Две недели

— Пап? Драко?.. Слабо отмахиваюсь и переворачиваюсь на другой бок — косой солнечный луч тут же падает на лицо, слепя глаза даже сквозь веки, а настойчивое «Ну паап...» всё равно находит меня, затекает прямо в уши. Тяжко вздохнув, поднимаю голову с подушки. На почтительном расстоянии от кровати стоит Скорпиус, безуспешно пытается придать лицу довольное выражение. Я чудом сдерживаю улыбку. Да уж, отправляясь на каникулы к бабушке-француженке с польскими корнями… нужно выглядеть соответственно. Брюки отглажены и отутюжены — кажется, о стрелки можно порезаться — такие острые, рубашка в кои-то веки застёгнута на все пуговицы, рукава не закатаны, запонки блестят, а на манжетах — ни единого пятнышка. Волосы — не без помощи Астерии — собраны в аккуратный хвост, вытащены из ушей эти отвратительные серьги, с которыми он вернулся из Хогвартса. Пай-мальчик. — Пап, — вкрадчиво-деловито ластится он, — четвертого в Пуатье будет концерт Упырей. — Упырей?.. Это та твоя любимая группа визжащих размалёванных вампиров с бас-гитарами?.. — Да, — Скорпиус морщится, но не возражает. — Так вот, можно мне пойти?.. Это ведь как раз недалеко от Пор-ла-Нувель, где живёт бабушка. — Совсем недалеко. Через всю Францию, — понимающе киваю я. — А почему ты спрашиваешь разрешения у меня, если едешь с матерью?.. — Ну, она уже сказала, что нельзя, — невозмутимо сообщает он. — Но отпустит, если ты согласишься, — Скорпиус преданно смотрит на меня. — Пожа-алуйста... — Мама сказала нельзя, значит, — я замолкаю. «Значит, нельзя». О, эти огромные жалобные серые глаза. — Значит… ну ладно. — Ты… самый лучший папа на свете! — Скорпиус подскакивает на месте и мгновенно исчезает из комнаты — я слышу его торжествующий возглас, когда он сбегает вниз по лестнице: «Мам, папа мне разрешил!». Смотрю на часы. Полпервого. Мерлин, я лёг всего четыре часа назад. Натягиваю халат, ныряю ногами в тапки, встаю. Потягиваюсь. На кухне едва не сталкиваюсь с Астерией. Она привычно целует меня в щёку, при этом продолжая отчитывать домовика. — Что случилось? — из вежливости интересуюсь я, про себя надеясь, что Норин успела смолоть кофе до того, как начался скандал. — Я ещё вчера попросила нашего эльфа приготовить Скорпиусу несколько выходных костюмов, а они все таинственным образом куда-то исчезли. — Я не знаю, где они, — с трудом лепечет Норин, вжавшись в стену. От страха она говорит почти без акцента. — Я не знаю, миссис Малфой, я повесила их в шкаф… а потом они куда-то… я правда… — Оставь Нору в покое, дорогая. — И Астерия, бросив на меня ледяной взгляд, замолкает. — Когда после очередной уборки этой твоей Онории из дома исчезнет половина книг в библиотеке, ты очень пожалеешь, что не послушался меня. Глухой, полузадушенный всхлип «этой моей Онории» красноречиво говорит, как унизительно той слышать подобное. С громким хлопком она исчезает. — Вряд ли. На этом разговор заканчивается. Астерия… фанатичная мать, у которой остался только один мужчина, один смысл в жизни, один вечный возлюбленный и единственная страсть — сын. Ну посмотри же на него — притихшего, чуть виноватого, разглядывающего собственное отражение в чашке чая — и ты сразу всё поймёшь… Кто взял эти костюмы, почему, и что с ними сделал. Норин достаётся только за то, что она из Ирландии, а не из Франции, как хотелось Астерии. В Англии теперь с домовиками несколько иная ситуация… Они — понятно, кому стоит сказать за это спасибо, — создали свою небольшую РПСД, «Рабочую партию свободных домовиков», и теперь требуют денег за работу, официального трудоустройства и соблюдения кодекса, согласно которому хозяин не имеет права прибегать к физическим наказаниям и устным оскорблениям. Мало кто против, конечно. А по мне так это смешно… Домовик — раб по призванию, именно это — его ценность. Это как… с любовью. Её можно купить за деньги, но какой в этом смысл, если всем так хочется, чтобы любили бескорыстно, ни за что?.. Так хочется, что каждый хоть когда-нибудь участвовал в таких сделках… а потом обязательно огрызался на всех этих «тварей», «шлюх» и «блядей». Как будто не знал, на что идёт. Деньги, чего бы ни коснулись, лишают последних остатков искренности, а мне не нужен домовик-проститутка. — С этим новым режимом поездок заграницу можно с ума сойти. Видите ли, Боудам стоит просто за определённую плату подключить камин к международной сети и выбрать любые десять стран… Но Малфоям обязательно необходимо заполнить кипу дурацких бумажек и пользоваться только каминами Министерства. Я слушаю краем уха, внимательно следя, чтобы не перекипел кофе в джезве. Обычно этим занимается Норин — она варит поистине изумительный кофе, но сегодня бедному домовику не до этого — выполнить бы хоть половину всех прихотей жены. Ах да, поскольку я «подданный английского Министерства Магии» и не являюсь «организацией, компанией или обществом, предоставляющим услуги», мне нельзя иметь больше одного эльфа. — Ты же знаешь, почему, дорогая. И ты всегда можешь воспользоваться другим камином. Астерия выразительно смотрит на меня, всем видом говоря: «Не при ребёнке». Ребёнок, кстати, уже успел отложить надкусанное печенье в сторону и навострить уши. «Другой