Две недели

Никогда не наблюдайте за спящими. Незаметно, они утянут в мир, где мягкие, умиротворённые черты лица подкупают своей беззащитностью, где каждый выдох из приоткрытых губ, каждое движение глаз под плотно сомкнутыми ресницами, каждое невольное шевеление дышит той тихой, оглушающе-страшной естественностью, после которой на всё происходящее в реальной жизни смотришь как на пустую комедию пошлого театрика. К звучанию незнакомой речи я уже привык и почти не замечаю эти отвратительные, сдавленные согласные, не то булькающие тошнотным комком у собеседника в горле, не то клокочущие в предсмертной агонии. Интересно, нашим дорогим иностранным гостям моя речь кажется такой же нелепой?.. Мелодичный голос Интерпретационных чар ласковыми колокольчиками вливается в уши, скрашивая эту неведомую какофонию звуков. К одежде привыкнуть куда сложнее. А скорее к тому, как они её носят. Чванливо, с гордостью… Огромные шаровары кокетливо выглядывают из-под мантий широкого покроя, украшенные бахромой и золотыми нитками. Пальцы унизаны перстнями, драгоценности поблёскивают в ушах, на шее, на запястьях… как игрушки на ёлке. И это мужчины. Волшебницы — хуже, смотрят на меня своими тёмными глазами-буравчиками, подведёнными сурьмой, не отрываясь ни на секунду… словно призывая запустить руку им под мантию, больше похожую на паранджу, и лично убедиться, что арабки действительно не носят нижнего белья… И странное дело, глядя на закутанных в ткань женщин, стыдливо закрывающих лицо платком и никогда не снимающих в обществе перчатки… я вижу в этом куда более веское подтверждение торжества разврата и похоти, чем когда танцующая перед улюлюкающей и завывающей толпой стриптизёрша спускается со сцены и садится к очередному клиенту на колени, извиваясь и поглаживая промежностью его член сквозь брюки. Глаза от искусственного света слезятся, а малейшая попытка приободриться и придать себе более довольный вид с размаху натыкается на стену непонимания со стороны организма. Как и идея слегка встряхнуть себя Бодрящими чарами. Кофе я выпить не успел. Не успел потому, что когда в первый раз сработал будильник, Поттер одновременно со мной поднял наморщенную мордаху, поморгал на меня невидяще из-под полуприкрытых век, вздохнул, а перед тем как снова уронить голову мне на грудь, потёрся носом о моё плечо. Я и забыл, какими бывают дети… пока ещё не растеряли свою чистоту — игривыми и ласковыми, как котята. Молодость так привлекает тем, что она себя не осознаёт, она не чувствуется и выглядит исключительно как данность. У молодости есть знания и понимание, но нет опыта — чтобы принимать в расчёт, что жизнь плевала и на первое, и на второе. Потом Альбус молчал, пока я гипнотизировал взглядом своё отражение в зеркале, подбирая одежду. Остановился я, как бы смешно это ни звучало, на длинной, приталенной чернильно-фиолетовой мантии с широким подолом и кокетливой сборкой на спине. Ещё не знал, что за клоунов тут встречу… — Поттер, — вздохнул я тогда, поворачиваясь к нему, когда окончательно определился с костюмом, — я тебя прошу. Умоляю. Посиди день спокойно. Можешь выбрать любую книгу в библиотеке, заказать Норин обед с пятью переменами блюд, перевернуть вверх дном спальню Скорпиуса (при этих словах Поттер едва заметно краснеет), только не натвори ничего… Постарайся хотя бы, ладно?.. — Хорошо, — вроде как улыбнулся он. Только кто же его знает… В первом же перерыве в одном из коридоров я наталкиваюсь на Блейза, да так неожиданно, что в голову и мысли не приходит о вчерашнем. — Блейз, ты-то что здесь?.. — Да ладно, Драко, — тот расплывается в хищной ухмылке. — Не притворяйся. Судя по довольному, цветущему виду (незаметно