Две недели

Иногда мне кажется, что материнство никогда не поймёт ни один мужчина. Дело тут не в форме половых органов, не в отчаянной привязанности, не в любви до сумасшествия и даже не в том, что ты девять месяцев позволяешь маленькой клеточке, присосавшейся к тебе изнутри, тянуть жизнь из собственного тела, расти и развиваться. Глядя на Скорпиуса и Астерию, я понимаю, что нет ничего страшнее материнских чувств. Нет ничего, что убивало бы так мучительно, что душило бы так сильно, вечный нож, приставленный к горлу матери, — «А вдруг что-то случится?», вечная петля на шее ребёнка — «Потому что я так сказала». Джинни покорно ждёт меня в кабинете, гипнотизируя взглядом давно остывший кофе. Приятный сюрприз последнего рабочего дня — очередной разговор «по душам» с представителем семейки Поттер. Но будь она настоящей «Поттер» — ни за что бы не спала с Забини, а так — с ней легче, потому что она умеет верить на слово скользким тварям вроде меня. Как только её угораздило… как — вообще — кому-то в здравом уме может прийти в голову связать жизнь с этим… да ещё и трёх детей ему родить. Блейзовых там, судя по мордашкам, ни одного, а Альбус так и вовсе… Трое детей, да. Такое сказывается даже на самых шикарных дамах. — Миссис Поттер. — Мистер Малфой, — кивает она. — Чем могу быть полезен? — Отдай мне сына, — умоляюще шепчет она. — Боюсь, с этим могут возникнуть определённого рода трудности, — я сажусь в своё кресло, сразу чувствуя себя уверенней. — Дело в том, что никто его не держит. Технически. Более того, за всё это время он ни разу не пытался сбежать, иначе бы ему удалось. — Предсказуемый ответ. До интонаций, — склонив голову, вдруг тихо говорит Джинни. — Не думай, я не за себя просить пришла. За Мари-Виктуар. Хороший поворот событий. — Её вчера еле спасли, — продолжает она. — Десять порций подряд… — Я к этому не имею никакого отношения, миссис Поттер, — а сам пытаюсь понять, где эта Уизли раздобыла «Грёзы». — Нет, имеешь! Это ты создал эту дрянь! — Будем последовательны. «Эту дрянь» создали два братца, и совсем не моих. Я всего лишь обеспечил ей достойную… хм… рекламу. — Ты же убиваешь всех этих несчастных, Драко. «Драко?» — Нет, — качаю головой. — Назвать меня убийцей — то же самое, что назвать убийцей пропасть, куда по неосторожности падают, море, в котором тонут… Если есть спрос — есть и предложение, вот и всё. Не было бы меня, тяга к саморазрушению толкнула бы их к другому краю. Это мир такой, миссис Поттер. А я — овечка в волчьей шкуре. Она неприязненно морщится. — Это бесполезно, — Джинни поджимает губы. — Знаешь, если с ней что-нибудь случится… я клянусь, я выпытаю у Блейза всё и припру тебя к стенке. Как будто она раньше ни разу не пыталась сделать этого, когда ещё не понимала, насколько сам Забини — часть «Грёз». Как будто бы он сказал ей хоть слово… — А ещё я принесла подарки, — неожиданно тихо говорит Джинни, виновато глядя на меня — в первый раз за сегодня осмелившись так долго смотреть в глаза. И я понимаю, что Блейз очень слукавил, сказав, что она перенесла новости «спокойно». Потому что от «спокойно» не распухают веки и не видно следов от недавних слёз под столькими слоями Маскирующих. — Подарки?.. — Да, на Рождество. Альбусу. — Например, портключ? — улыбаюсь я. — И перочинный ножик, прирезать меня ночью тёмной. — Нет, нет, ни в коем случае, нет, — спохватившись, тараторит она, даже побледнев немного. Выкладывает коробки на мой стол. — Просто подарки. Можешь проверить. Пара книжек, шоколад, коробка семян, ещё пирожные. — Трогательно. И почему меня должны заботить какие-то передачки? — фыркаю я, уже прикидывая, что для подарков нужна ёлка, под которую можно их положить. Джинни кривится. — Могу тебе сказать, почему они тебя не заботят. Потому что ты сухарь, Малфой. И тебе никогда не