлынули нехорошие ассоциации, связанные с этим именем. — В общем, — я невольно вздыхаю. Как же тяжело сообщать бюрократические банальности. — Мне только что пришло письмо от твоей матери. Она пишет, что Мари-Виктуар… Умерла?.. Ушла из жизни?.. Нет, пошло и нечестно. — Что Мари-Виктуар покончила с собой. Альбус едва заметно морщится. Так смешно наблюдать, как реагируют на известие о чьей-нибудь смерти, когда проходит волна секундного ступора и в голове вспыхивает осознание, что нужно «как-то выразить скорбь». Которой и в помине нет. Даже если ты только что потерял самого дорогого, нет её — ни скорби, ни горечи, ни боли — и миллиграмма нет. И ни мыслишки, даже самой захудалой. — Она же на «Грёзах» сидела, да?.. — Ты-то откуда знаешь? — Подслушал, — честно признаётся он. — Да и… многие об этом болтают… — Похороны завтра утром, твоё присутствие необходимо остальным как воздух, так что поднимайся наверх, приведи себя в порядок и постарайся обрести цветущий вид. Не хочу, чтобы обо мне говорили как о домашнем тиране. — Да уж… то ещё дефиле мне предстоит, — кисло фыркает Поттер. — А потом? Обратно сюда? И такая горечь сквозит в этом вопросе, что я невольно улыбаюсь, и похоже, что крайне ласково: — Да нет, конечно. И разворачиваюсь поскорее, чтобы Альбус не зазнавался особо. Тот, словно проглотив язык от удивления, так и остаётся стоять на выходе из клетки, давая мне возможность спешно ретироваться. Теперь… теперь осталось только обговорить детали с его маман. И, надеюсь, она не набросится на меня с кулаками, как только увидит. Именно поэтому я настороженно оглядываюсь, позволив себе выйти из камина только на шаг. Нора. Кухня. Высоко забрав волосы в всклокоченное гнездо и драматично облокотившись на стол, Джинни Поттер морщится, машинально оправляя домашнюю мантию — всё-таки смущаясь моего взгляда, любопытного и оценивающего, и говорит, тихо-тихо: — Хочешь чего-нибудь? Чаю? — Разве только поскорее закончить с этим. — И то верно. Церемония начинается в полдень. Причём Альбуса нужно будет отправить ещё чуть раньше, он побудет здесь. А тебе… сейчас, подожди секунду, — наклонившись, она методично открывает ряды ящиков в столешнице. — Вот, — протягивает мне пустой тюбик из-под зубной пасты. — Гермиона активирует этот портал завтра ровно без десяти двенадцать. Он переместит тебя прямо на кладбище. — А откуда мне знать, что на кладбище, а не в личную камеру в Азкабане, а, Поттер?.. Она вздыхает и садится на стул напротив. Я стою у камина, так и не сделав ни шагу. — Да кому это нужно… сейчас, — вместо того, чтобы спорить, она смотрит на меня устало. Но мне всё-таки кажется, что тут не обошлось без умелой актёрской игры. — Я тут с собой прихватил кое-что, — с гаденькой улыбкой я выкладываю из кармана мантии «Десять способов справиться с подростковыми прыщами у мандрагор» прямо на пёструю клеёнчатую скатерть с аляповатыми фруктами — сливы, виноград, краснобокие яблоки, вишенки… и прочие прелести деревенской жизни, признаться, аж подташнивает от такой сельскохозяйственной и агрокультурной идиллии — насадка на чайник в виде курочки в цветочек, шторки в клеточку, всякие уютно-самодельные мелочи из подручных материалов, на стенах колдографии и детские рисунки — воплощение семейного рая. Папа развлекается в «Мороке», мама — в койке у Забини, старший сын — очаровательный гомофоб, младший сидит у меня дома… ну и разлагающийся труп Мари-Виктуар, конечно, прямо-таки шикарно вписывается в эту весёлую компанию. Поттер выдаёт себя только скоростью — уж слишком быстро она переводит взгляд с брошюры обратно на меня и слишком неподвижно ждёт следующей реплики, только уголок губы чуть заметно дёргается, едва уловимо складываясь в горькую усмешку. — Поттер, если мой отец поймал тебя, подбросив когда-то давно в твой котёл нужную книжицу, то это не значит, что нужно пользоваться его же методами, особенно в случае меня. Так что возьми её обратно, у вас, думаю, несмотря на улучшение материального положения, книг в доме особо не прибавилось. К тому же… вещь хорошая. Альбусу очень понравилась. — Если