Две недели

Изменения и трансформация в реальной жизни настолько медленны, что кажется, будто ничего не происходит, всё идёт своим чередом, вокруг — те же волшебники, те же законы, либо сдерживающие их слабости, либо потакающие им. А затем в один миг ты вдруг поднимаешь голову и почти физически чувствуешь, как уходит в небытие то, что было дорого... Что спилены вековые буки вдоль подъездной дорожки мэнора... Что фамилии учителей с табличек и строк в расписании перекочевали на могильные плиты, да и ты сам уже далеко не... Зал суда номер десять. Мрачная каменная клетка с неизвестно откуда взявшимися сквозняками, неуловимо скользящими по телу. Тяжёлые факелы в полуистлевших чехлах из ржавого железа, вбитых в стены по ровной, чёткой линии. Полыхающее в них пламя похоже на язычки саламандр — такое же быстрое, неуловимое, тонкое... и почти не дающее тепла и света. Справа и слева бездушные ряды каменных же скамей, от которых так и веет перспективой застуженных почек и некоторых других не менее важных частей тела. Каждый шаг отдаётся гулким эхом, словно персонифицированная Справедливость идёт за тобой след в след, след в след — неотступней твоей же тени, необъятней и страшней любой кары людского судилища. И эти высокие кресла на небольшом отдельном постаменте на нижней площадке, перевитые цепями... высокие — подошвы едва касаются пола. Это наверняка сделано специально, чтобы подсудимый до самого последнего момента чувствовал над собой карающий меч правосудия, а под ногами — смертельную пустоту. Лишённый малейшей опоры, будто бы зависший в воздухе, полностью отданный во власть других. Я был там на слушании по делу Малфоев. Уже зная, что моя семья под протекцией Поттера и максимум, что нам светит, — лишиться какой-то части имущества и денег в банке, — и всё равно трясся как осиновый листочек. Когда двое сопровождающих открывают передо мной широкую одностворчатую дверь из дерева нежно-медового цвета, я невольно щурюсь — в глаза бьёт солнечный зайчик, отражённый от одной из длинного ряда прикрепленных к трибунам и начищенных до блеска табличек с именами членов коллегии. Под ногами наборный узорчатый паркет из розоватой вишни, беленого дуба и амаранта. Над нами метры до поверхности земли, тонны почвы... а здесь из созданных иллюзией окон видно небо, почти как в Большом зале Хогвартса. Сегодня у судебной канцелярии облачно с прояснениями, именно в одно из таких прояснений я и вхожу в зал — щедро разбрасывая вокруг себя голубые и аквамариновые брызги бликов от запонок и пуговиц из перуанского опала на мантии, гордо вскинув голову и одаривая судей кротким полупрозрачным взглядом из-под прикрытых ресниц. Просто потому что ломать комедию — единственный способ сейчас сохранить остатки самообладания. Нет, это не страх, это та самая тишина, с которой я так долго пробыл наедине, только она не осталась в камере одиночного заключения... она идёт сейчас за мной, не отставая ни на шаг, окутывая окружающее пространство коконом из невидимых, но будто бы светящихся изнутри нитей. Тот же зал суда номер десять. В его современной прогриффиндорской трактовке. Для полноты картины нужно расставить по зачарованным подоконникам горшки с бегониями или геранью, заменить кресла и столы на низенькие пуфики, усесться всем в миролюбивый и доброжелательный кружок и спокойно за чашечкой чая с лимонным или клубничным зефиром по-орденовски обсудить проблему. «Драко, ну нехорошо быть такой гнидой, понимаешь?» — скажет Грейнджер, отхлебнув Эрл Грея из пузатой чашки, и я покаюсь. А после будет пижамная вечеринка. Я воровал. Я обманывал, провозил контрабанду, подделывал бумаги, сорил деньгами, покупая на них всё то разумное-доброе-вечное, что, как любят чинно кивать идеалисты, за деньги не купишь... Я убивал людей. Хоть и маглов, но если вы никогда не отнимали жизнь... если никогда не брали на себя ответственность за решение, которое должен был, просто обязан был принять кто-то свыше — уж не знаю, есть там кто-нибудь, хотя бы старина Мерлин... Что же это за всемогущая и всемудрая сила, что топит котят руками