понять, как много значит для нормальных волшебников семейный праздник. На сегодня слишком много вещей, которых я не могу понять. Хватит, пожалуй. * * * — Норин, я хочу поставить огромную ёлку в гостиной. И нужно бы особняк украсить, Рождество всё-таки. Нет, никаких ангелочков, просто свечи, пара веточек омелы и остролиста. — Хорошо, — кивает она и вдруг напряжённо прислушивается. — Это мистер Забини, сэр. Через мгновение он уже спускается по ступенькам мне навстречу, деловито отряхивая каминную пыль. Почему-то в шикарном костюме. — Драко! — возмущённо-обиженное. — Ты ещё даже не привёл себя в порядок! — Зачем? — Вообще-то сегодня в «Мороке» небольшое мероприятие, которое ты просто не можешь пропустить. — А вот и пропущу, — бурчу я. Блейз с недоумением провожает взглядом проплывающую мимо ёлку. Норин аккуратно левитирует её в уже приготовленную кадку. Гостиную мгновенно заполняет свежий, ни с чем не сравнимый запах хвои и торжества. — Так у нас семейная вечеринка? Отлично! — просияв, Забини тут же плюхается рядом со мной. — И я тогда никуда не пойду. Онория, — деловито обращается он к Норин, — мы ведь можем с мистером Малфоем рассчитывать на Рождественский ужин? — Конечно, сэр. — Тогда… мы сами займёмся декором, правда, дружок? Удар под рёбра оказывается настолько чувствительным, что я, кашлянув, невольно морщусь. — Весёлое Рождество тебя ждёт в моей компании, Блейз. Бесполезно. Забини от моего яда даже в самых предельных концентрациях только здоровеет и веселеет. — Сгодишься, — он оценивающе косится на меня. — К тому же… я так одинок сегодня. И непонятно, шутит он или нет. Да, скорее всего. Блейз всегда шутит. Даже когда интонации так горчат. Если говорить о семье… как о едином живом механизме, где все детали работают слаженно, где даже я готов терпеть чьи-то недостатки… Мы — настоящая семья. И при всей своей легкомысленности Блейз ни разу не подводил меня, ни разу не нарушал данного слова. А ещё — он чертовски прав. В Рождество никто не ждёт ни его, ни меня. Одним махом сбросив дорогой пиджак, Забини швыряет его на диван, капризнейшим тоном требует у Норин украшения — гирлянды, игрушки… всех этих ангелочков… и, закатав рукава, принимается колдовать над гостиной. Неохотно заразившись его энтузиазмом, я тоже вытаскиваю волшебную палочку и, порывшись в коробках, достаю оттуда большой бронзовый шарик. Не думая, зачем и кому это нужно. Не думая о смысле собственных действий. Ближе к полуночи я и Блейз, как два идиота, наслаждаемся праздником в обществе друг друга — я после привычного душа и в расползающемся халате сижу на полу под ёлкой, то и дело прикладываясь к вину, Блейз же сидит прямо на столе, подобрав ноги под себя, возвышаясь над поблескивающей в приглушенном свете посудой как… совершенно особое и экзотическое шоколадное блюдо среди всей этой ароматной снеди. От такой ассоциации я фыркаю прямо в бутылку. Весело, но веселье какое-то вымученное, воспалённое, будто с каждым смешком изнутри выходит боль и горечь. Но при этом мне так хорошо и уютно, как может быть только дома, как может быть только рядом с по-настоящему близким человеком. Не хочется разрушать идиллию, но я понимаю, что просто должен спросить у него… — Почему ты продал «Грёзы» Мари-Виктуар? — Я не продавал. Я их подарил. — Зачем, Блейз? Ты что, не понимаешь, что девочка от них загнётся? — А без них она загнулась бы уже вчера, Драко, — тихо отвечает Блейз. — Так у неё хотя бы есть шанс. «Знаешь, если бы у тебя была хоть капля жалости к моему положению, ты бы… Драко, ты бы лично подвёз к дверям моего дома целый фургон». — У неё нет шансов. — Скорее всего, — неожиданно легко соглашается Забини. — Но ты бы видел её… когда она пришла ко мне. Знаешь, я тогда подумал, что не хочу быть хоть как-то виновным в чьей-то смерти… — Ясно. Снова делаю