проверяю, держатся ли ещё маскирующие чары, призванные скрыть мой замученный цвет лица и синяки под глазами), он здесь абсолютно неспроста, только вот я предстану в глазах Забини настоящим идиотом, если честно признаюсь, что понятия не имею, о чём он. — И не говори мне, что планируешь обидеть гостей, не вернув им визита. Пусть речь идёт всего лишь о гостиничном номере. Слышал, на сегодняшнюю ночь забронировано три этажа целиком. Точно. Вот почему за всё время обмена приветствиями, вежливостями, грамотами и послами впеленутые в мантии дамочки не произнесли ни слова, только загадочно улыбались, щуря глаза. А ларчик-то просто открывался, все они — просто живые драгоценности, подчёркивающие статус делегатов, очередные бирюльки, чтобы похвастаться… Чтобы похвастаться женщиной перед другими, нужно её раздеть, чтобы показать свою восточную щедрость и благорасположение — дать её трахнуть, всё просто. Вот почему здесь Блейз. Почуял хороший секс. — Признаюсь, восточные волшебницы не в моём вкусе. Их слишком откармливают, а я не люблю складки. — Угу, — ухмыляется Забини. — Тебе, Малфой, больше симпатичные тростинкоподобные мальчики по душе. Но я слишком хочу спать, чтобы поддаваться на провокации. — Правильно, — отвечаю почти миролюбиво. — Поэтому, когда наши гости похвастаются всеми своими проектами развития и сотрудничества и выдержат нуднейшую экскурсию по Министерству, я откушаю упитанных креветок по-средиземноморски на вечернем фуршете и сделаю ноги. Передаю тебе право приголубить за меня ещё пару томных красавиц. * * * Отстёгивая и убирая запонки обратно в коробку, я поглядываю на улицу. Там, на белой простыни снега, искрятся, выплёскиваясь из окон, косые прямоугольники света. Креветки оказались не слишком вкусными, а вино почему-то мгновенно ударило в голову. Мельком, дважды или трижды за вечер, я видел Поттера, который, заприметив меня, с деланным безразличием отворачивался в противоположную сторону или исчезал в соседнем зале. Глядя на него, я мгновенно вспоминал об Альбусе. Есть у меня гарантии, что остаток сегодняшнего вечера не выльется в очередную неприятность?.. Помимо заверений Норин, что Поттер, хоть и сам приготовил себе завтрак, но так и не притронулся к еде, больше не выходил из своей комнаты и до сих пор сидит там, — нет. А, собственно, что тебе ещё нужно, Малфой? Я левитирую мантию на вешалку. Поттер жив, он никого не покалечил, ничего не разбил и ничего не испортил. Стрелки — к часу ночи, самое время немного перекусить чем-нибудь лёгким, скрасив тем самым разочарование креветками, и лечь спать. Как бы не так, Драко. Я действительно нахожу Альбуса на кровати в его комнате, в знакомой скорбной позе — сидит, обняв колени и устроив на них голову. Но достаточно одного беглого взгляда, чтобы понять всё, — увидеть, словно своими глазами, и что произошло, и что происходит сейчас — со стороны, и что ещё только случится. Разум подсказывает, что единственно верным решением будет развернуться и уйти, но вместо этого я делаю шаг к письменному столу и, приставив стул к кровати, сажусь на край. Поттер поднимает глаза. В них нет ни страха, ни чувства вины, и так оно лучше, чем если бы он в своей привычной манере начал бы лепетать что-то, оправдываться… — Не нужно ничего говорить, — сипло, с перерывами выдыхает Альбус. — А что тут говорить? Мы оба не слепые. Зелья не подействовали. Ты запустил пару склянок в стену — это не помогло. Тогда ты под предлогом завтрака спустился вниз и стащил из бара бутылку коньяка. Полегчало, но ненадолго. После ты достал «Грёзы», которые, по-видимому, догадался вчера выкрасть из гроба Мари-Виктуар, и полчаса побарахтался в бреду собственных алкогольных фантазий. Потом