Две недели

Наверное, я решил, что чокнулся полностью и целиком, и уже ничто не имеет ни малейшего значения, каким бы ни был остаток срока, отмеренного свыше, — в эту ночь, укутанный в её влажный бархат, фиолетово-чернильный, я счастлив, как семилетняя девочка, которой подарили плюшевого Тедди с клеенчатым носом, беззащитными круглыми ушами и внимательным, ласковым взглядом блестящих пуговчатых глаз. Мой Тедди умеет поддерживать постоянную температуру, сопеть и обниматься. Времени не существует. Возможно, оно где-то бродит — вероятно, даже идёт куда-то, но Поттер лежит себе спокойно рядом, и лицо у него светлое, будто все его страхи бросились врассыпную, спотыкаясь в складках одеяла, путаясь в волосах, оскальзываясь на подушках, испугавшись моего плеча. Страхи боятся безвременья и чужих рук, особенно когда те — оберегают, прижимая крепче. И сны тогда тоже становятся смирными. Его невозможно не хотеть, особенно когда под пальцами мягкая кожа, насмешливо покалывающая ладони биением жизни, — полосатая на ощупь от выступающих при каждом вдохе ребер. Но его невозможно тронуть, особенно когда он спит — нежный, хорошенький... А я улыбаюсь чему-то в изгиб локтя, доверительно жмурюсь углу наволочки, будто мы с ней тайные свидетели чуда. Сегодня — уже завтра. Я немного пугаюсь, но тут же заставляю себя быть честным с самим собой — земля по-прежнему под ногами, никто не умрёт... Просто я решил, что отпускаю его, отпущу в самостоятельную жизнь — и в его возрасте это синоним «навсегда». Утром Альбус будит меня тем, что гладит по голове — со странным сосредоточенным выражением лица, будто проводит эксперимент, к которому готовился годы, и сейчас не вправе потерять концентрацию и ослабить внимание ни на секундочку. Не могу припомнить, чтобы я часто становился объектом подобной ласки... Нарцисса предпочитала обнимать за плечи, прижимать к себе и целовать в лоб. Астерия делала это скорее со страхом — потому что пару раз, когда ей действительно пришлось выйти за рамки «подобающей супруги наследника рода», сесть рядом и покачивать как ребёнка, я был полностью невменяем и опасен для окружающих. Скорпиус обожал лезть в чужие прически лет до трёх, но его нежные чувства выражались скорее в необходимости посильнее дёрнуть. Радости с его стороны после подобного акта вандализма было столько, что мало кто сопротивлялся пухлым, но чертовски сильным ладошкам. Поттер гладит меня по голове, будто бы приручил дракона, — вроде бы и страшно, и хочется, и необычно, а от осознания своей власти и того, что тебе таки позволяют подобные вольности, дуреешь. Моя великая Идея по спасению Поттеровой души уже не кажется такой привлекательной, поэтому я... медлю. Молчу. Разглядываю снег сквозь окна. Чувствую в кофе горький привкус совершённых ошибок и отставляю чашку в сторону — пью едва тёплое молоко. Альбус то задумчив, то пытается меня растормошить немного, тогда — рассказывает, как попался ночью Пивзу в пустом классе... как подлил брату в кубок сок Дремоносных бобов накануне матча... По его лицу я понимаю, что безошибочно умудряюсь спрашивать: «А дальше?» и смеяться в нужных местах, но на самом деле — холодно... просто — холодно, настолько, что кажется, изо рта на выдохе должно вырваться облачко пара. — Поттер, — я обрываю его на полуслове настолько резко, что он не спрашивает, что случилось. — Пойдём, пока я не передумал. Он послушно входит в кабинет, когда я распахиваю перед ним дверь. Замечает на полке коробочку с Игрой: — «Так ты можешь заставить другого сделать то, что хочешь, или вынудить себя совершить то, на что согласился бы только в самом крайнем случае», — повторяет он мои слова. — Нет, я, наверное, так и не понял, в чём здесь смысл. Внимательно следит за каждым моим движением, пока я, склонившись над письменным столом, произношу нужные формулы... Достаю его волшебную палочку и кидаю Поттеру. Он машинально заправляет её за пояс