глоток вина. — А Альбус? — вдруг спрашивает Блейз. — Ему не полагается порция пудинга с рождественского стола? — Он отказался, — отмахиваюсь я. — Ты. — Наколотый на вилку кусочек ростбифа изобличающе указывает в мою сторону. — Не предлагал. И не подумал даже. — Нет, — пожимаю плечами. — Значит, всё равно откажется. — Понять не могу, тебе он на самом деле так противен или ты чего-то боишься? — Боюсь? Назови хоть одну причину, по которой мне стоит его бояться. — Не его. А как в первый раз… с «Грёзами», помнишь? — неохотно уточняет Забини. — Сорваться. — Да, я помню. — Ещё бы не. — Это в прошлом. Очень-очень далёком прошлом. И Блейз, наверное, никогда не поймёт, что есть та правда, которую недостаточно просто затолкать в самый глубокий ящичек в самом дальнем уголке подсознания, закрыть дверь на ключ, ключ выбросить, замочную скважину заклеить и заколотить досками. А потом ещё раз забить всё гвоздями для пущей уверенности. Есть правда, которой нужно смотреть в глаза. А потом позволить ей разодрать тебя на куски и сожрать целиком. Потому что иначе она не отпустит, и единственный шанс выжить — быть переваренным. Поэтому моё поведение кажется Забини нелогичным и донельзя расточительным. А я считаю, и Блейз это знает, что он вот уже больше десяти лет подбирает объедки с поттеровского стола. — Ладно, — вдруг покладисто улыбается он. — Только голодом его не замори. Сколько наш юный друг уже на диете? Прикидываю в уме. Почему-то тяжело, кажется, что с позавчера прошёл по крайней мере месяц, а воспоминания сохранились в памяти отдельными ошмётками, оставив только послевкусие амонтильядо, запах волос Мари-Виктуар и холодный ветер. Или это вино так действует?.. Блейз внимательно смотрит на меня. — Двое суток, — тяну неуверенно. Не верится, что Астерия со Скорпиусом уехали всего два дня назад. Холодно. Зябко, хотя вино пульсирует теплом даже в кончиках пальцев. Можно выпить чего-нибудь покрепче, чтобы окончательно согреться. Не получится — взять у Блейза очередного кого-нибудь из его элитной коллекции. А если совсем тяжко, можно даже попросить его самого. Тот не переставая тараторит что-то, кажется, на вечные темы, а я невозмутимо наливаю себе ещё. В конце концов… тепло же. А должно быть холодно. И в какой-то момент я перестаю замечать, что Блейз уже давно молчит, напряжённо всматриваясь в меня. Прихожу в себя уже на диване. — Ты зачем так нализался, дурень? — Что? — напрягаюсь, пытаясь понять, сколько времени прошло и что говорит мне Забини. — Бутылку говорю из рук выпусти. Надо же. Виски. — А как же пудинг? — спрашиваю невпопад, но очень обиженно, когда Блейз, ухватив меня за плечи, осторожно укладывает себе на ноги, давясь смехом. — Скис пудинг. — Почему? — Тебя увидел. — А что случи... Ах, это была шутка, Забини. Ха-ха. — Нет, ну правда дурень. Для своего положения — феноменальный. Я таких, Драко, ещё не видел. Выпей, — он прикладывает к моим губам стакан с зельем. — Я не хочу трезветь, — бормочу я, отмахиваясь. — Это не спасёт, — грустно говорит он, а затем добавляет привычным тоном: —Похмелья ты тоже не хочешь. Весомый аргумент, чтобы послушаться. Его ладонь мягко ложится на лоб, другой Блейз почти невесомо гладит мои волосы, путаясь в них пальцами. Забываюсь на минуту, расслабленно вытягивая из памяти воспоминания, уже нечёткие, уже без привкуса алкоголя, но спутанные с сонными образами. Руки Забини всё ещё здесь, рядом. И ещё чьи-то ладони, цепкие, с чуткими пальцами, холодком пробегают по плечам и грудной клетке, неторопливо, но ловко развязывают пояс халата. Я чуть прихожу в себя и приподнимаюсь — буквально сталкиваясь с тяжёлым, пронизывающим взглядом незнакомца, устроившегося рядом на полу. Тёмно-карие глаза, как у Блейза, только слегка раскосые, серьёзно и чуть отстранённо следят за каждым моим