ты что-нибудь с ним сделал, — мгновенно вскинувшись, она бледнеет от гнева. Я вздыхаю. — Вот опять. Да что я с ним сделаю-то, Поттер?.. Отравлю?.. Прокляну? Скормлю вампирам? Жестоко надругаюсь?.. Оно мне надо? Вот скажи мне честно, надо? Я занимаюсь своими делами и никогда не преследовал Вольдемортовых целей стереть неугодных с лица земли, хотя раздражаете вы порой жутко. Я запретил продавать «Грёзы» Мари-Виктуар, и ты об этом прекрасно знаешь. То, что твой драгоценный любовничек подарил ей целую коробку, видимо, в благодарность за великолепную ночь… Ох, сколько же сил ей требуется, чтобы не влепить мне пощёчину. — Малфой, прекрати. Я хочу обсудить только одно. Альбус, конечно, очень хорошо проводит каникулы по ознакомительной обучающей программе Гермионы… — Которая… как там?.. «Десять дней толерантности, или Я, волшебник, среди маглов»? — устремив философский взгляд в окно, мычу я. — Но если он не появится на похоронах своей двоюродной сестры, — сделав вид, что не слышала моей реплики, продолжает Джинни, — то правда обязательно всплывёт на поверхность. Ни моей семье не нужен такой позор, ни тебе нет резона в это впутываться, потому что… Тут должно бы быть много-много разных причин, по которым мне «нет резона», но слушать мне лень. — Да без проблем. Поттер так и замирает, набрав полную грудь воздуха для продолжения тирады. — И не надо на меня смотреть. Да, я только что испортил отличнейший монолог несчастной матери, но это исключительно из соображений экономии времени. Как я понял, начало праздничка у нас в двенадцать?.. Она кивает. — Неплохо было бы, если бы твой сынок в целях маскировки сначала «вернулся» в Нору, и уж тем более ему не следует появляться вместе с мерзким Драко Малфоем, сиречь мной. Поэтому в десять утра я отправляю Альбуса сюда, а мы с тюбиком зубной пасты прибудем позже. Но после церемонии, непосредственного бросания земли на крышку гроба и возлагания цветов на свежую могилку, мы тут же уйдём, разве что тюбик могу оставить, и мне плевать, как ты будешь выкручиваться дальше. Устраивает? — Не особо, только выбора у меня нет, — кривится Джинни. — Но какая же ты скотина, ты бы знал, — добавляет она едва слышно. Да я и не рассчитывал не тёплый приём. — Тогда до завтра, Поттер. Выворачивает меня от этих каминов — огонь, сажа, вертишься как ошалевший вредноскоп, да ещё и нужно не прозевать свою решётку, что сделать после гулянки… Как хорошо, что я практически не ел. Ладно Нору не жалко, а вот заблевать ковёр у себя дома очень не хотелось бы. Чтобы хоть как-то взбодриться и прийти в себя, я ползу в самую большую ванную, с настоящим мини-бассейном. Наполняю его горячей водой до самых краёв, любуясь тем, как от клубов пара запотевают зеркала на стенах. В воздухе разноцветно летают отдельные пузырьки ароматной пены. Оставив одежду валяться на краю бортика одинокой кучей, я медленно захожу внутрь, затем, нырнув пару раз, подплываю к краю и достаю волшебную палочку. Одно простое заклинание — и я чувствую, как вода, мягко выталкивая, удерживает меня, покачивает уставшее тело без каких-либо усилий с моей стороны. Тут главное не переборщить и не сделать собственный вес слишком маленьким, чтобы не бултыхаться у самой поверхности, как щепка или что похуже, что тоже не тонет, а просто, погрузившись в приятное тепло, отдаться на волю течению, закрыть глаза и расслааа… * * * Ничего не хочу делать. Некстати вспоминается делегация из Сирии, всего через пару дней. Развлекать арабских магов, признаться, то ещё счастье, учитывая, что я добрую половину заклинаний, которыми они пользуются, впервые слышу. А ещё нужно разобраться с мантией на похороны… и Альбусу что-нибудь подобрать, то, что есть у него в гардеробе, носить нельзя… и как назло всё это после бессонной ночи, а от Бодрящего зелья я только и буду прыгать по дому с невменяемым совиным взглядом. Ладно, отложим это всё на утро… Норин подготовит пять-шесть вариантов, а выберу я уж лучше на свежую голову. Ещё не слишком поздно, но за окном уже непроглядная темень, Поттер опять куда-то делся, а