тебя рвало. И ещё раз, и ещё пару раз — уже слизью, перемешанной с кровью и желчью, поэтому ты побоялся пить снова. Теперь ты потихонечку трезвеешь, отчего лучше тебе не становится, и в приступе жалости к себе захлёбываешься соплями и слюнями. Всё?.. Или я что-то упустил из виду?.. — Я… хотел бы, — с каменным лицом начинает Альбус, выдерживая тяжёлые паузы. — Побыть один. — А я хотел бы тебя придушить, Поттер. И до судорог в ногах устал. До зелёных звездочек и дьяволят перед глазами, от того, что все вокруг вытворяют, включая меня. Он хмыкает и с горькой улыбкой наклоняет голову, картинным жестом вытягивая ко мне шею. Хочешь — души, Малфой. Пожалуйста. — Поттер, вот скажи мне… разве стоит так страдать? Я понимаю, подростковый максимализм, любовь до гроба, все мы через это прошли… Бывает больно… но зачем делать себе невыносимо больнее, а потом этим ещё и упиваться?.. Это ты ему говоришь, да?.. Ты, Малфой, мастер спорта по борьбе с самим собой, профессионал в умении загнать себя в угол. Да, пожалуй. Такие и имеют на это право. — Оно само, — морщится Альбус и вдруг принимается моргать, часто-часто, а потом едва слышно всхлипывает. Скользнув по переносице, на одеяло шлёпается слёзка. Потом ещё, ещё… В голове вертится нелепое «Ну, что ты как девчонка ревёшь», только кто это придумал… что мальчики не плачут. Плачут, им тоже нужно. — Это тупик, Альбус. Поверь мне, я знаю… — Да… что вы знаете, — закашливается он. — Многое. И многое мог бы рассказать, но не буду. Не услышишь. Тебя сейчас даже не слишком-то заботит, что ещё года три и ты повторишь судьбу Мари-Виктуар. Сначала будешь бегать за Блейзом, вымаливая очередную дозу, ну, он у нас сердобольный… возьмёт по мелочи… Так и быть, за глубокий минет получишь упаковку. Может, трахнет пару раз, чтобы меня позлить. А дальше-то придётся стелиться под всех подряд. И ты же сам понимаешь, что так и будет. Деньги богатенького папочки не помогут, тут у всех по два хранилища в Гринготтсе минимум. Такое даже психу не всё равно, а тебе — плевать. — Потому что мне… холодно, — вдруг шепчет он. — Потому что я чувствую… но ничего не чувствую. Я… очень хочу не любить, но не могу… у меня ведь ничего не останется… — А я-то что могу сделать? Поттер молчит и вдруг резко поднимает на меня глаза. «Кое-что можешь» — словно полыхает в них. «Кое-что»… эхом отдаётся в сознании. — Не-ет, — отшатываюсь я, чуть не навернувшись со стула. Юркий и лёгкий, Поттер мгновенно переползает поближе, прижимаясь ко мне, как… злая аналогия — но он так похож на домашнее животное. Как книззл — вспрыгивает на колени, растягивается на ногах и, ткнув острой мордочкой в ладонь, тихо тянет свою песню. Лечит. Приходит всегда, когда что-то очень болит. Он как-то странно вздыхает и, морщась, чудом перебарывая комок в горле, непослушными, едва шевелящимся губами, шепчет: — Пожалуйста. Один раз. Я больше не могу… Поттер смотрит на меня в упор, то ли из-за «Грёз», то ли из-за алкоголя позволяя мне читать его как раскрытую книгу. «Я больше не могу дрочить по ночам на колдографию, стыдливо натягивая одеяло до ушей, потея и кусая наволочку. Я больше не могу раз за разом гонять по кругу одни и те же фантазии. Я больше не могу каждое утро просыпаться с мыслью, что что-то изменится, а вечерами смотреть в потолок, пока не закружится голова». — Поттер, не я это должен делать, — ещё пытаюсь что-то вышептать. — Ты мне дорог, но не в таком смысле. — Вот только не надо врать. — Губы его кривятся в причудливую волну, а взгляд, такой цепкий и неотступный, постепенно сменяется на полный предвкушения и искрящийся всполохами волнения, потому что Поттер понимает… я сдался. Альбус тянется ко мне, обхватывает