детей?.. Визенгамот в полном составе — все пятьдесят шесть волшебников, сливово-бордовые мантии отдают золотом знаков отличия, бликами орденов и серебром изящно вышитых «В» на левой стороне груди. Волшебники выглядят внушительно, но будто бы «не из той оперы», — как раз оттуда, из прежнего зала суда, холодного и мрачного... а здесь в таких тяжёлых одеяниях должно быть попросту жарко. Скамьи для зрителей почти пусты, падальщики-журналюги караулят на улице, но в последние минуты перед началом слушания в зал входят Шейна Робардс и Астерия. Последним вводят Блейза, видимо, в качестве возможного свидетеля для допроса. Забини спокойно занимает отведённое ему место и картинно складывает руки на груди, всем своим видом показывая, что готов идти до последнего. С губ его не сходит ухмылка, и излюбленная салатово-лимонного цвета жвачка раздражающей яркой полоской мелькает во рту, пока Забини не просят выплюнуть её. Блейз, не моргнув и глазом, с той же ухмылкой демонстративно проглатывает свою двойную порцию «Друбблз». — Пора начинать, — чинно квакает Изольда Марчбэнкс, правнучка наконец-то отошедшей в мир иной Гризельды Марчбэнкс. Та ещё была старушенция, сгорбленная старостью, сморщенная как чернослив, глуховата на оба уха... вечная — учила трансфигурации ещё Дамблдора, а пережила его на добрый десяток... Наверное, отпахать пятьдесят лет в качестве главы Волшебной экзаменационной комиссии способны только самые живучие и неубиваемые дамы. Время над ними практически не властно — оно может их только сильнее скрючить и иссушить в труху до полноты эффекта, но даже оттуда — из кучки старческого песочка — они всё равно будут поучать других. Это ей я, между прочим, обязан своим Выше ожидаемого на ЖАБА по Чарам. Видите ли, Грызельдище не понравились мои манерные интонации и недостаточно резкое движение палочкой. Интересно, как бы ей понравилась та стремительность, с которой я тогда в своём воображении ткнул этой самой волшебной палочкой ей в глаз. Кто-то из судебной коллегии настороженно и с опаской поглядывает на меня, и я с трудом возвращаю лицу серьёзное выражение. Всё-таки меня судят, негоже так улыбаться. Изольда прокашливается и встаёт со своего места. Толстенный фолиант, лежащий перед ней, взмывает в воздух и открывается где-то на середине. Что-то новенькое, думаю я. Впрочем, когда Марчбэнкс начинает читать, всё становится на свои места. Группе людей, чтобы удержаться вместе, нужно быть связанными друг с другом — и как правило на благословенный сцепляющий клей идут крайне нелицеприятные вещи, замешанные на страхе или запретах, надежде, вере в светлое будущее или коллективной памяти, традициях. Есть только одна чудодейственная лакмусовая бумажка — если кто-то говорит с вами о Значимости (будь это ваша собственная уникальность, важность общего дела, жертва, отданная за победу, цена светлого будущего), знайте, вами хотят воспользоваться. Марчбэнкс методично, в виде предостерегающего вступления зачитывает небольшую оду дню сегодняшнему, написанную в форме вольного эссе-напоминания членам судебной коллегии, что именно благодаря беспристрастности и готовности погибнуть за правду мы сейчас ещё дышим и даже в каком-то смысле живы... Как зомбирование — тебе напоминают о славных подвигах тех, кто умер, погиб за тебя, чтобы ты мог жить — чтобы ты мог жить правильно. Научился отличать хорошо от плохо. Когда на собраниях Пожирателей Вольдеморт рассказывал о чистоте крови, маглы, маглолюбивцы, грязнокровки — все они были отбросами, которые должны априори всецело подчиняться высшим. Когда говорит Изольда Марчбэнкс, отброс — ты, а первостепенная задача любого отброса — чувствовать свою ущербность, хоть и за счёт внушённой вины перед теми, кто смог и кто спас... Каждый должен зарубить себе на носу, что кому-то что-то должен и обязан долги эти отдать... Иначе цепь распадётся на отдельные звенья. Только важно, важно-то совсем другое, только одно — когда я думаю о матери, я всегда вижу её лицо таким, каким оно было в детстве, задолго до моего поступления в Хогвартс. Не страшно здесь умереть. Жить — страшно. И во всём зале есть только один волшебник, который не слушает восторженный мелодичный голос с одухотворённым лицом, не скучает, как Блейз, едва слышно барабаня пальцами по подлокотнику кресла, не глазеет в окно, мечтая, чтобы всё это поскорее закончилось... а, чуть склонив голову, пытается приглушить горькую желчь во взгляде. Поттер. Отстранённо слушая бутафорские лозунги, под которые нам суждено неутомимой уверенной поступью войти в светлое будущее, он смотрит на меня такими же глазами — мальчика, потерявшего мать. Я не врал его сыну, говоря, что те из моего поколения, кто пережил вторую войну с Вольдемортом, — может быть и совершенно непохожие друг на друга волшебники, только вот рана у них одна на всех. — ...и пусть сегодня ничто не затуманит око правосудия, — Изольда Марчбэнкс садится на своё место и, откинувшись на спинку скамьи, прокашливается. Что ж, если всем так угодно, пусть ничто не затуманит, да. — Предварительное слушание по уголовному делу номер шестьсот пятьдесят девять, маркер М-О, от тринадцатого февраля объявляю открытым. Допрос ведут: глава Отдела обеспечения магического правопорядка Изольда Марчбэнкс, глава административной службы Визенгамота Гермиона Уизли, первый заместитель министра Эльфрида Лафкин, ответственный наблюдатель независимого совета волшебников Бардок Блатт. Обвинение при содействии главы Аврората Гарри Джеймса Поттера представляет Элинор Боунс. Свидетель защиты — Теодор Бернштайн. Секретарь суда —Дороти Старк. Изольда снова прокашливается. Я даже испытываю к ней некоторое сочувствие — читать бедняжке сегодня придётся много и долго. Надеюсь, в сегодняшней программе предусмотрена хотя бы пара-тройка музыкальных пауз. — Подсудимому вменяется в вину нижеследующее: то, что он осознанно и намерено, с полным пониманием противоправности своих действий, нарушил целый ряд законов Международного Статута о секретности, в том числе и дополнительные статьи шестьдесят четвёртую, шестьдесят седьмую и семьдесят третью. Подсудимый также обвиняется: в злоупотреблении служебным положением с целью оказания влияния на дружественные отношения международных сообществ; в нарушении магических границ с целью ввоза-вывоза запрещённых Министерством веществ, субстанций и животных; нанесении тяжких увечий служащим магического правопорядка и маглам при попытке сбежать с места преступления; долгосрочном и систематическом изготовлении, хранении и распространении среди магов и маглов ради получения личной выгоды опасного психотропного и галлюциногенного вещества, называемого «Грёзы», имеющего маркировку «Чрезвычайно опасно» по международной классификации Министерства; создании нелегальной Каминной сети для осуществления контрабанды и экстремистских действий с целью нарушить работу Министерства и Аврората, а также в других противоправных действиях, полный перечень которых прикреплен к материалам дела. Мистер Бернштайн, как свидетель защиты вы ранее ознакомились с этим списком преступлений вашего подопечного. Хотите ли вы оспорить какие-то из пунктов?.. — Нет, они будут обжалованы в судебном порядке. Изольда кивает. — Мистер Малфой, у вас есть что добавить к выдвинутому обвинению?.. — Добавить?.. Разве что, мисс Марчбэнкс, вы забыли упомянуть, что именно я в четырнадцатом веке помог Эргитту Мерзкому украсть Рождество. — Благодарю, мистер Малфой. Мы внесём это в протокол, — недрогнувшим голосом отвечает Изольда. — Попрошу тишины в зале. Шейна Робардс краснеет и прячет лицо в ладонях. Плечи её трясутся от беззвучного смеха. — Раз возражений нет, приступим к допросу. Вы — Драко Люциус Малфой, дата рождения — пятое июня тысяча девятьсот восьмидесятого года?.. — Да. — Проживаете в личном имении Малфой-мэнор, графство Уилтшир, Юго-Западная Англия?.. — Да. — Как долго поместье находится в вашей собственности?.. — Со смерти отца. Вот и всё — заскрипели приведённые в движение ржавые шестерни механизма правосудия, им суждено перемолоть меня в муку, разумеется, ради всеобщего блага. Допрос только начался. Якобы на нём решается судьба мистера Малфоя. Мне?.. Мне скучно.