и только потом, почти обвиняющим тоном, интересуется: — Зачем она мне? Остался всего день... — растерянно. — Именно поэтому я бы предложил тебе провести его с пользой, — указываю на небольшой узкий конверт иссиня-чёрного цвета, лежащий на столе. «Это ещё что?» — заинтересованно спрашивают его глаза, лукаво прищуренные, когда Альбус протягивает руку, чтобы взять письмо. Из рукава на секунду высовывает остренькую, любопытную мордашку саламандра, и тут же снова взбирается наверх к плечу, выглядывает уже из-под воротника рубашки. Интересно, простит ли Поттер когда-нибудь Блейза? Или свою мать — за измену?.. Или отца, за то, что позволил ей вытворить такое?.. За то, что он оказался вовсе не тем героем из книжек? Извечный вопрос — как простить, когда любишь? Извечный вопрос — кого ненавидеть, если тот, кого любишь, методично и упёрто причиняет боль самому себе? И почему Альбус так верит мне? Неужели не видит, что нет никакой разницы — я точно так же изменяю жене, то с тем же Блейзом, то с очередной хорошенькой ведьмочкой с работы, что на моих руках кровь невинных людей и преждевременные смерти из-за «Грёз»... что я не собираюсь вдруг становиться хорошим и добрым ангелом, в одночасье искоренив в себе плохое и раздав на благотворительность всё до последнего галеона. Я мог бы многое рассказать ему, но слова — это не опыт, слова — не глаза, в которых нужно утонуть, чтобы потом выползти на берег, наглотавшись горькой правды и опьянев от чужой близости. Слова могут убить... но не могут передать опыта этого умирания. Его нужно — самому. Поттер вытаскивает прямоугольник пергамента такого же цвета, оттуда вызывающе скалится серебристый волк. Альбус мрачнеет на глазах. — Сегодня, — тихо проговаривает он скорее для себя. — Сегодня... Ты меня прогоняешь? Вот так? Пытаешься выпихнуть, сейчас?.. В последний день? — Поттер, я же сказал тебе, это — всего лишь сделка. — Он болезненно кривится, и я спешу продолжить: — Причина, по которой ты должен был прийти сюда и провести со мной эти две недели — сделка. Причина, по которой я предлагаю тебе то, что предлагаю сейчас, причина, по которой ты спишь в моей кровати, по которой я не спускаю тебя с рук и целую — другая, и она же оставляет двери Малфой-мэнора открытыми и после того, как я передам тебя взволнованному главе семейства Поттеров. Альбус пытается вникнуть в мои слова, но удаётся ему это не сразу и не полностью. Тем не менее, когда он задаёт следующий вопрос, голос у него внезапно охрипший: — А не нарушает ли это сделку? — Слегка, — признаю я. — Плюс это нарушает ещё парочку законов, потому что из моего дома несовершеннолетний волшебник может попасть во Францию только через нелегальную каминную сеть. Пойдёшь жаловаться? Поттер не слышит — вертит в руках пергамент. Это билет на концерт, со всеми вытекающими, даже мне было трудновато его достать накануне, — зона для фанатов, VIP пропуск на интервью до и вечеринку после. Такое могут себе позволить только самые преданные поклонники. Есть у нас с Альбусом один такой, среди общих-то знакомых... Да, в Пуатье. Да, «Упыри». Да, Поттер прекрасно понимает, кого он там встретит, — потому что у него глаза вдруг становятся на оттенок ярче. Но их блеск тут же меркнет: — А если я останусь? — всё ещё смурной, Альбус смотрит на меня в ожидании следующей реплики. — Почему бы и нет? — улыбаюсь я. — В конце-то концов... вы учитесь в одной школе, поэтому впереди у тебя бездна возможностей. Другой вопрос, хватит ли у тебя духу воспользоваться хоть одной. И только тебе решать, что сейчас влияет на твой выбор больше — желание остаться именно со мной или просто, — я делаю паузу и проговариваю отчётливо каждое слово: — Страх. Облажаться. И. Вообще. Остаться. Одному. — Что мне там делать? — вдруг совершенно по-детски пугается он. — Вот уж от тебя зависит, — фыркаю я. — Можешь просто получить удовольствие от так называемой «музыки». Можешь продолжать