камин» находится на третьем этаже в восточном крыле и по заключению инспекции Аврората давным-давно не работает. Зная несколько несложных хитростей, оттуда можно попасть в любую точку земного шара. С любым грузом, что не менее важно. — Машина уже ждёт, миссис Малфой, — тихонечко пищит Норин, неловко топчась в дверях. — Все вещи собраны. Я невольно замираю у плиты с чашкой кофе в руках. Мы с Астерией мгновение смотрим друг на друга. — Скорпиус, поцелуй папу на прощанье, — спокойно говорит она. — Мам… — Никаких «мам». Скорпиус покорно встаёт на цыпочки и быстро клюёт меня носом в щёку. Отпрянув, виновато улыбается, всем своим недовольным видом показывая: «Я не хотел, меня заставили». А я… думаю, что не так уж и сильно мне пришлось нагнуться, гораздо меньше, чем в прошлый раз. Ещё три-четыре года… и это Скорпиус будет наклоняться ко мне, а я — приподниматься на носки. Он вообще-то «вылитый ты, Малфой», как недавно заявил мне Лонгботтом, когда мы случайно столкнулись в Косом переулке. Подумать только, Лонгботтом преподаёт в Хогвартсе. Это пострашнее всех Хагридов, кентавров и оборотней вместе взятых. Вылитый я… Интересно, что бы со мной сделал отец, посмей я, ввалившись в родительскую спальню, разбудить его, спрашивая разрешения пойти на концерт. Даже говоря о внешности… Скорпиус, конечно, точная моя копия, но, если уж восстанавливать хронологию, я сам — всего лишь копия Люциуса. И у меня не было эшелона любящих бабушек-тётенек-мам-маминых подруг, чтобы из меня вышла ласковая очаровательная улыбчивая прелесть, умело использующая природную хитрость, чтобы вить из окружающих верёвки. В хорошем смысле этого слова. Потому что не имело смысла трогательно заглядывать в глаза Вольдеморту и просить «пожалуйста», когда он лениво указывал на тебя пальцем. Астерия суетливо оправляет платье и, набросив на плечи изящную шиншилловую шубку, проверяет, все ли пуговицы Скорпиус застегнул на зимней мантии, затем повязывает ему шарф. Она трижды сегодня заставила Норин перепроверить, сколько градусов на улице, чтобы решить, во что одеть сына. Я слежу за этим спокойно, не думая вмешиваться, потому что достаточно только посмотреть в спокойные, как гладь озера, глаза Скорпиуса, чтобы заметить их сухой и жёсткий, бунтарский блеск. Мне даже жаль немного Астерию… потому что через год-два он абсолютно перестанет ей подчиняться. Надеюсь только, что не возненавидит. И я остаюсь один. Неторопливо подхожу к окну и отодвигаю тяжёлую кремовую штору — в сопровождении ещё нескольких парящих в воздухе сумок и коробок Астерия и Скорпиус торопливо идут по подъездной дорожке к воротам. Астерия снова за что-то отчитывает семенящую рядом Норин. Цветной шарф сына смешно маячит среди этого белого переливающегося царства, но я скоро теряю его из виду в веренице тёмных силуэтов огромных буков, тяжело склонивших ветви под тяжестью снега. Постояв немного в оглушающей тишине поместья, поднимаюсь к себе в кабинет. Из коридора на первом этаже до меня доносятся всхлипывания Норин. Конечно, она тоже прекрасно знает, кто виноват в том, что ей так досталось, но любит Скорпиуса до безумия… и видит его так же редко, как и я, — месяц в году, когда он приезжает домой в июне. Смешно. В августе Астерия, как и на Рождественские каникулы, всегда забирает его к бабушке. Не хочет, чтобы Скорпиус общался со мной. Боится. Я её понимаю. Любая сознательная мать поступила бы также, будь её муж первым наркобароном магического мира. В кабинете меня ждёт свежая пресса, почта и чашечка крепкого чёрного кофе — своеобразное извинение от Норин. В кабинете меня ждёт зеркало. Мне плевать, как это назовут остальные, хоть паранойей, хоть глупостью, но все три ящика прикроватной тумбочки в спальне забиты разнообразными средствами по уходу за всем-чем-только-можно. Зато нет и намёка на поттеровские морщины и залысины. Это семейное. Нет, не стремление ухаживать за собой. Подсознательный страх: если ты вдруг будешь «не таким», нехорошим, некрасивым, то никто тебя не оценит, если не будешь соответствовать — очень быстро окажешься на помойке. Зеркало — напоминание о призрачности благополучия. Меч, висящий на волоске над твоей головой. Когда вдруг понимаешь, что до сорока осталось совсем немного, что уже наступает на пятки кто-то молодой, энергичней, живей и шустрей, что Люциус не дожил до пятидесяти… Рука непроизвольно тянется к нужному ящику, и я достаю оттуда початую бутылку коньяка. Небрежно добавляю немного в кофе. Так легче. Отложив в сторону два номера «Пророка», пододвигаю к себе небольшую стопку писем. В основном счета — я же законопослушен донельзя. Небольшой узкий тёмно-коричневый конверт сразу же притягивает моё внимание. Я смотрю на адрес… Как я мог забыть?.. Я же почти всё время до каникул только об этом и думал, просыпался с мыслью: «Интересно, что сейчас чувствует Поттер? Как он скажет об этом хоть кому-нибудь?». Наверное, именно поэтому напрочь забыл, что сегодня за день. День, когда Поттер вынужден будет принять решение. А решение — я торопливо разворачиваю пергамент — таково: он будет ждать меня в три, на втором этаже широко известного в узких кругах кафе в одном из самых дальних тупичков Косого переулка.