я, после полутора часов бесцельного дрейфа в ванной, только и мечтаю дойти до кровати, плюхнуться на неё, залпом приговорить тройную порцию Умиротворяющего бальзама… и умиротвориться уже в конце-то концов, и всю ночь проспать без сновидений, и… и дверь в спальню открыта, и… Мерлин. Я, кажется, говорил о философии соплей в «Берти Боттс»? — Поттер? Что ты забыл на моей кровати?.. Это даже не злость, не претензия, даже и не удивление толком, сил на него нет… просто усталый выдох. — Я вас жду. — Мне, конечно, очень лестно, но… не мог бы ты вон отсюда?.. Тот всем видом показывает, что плевать ему на мой снобизм. — Мог, но мне бы очень хотелось остаться. — Считай, что я проникся, — тяжело опускаюсь на уже сбитое Поттером на сторону покрывало. — К тому же, мне по-прежнему есть, что сказать. Бешеная, свирепая приязнь, с которой я смотрю на него после этой реплики, заставляет Альбуса чуть отпрянуть назад. — Поттер, я знаю, что на твою разумность можно и не надеяться, но прояви ко мне хоть каплю сострадания, а?.. Я правда не горю желанием выслушивать сейчас философские откровения, а твои — и подавно. Наверное, ещё секунда-другая, и он бы ушёл. Сполз бы с кровати, фыркнул на прощанье… Но за сегодня я слишком вымотался, чтобы ждать, поэтому (вот идиот) решаю снять его хотя бы с одеяла. И касаюсь-то только на мгновение, только чтобы отодвинуть в сторону, отстранить от себя… но стоит положить ладони Альбусу на бока, почувствовать под пальцами сквозь хлопок пижамы, сквозь кожу — выступающие рёбра, поднимающиеся при каждом вдохе, — и я понимаю, что уже не смогу разжать руки. И вместо заявленного «вон отсюда», я наклоняюсь к нему, ещё теснее прижимая к себе. Феерия. Театральная пауза перед финалом. — Слезь только с одеяла, — вот так звучит настоящая капитуляция, как долгожданный гром аплодисментов, как… детский мат. Но, знаешь, Поттер, думаю я, глядя, как он послушно отодвигается, когда я выпускаю его и ложусь… Вот что ты ни вытворяй. Даже с поправкой на акселерацию, раннее взросление и прочие милые вещи — у нас с тобой жизнь разницы. Так что на этой шахматной доске фигурки сложились скорее в пат, потому что когда Альбус аккуратно пристраивается рядом, я то ли вижу, то ли чувствую, то ли просто догадываюсь… что руки у него ещё как дрожат, пока он пытается закутаться. — Мне просто дико страшно, — сообщает он в подушку, как раз ту, на которой сплю я. И дело тут вовсе не в смерти Мари-Виктуар. — Я не о Мари-Виктуар думаю, — страшно угадывает он. — Как появлюсь там. Как буду смотреть в глаза тем, кто ничего не знает… а уж как смотреть тем, кто знает… А поскольку в пате каждый следующий ход приведёт к поражению, я могу делать всё, что вздумается, говорить, что захочется, даже это: — Всё будет хорошо, — кончиками пальцев глажу его по щеке. — Всё будет хорошо, вот увидишь. Спи. Альбус послушно закрывает глаза. От него так вкусно пахнет свежестью, шампунем с непросохших волос и тёплым биением жизни — вкусно — прижав к себе покрепче, я целую его в плечо. Поттер жмурится, вздыхает рвано, прерывисто, сам тянется ко мне, пытаясь устроить голову под подбородок, ткнуться в шею, и только тогда выдыхает — ласково. И, тут уж я уверен, — плохо скрытая нега в каждом его движении — это явно не уловка, призванная отпугнуть маньяка. Завтра похороны Мари-Виктуар. Поттер сопит на моей подушке. Мерлин, что ещё?.. Что же дальше-то?.. Неужели снова-опять со вкусом соплей?.. — Я просто, — встрепенувшись вдруг, бормочет Альбус, — просто… И, прежде чем окончательно заснуть, ровно и тяжело вздыхает мне в ключицу. Выждав минуту-другую, я подтягиваю Альбуса чуть повыше, чтобы можно было, не слишком опуская голову, смотреть на него… чтобы видеть не только макушку, но и лицо… спокойное, до умопомрачения поттеровское, до приступа паники незнакомое, не его… И так всю ночь. Мне кажется, что я смотрю на Альбуса, всё любуюсь, долго-долго, а потом внезапно просыпаюсь, широко распахнув глаза в темноту… а потом кажется, что мне снится сон, в котором я смотрю на него… и вдруг оказывается, что это на самом деле.