сталкерствовать как раньше. Нет, он по-прежнему не знает, ни что такое «вуайеризм», ни «сталкерствовать». — Я пойду, — робко кивает он. — Я... пойду, можно?.. «Умница», молчу я. * * * И я остаюсь один. Это — изящный реверанс в лицо страхам: назначить им свидание в четырнадцать тридцать по местному времени, за столиком у окна и за чашечкой кофе, а потом завалиться к ним домой за день до установленного срока с бутылкой пунша и коробкой пирожных, сесть на хозяйский диван и вперить наивно-доверчивый взгляд в самые тошнотворные из очей собственных кошмаров. Зелья достаточно, по-честному, его столько, что хватит месяца на три в режиме двадцать четыре на семь. С запасом волос сложнее — но если экономно отнестись к тому, что удастся найти притаившимся на подушках или застрявшим на расчёске... то наслаждаться карманным Поттером я смогу ещё долго. Левитировав к себе увесистый альбом, с виду девственно чистый, а на самом деле просто защищённый чарами от посторонних глаз, я произношу нужное заклинание. В пустых рамках проявляются колдографии — одна другой слаще, всё-таки персональная коллекция из борделя Забини достойна наивысших похвал. А поскольку этот альбом для сугубо личного пользования, достаточно всего лишь коснуться нужного портрета. Выбирать недолго, я слишком хорошо помню руки, насквозь пронизанные чувственной интуицией, которые — одни из немногих — могут помочь мне исполнить задуманное. «Так-то, Драко. Представляешь? — говорю я себе. — И его можно будет трахать. Спокойненько так, балансируя на острой грани знания правды и самообмана. Всё-таки в нужные моменты понимая, что — ненастоящее, суррогат, но от этого лишь сильнее, ярче наслаждаясь, забыв про угрызения совести...» До чего же мерзко. Но он будет смотреть... совсем как Альбус. Блейз, наверное, что-нибудь да фыркнул бы по этому поводу, но мне сейчас не до него — нужно успеть приготовить всё и привести себя в порядок. Когда я ставлю графин с зельем на стол, срабатывает камин. Я узнаю своего гостя по глазам, они всё такие же полудикие. Он щурится от света, будто долгое время пробыл в сумраке. Волосы, как и в первый раз, небрежно собраны в привычный хвост. А ещё он выше, чем я о нём помнил. — Разве мистер Забини не здесь? — У меня к тебе сегодня необычная просьба. Мистер Забини бы этого не одобрил, так что обойдёмся без него. — Хорошо, — мягко кивает юноша. Расслабленное спокойствие, ни тени, ни отзвука удивления или страха в голосе. Выдержка настоящего профи — и бровью не поведёт, даже если я сейчас расстегну ширинку и извлеку оттуда фиолетовое эрегированное щупальце толщиной с руку. Впрочем, не-профи Забини не держит. — Как к тебе обращаться? — Можешь звать меня Рут. — Это же женское имя. Он пожимает плечами. — А какая разница? И он прав. Сейчас времена такие. Пол не имеет значения. Нужно уметь всё. И трахать. И давать себя трахать. Даже если это какая-нибудь толстенькая ведьмочка со страпоном. Рут деловито оглядывается, подходит к креслу, бросая туда снятую с плеча небольшую сумку на длинном ремне. Там — всё, от смазки и одежды до аксессуаров на любой вкус и игрушек самых причудливых форм и размеров. — Так как ты относишься к необычным просьбам? — пытаюсь проверить его, возвращая разговор в прежнее русло. — Они бывают разными, — он осторожно улыбается и снова пожимает плечами. — В основном необычность компенсируется суммой, указанной в чеке. Как-то раз мне оставили приличный гонорар только за то, что я расчесал шерсть хозяйской собаке, стоя на четвереньках в крошечной юбке. Ах да, нужно было ещё покачивать яичками в такт сонате для виолончели фа мажор Брамса. Так что... Я невольно фыркаю. Да, кто-то хочет, чтобы ему помочились на какое-нибудь особо чувствительное место на теле... или выпить молока, тонкой струйкой скользящей вниз по бедру из приоткрытого ануса... разве удивительно, что находится клиент, готовый платить деньги только за то, чтобы