за шею своими тёплыми ручонками и целует, целует, целует — исступлённо и отчаянно, но вместе с тем нежно, как-то ласково, попадая то в скулу, то в шею, то в подбородок. Словно окаменев, я позволяю ему возиться с пуговицами до тех пор, пока не становится ясно, что он не в состоянии справиться ни с одной. Тогда я перехватываю его руки и стаскиваю с него футболку. Плечи у Альбуса тёплые до отчаяния, из-под кожи словно выплёскивается невидимый глазу жар, обволакивает меня, пока я медленно провожу рукой по рёбрам, ласкаю шею, выступающие ключицы, чувствуя под ладонями две тугих бисерины сосков… Поттер следит за моими руками едва дыша, в уже подёрнутых возбуждением глазах плещется желание снова прильнуть ко мне… когда его взгляд падает вниз, и он видит, что всё это время елозил набухшим членом по моему животу и едва заметный влажный след от смазки проступил даже сквозь джинсы. И заливается краской так, что я не выдерживаю. Отрешённо думаю, что до кровати меньше метра, а мы уж никак не похожи на пару обезумевших от страсти любовников, которые не в состоянии потерпеть и секунды… и плюхаюсь вместе с ним на пол — да так, что умудряюсь стукнуться плечом и не почувствовать. Переворачиваюсь на спину, пока Альбус где-то сверху стаскивает с себя остатки одежды — и ничего-то у него не получается, ни пуговицу одолеть, ни подцепить пальцами застёжку на молнии… я делаю это сам, пока он — нависая надо мной на четвереньках — пытается помочь. Не удержавшись от довольной, торжествующей ухмылки, встретившись глазами с его умоляющим взглядом, хотя Поттер, могу поспорить, даже и понятия не имеет, о чём именно просит, я, аккуратно придерживая его руками, сползаю вниз, так, чтобы голова оказалась на уровне его бёдер, и наконец ощущаю на губах соль и мускус. Альбус отчаянно скулит и пытается дёргаться, а когда я мягко отстраняюсь — раз за разом мешаю ему, принимается ёрзать и ещё шире расставляет бёдра, совсем как лягушка. Когда мне это надоедает — я просто одним движением переворачиваю его на спину. Поттер смотрит на меня — безумно. Огромные, широко открытые глазищи с сумасшедшим блеском, зелени почти не видно, только тоненький ободок, потому что зрачки расширены донельзя, как огромные чёрные провалы. Нижняя губа уже припухла, с чётким тёмно-бордовым в приглушённом свете следом от зубов. По скуле от виска медленно скользит капелька пота — я подаюсь вперёд и бережно сцеловываю её, а Альбус жмурится — от всего сразу — и от страха, и от удовольствия и от самого прикосновения. Ни с чем несравнимый шок первого наслаждения от секса с партнёром, а не с собственной лапой. Я медленно ласкаю его, а Поттер то поднимает голову, пытаясь следить за моими движениями, то безвольно запрокидывает её — не долго. Я едва успеваю вовремя отклониться (что поделаешь, природная брезгливость), когда он, не выдержав, с полуписком вцепляется мёртвой хваткой в моё плечо и сам же вздрагивает ещё и от неожиданности, когда сперма несколькими тонкими полосками расчерчивает его живот. Поттер вздыхает и на выдохе распластывается на ковре. Так и лежит, мокрый весь, всклокоченный, как воробей после драки, смотрит в потолок пустыми глазами… Только тогда я вспоминаю о собственном возбуждении, уже представляя, как воспользоваться этим расслабленно-отрешённым тельцем. Впрочем, будь я даже отъявленным садистом, сейчас от Альбуса вряд ли можно добиться чего-нибудь. Мне хоть и доставит удовольствие слегка унизить его, принудить… Но до ломоты в костях не хочется причинять ему боли — так. Знаю, если бы я действовал достаточно медленно, растянул бы прелюдию дня на три, то наверняка бы смог свести к минимуму любую боль и дискомфорт, но почему-то я