обнять перед сном прехорошенького мальчика?.. — Моё желание из разряда таких же сумасшедших. — Оборотное зелье, — нисколько не сомневаясь, Рут показывает на графин перед собой. — Двойная ставка. По интонациям в голосе я чувствую, что он испытывает одновременно и облегчение и лёгкое разочарование — желание переспать с кем-то недоступным или просто запретным способом для него не внове. — Об этом можешь не беспокоиться. Вместо ответа он снимает свитер, тогда я откупориваю крышку графина и наливаю оттуда зелье в бокал. Разворачиваю носовой платок, где лежит заранее заготовленный волос. Пока я добавляю частичку Альбуса в зелье, Рут раздевается полностью, нисколько не стесняясь своей наготы, и аккуратной стопкой складывает одежду рядом со своей сумкой. Зелье булькает, вспенивается, шипит и приобретает строгий, но искрящийся, светло-антрацитовый оттенок. Рут осторожно берёт стакан из моих рук и возвращает обратно уже пустой... с трудом сглатывает, кривится, делает тяжкий вдох и тихо опускается на пол. Выждав некоторое время, я поднимаю с ковра уже Поттера. Бережно укладываю на диван. Дрогнув ресницами, Альбус открывает глаза. — Обезболивающее просить бесполезно, да? — Зачем? — Не думаю, что это тело легко тебя примет, — морщится он, приподнявшись на локтях и изучая свои маленькие ноги и ступни, а потом — пытаясь разглядеть собственное отражение в блестящей лакированной поверхности стола. Думаю, он догадался, чей волос я использовал. Мальчика, который «наблюдал за нами всю ночь». Я ухмыляюсь. — А ты неженка? — Если ты хочешь, — просто улыбается он, совсем как улыбнулся бы Поттер. Я усаживаю его спиной, стаскиваю с себя рубашку через голову, не расстёгивая, — надоедливый кусок ткани, сковывающий тело, мешающий ему дышать и касаться... Впервые разглядывая Поттера беззастенчиво, не боясь сорваться и наломать дров. Лопатки — угловатые, россыпь родинок... я провожу по ним пальцами — Альбус-Рут подёргивает плечами, ёжится и хихикает. — Какое чувствительное, — с лукавым прищуром шепчет он, повернувшись вполоборота ко мне. — Так чего ты хочешь? — Я просто хочу, чтобы побыл со мной, пока я не усну, а потом ушёл так, чтобы я не заметил. Никакого секса, — со смешком подтверждаю отразившиеся на лице Поттера сомнения. Всё-таки удивил. Есть шлюхи по нужде... а есть шлюхи по призванию. «Я буду тебя баюкать столько, сколько потребуется, а потом ускользну тише мышки», — красноречиво обещают его глаза. Такому не научишь — слушать, как другой отзывается на ласки, и по его реакции, иногда практически неуловимой, предугадывать желания, каждый раз — заново, потому что полторы недели назад он пришёл по вызову к совершенно другому волшебнику. Рут, изогнувшись, совсем детским жестом прикладывает ладонь к моей щеке и проводит большим пальцем по скуле. Играет с волосами озорным котёнком. Чуть придвинувшись, трётся носом о моё плечо. Не только носом — живота касается пока ещё прикрытая кожицей головка, похожая на тугой розовый бутон с выступившей в центре поблескивающей капелькой смазки — точь-в-точь роса. Альбус возвращается под утро. Я не спрашиваю, что там было и было ли вообще. Вряд ли расскажет. Я чувствую, что он здесь, по чарам на браслете, я слышу его шаги, когда он подходит к двери спальни и замирает за ней, не решаясь открыть, стоит, переминаясь с ноги на ногу, затем снова уходит. Побродив по коридору, возвращается, проскальзывает внутрь, подходит близко-близко (беззащитно шуршит ткань снимаемой одежды) и, приподняв одеяло — отчего спину обдаёт потоком холодного воздуха, он забирается ко мне, вытягиваясь вдоль тела... Больше смысла притворяться, что сплю, нет. От Поттера пахнет спокойствием заснеженных виноградников Бордо, дымом фейерверков, Средиземным морем, набатным колоколом беффруа на Гран-Пляс и свежей выпечкой. От него пахнет неизбывной, невесомой нежностью, когда, уткнувшись лбом мне в шею, он шепчет: — Спасибо.