никак не могу переступить этот барьер. Тельце хочу, а вот возиться с ним — ни капли. Вот она — старость, Драко. Когда начинаешь задумываться о таких вещах. Когда всё не можешь отдышаться… Впрочем, Поттер не может отдышаться тоже. Проведя отрешённо рукой по волосам, он садится и, испуганно глянув на меня, прикрывает бёдра футболкой, чудом нашарив её у ножки кровати. Осторожно касается пальцами красного пятна на локте… наверняка стёр кожу о ворс ковра. Судя по глазам, Альбус всё силится сказать мне что-то, но не может… то ли физически, то ли не может себя заставить. Но мне и не нужно — я вымотан. Гнусавеньким подхихикиванием заявляет о себе голос разума. Он советует принять душ, и на этот раз я подчиняюсь. «И зачем ты это сделал?» — немой вопрос зеркалу. Внутри стоит незнакомец со взглядом слишком тихим и слишком потерянным для Драко Малфоя. Я смотрю на свой тонкий рот, две раскрасневшихся полоски алых от ещё не схлынувшего возбуждения губ и невольно сглатываю. Мягко скольжу языком по нёбу, пытаясь уловить остатки вкуса чужой кожи… и, словно сбросив с себя оцепенение, достаю из шкафчика над раковиной флакон с жидкостью для полоскания рта. Секунда — и на губах не остаётся ничего, кроме мяты… она жжёт щёки и пощипывает на языке. Зачем сделал?.. Затем… что любовь эфемерна. Любовь, дай ей только волю, расщепит надвое, как неудобную для растопки лучину, и подожжёт сразу с обеих концов. Только это всё пустобрехство. Поттер младше любого, с кем у меня были отношения. И дело не только в возрасте, да, Драко?.. Я отвратителен сам себе, в том числе и своими оправданиями, но в одном не отступлюсь — я дал ему средство бороться с этим. Я дал ему возможность навсегда оставить прочную связь с реальностью — пусть это всего лишь секс. Секс ощутим и вещественен — банальная физиология и раздражение нервных рецепторов. Но он ре-а-лен. Биение жизни, а не фантасмагория пафосных образов. Немая жертвенность порой ничто по сравнению с силой трения. Я поступил ровно так же, как совсем недавно со мной — Блейз. Только в отличие от Забини, для которого это так же естественно и незазорно как выпить воды или сделать глоток воздуха, мне предстоит иметь дело с чешуйчатым, змееподобно извивающимся драконом вины… выкручиваться, чтобы не быть проглоченным. И точно так же, как ещё недавно я терял голову от очарования трепещущего подо мной тела, теперь я теряю голову от гадливого отвращения при виде блядской, гнилой натуры шлюхи-логики, готовой лечь под любую теорию. Блейз был прав, Блейз во всём был прав. В чём же? Да я понятия не имею, просто смотрел он на меня тогда с таким молчаливым пониманием… И, толком не осознавая, что делаю, я подношу влажную ладонь к лицу, прижимая её к губам, провожу по ней языком, носом втягивая запах — едва уловимый, лёгкий. Ещё остался. Альбус нашёл в себе силы только заползти на кровать, а там так и заснул — смешно, на животе, поперёк одеяла, ноги почти на треть свесились вниз… Я осторожно сгрёб его в охапку и, повернув, уложил поровнее. Зачем-то убрал с лица чёлку — не думаю, чтобы она мешала ему спать… А дальше оставалось только улыбнуться — на лбу у Альбуса остался бледно-красный след от бусин зачарованного браслета. Я поцеловал Поттера прямо туда, и он, конечно же, проснулся. И когда Альбус открыл глаза и посмотрел на меня, мне не было страшно. Не мог он наследить в моей душе сильнее, чем я — в его. Хотя бы в силу возраста. Я смотрел на эту жизнь втрое дольше, а такое не проходит бесследно… Уже через три дня я буду спокойно пить кофе у себя в кабинете, а во всём особняке не останется ни пылинки, ни ниточки, ни волоска, которые могли бы напомнить мне о его существовании. Уж я постараюсь.