вдохом, кожа при малейшем движении поблёскивает густым золотом в свете дрожащих свечей и мерцающих гирлянд. Волосы небрежно собраны в хвост. Увидев, что я открыл глаза, юноша призывно улыбается и, привстав, целует меня в живот, снова скользит раскрытой ладонью вверх до ключиц — прикосновение всё ещё кажется холодным, и я пытаюсь отодвинуться назад, вжимаясь в Блейза, — тот наблюдает за происходящим склонив голову, с восхищением, не переставая играть моими волосами, то накручивая пряди на пальцы, то оттягивая, то позволяя им свободно выскальзывать из рук — только для того, чтобы следующим движением повторить всё снова. И мне совсем не хочется спрашивать, когда это он успел притащить очередную шлюшку из своего… борделя, да. Элитного до такой степени, что, когда руки юноши таки подбираются к нижнему белью, я охотно приподнимаюсь, чтобы легче было раздеть меня, — упираясь головой в живот Блейзу, спиной чувствуя его возбуждение. Дальше размышлять о находках Забини нет никакого желания, остаётся только одно — закрыв глаза и блаженно раскинув бёдра, наслаждаться, чувствуя горячее влажное дыхание на коже, так странно сочетающееся с мятным холодком пальцев. Кажется, что всё вокруг движется синхронно, мгновенно подстраиваясь под меня, в едином ритме, в унисон с отчаянно колотящимся где-то в висках сердцем, — и руки Блейза, ни на минуту не прекращающие своего лёгкого танца, и отчаянно-интуитивные, проникающие в каждый нерв, колкие прикосновения, напоенные неизбывной нежностью, совсем не похожие на прикосновения того, кто отрабатывает свои деньги, пусть даже и честно. Это называется профессионализм, но я отмахиваюсь от ядовитых щупалец здравого смысла, полностью отдаваясь ощущениям, позволяя себе наслаждаться каждой лаской — языка, рук, губ, кожа к коже, наслаждаясь и смешливой, почему-то крайне довольной улыбкой Забини. Так долго, насколько это возможно. То есть — не слишком, но успев в каждом тягучем, как сахарный сироп, мгновении ухватить свою вечность. И наконец заступаю за край — неистово выгнувшись, одной рукой ухватив юношу за волосы, отчаянно тяну на себя, нисколько не заботясь, сколько боли причиняю ему — и Блейзу тоже — вцепившись зубами ему в руку. Отпускаю только когда, уже не в силах сдерживаться, в два рваных движения бухаюсь в черноту, полную мерцающих цветных пятен, и всё валюсь вниз — дальше, глубже, сквозь руки Забини, сквозь пол — только для того, чтобы через секунду вынырнуть на поверхность этого бесформенного, киселистого чувства, заполнившего до кончиков пальцев, до звона в ушах. Сглатываю судорожно, восстанавливаю сбитое дыхание. Текуче скользнув в сторону, сбрасывая с себя мою непроизвольно разжавшуюся ладонь, юноша поднимает голову, деловито-сосредоточенно облизывая губы. Пытаясь принять позу поудобней, расфокусированным взглядом скольжу по гостиной и вижу в дверном проёме любопытную поттеровскую физиономию. Я мигом прихожу в себя, моргаю — но она уже исчезает. Наверное, показалось. — Блейз? — юноша улыбается вопросительно, а тот лишь отвечает со смешком: — Нет, я сам. Продолжая гладить мои волосы. Утром я просыпаюсь от того, что Блейз, обняв меня через одеяло, оглушительно целует в ухо — якобы настолько умилившись моим видом, а скорее ему просто обидно, что он один подскочил в такую рань. Уходит повидаться со своей Джинни, пока вся её семья спит в предвкушении подарков. Это… сложно объяснить. Мы не любовники. Ну, как любит говорить Забини: «Один раз не считается». И ещё подмигивает при этом. Просто он полигамен донельзя. Перепрыгивает себе с места на место, нигде не останавливаясь надолго, утверждает, что безумно любит Джинни, а всё оставшееся время только и делает, что возится со мной. Его вчерашний сюрприз спит, свернувшись калачиком у меня в ногах… не хочется его тревожить, но раз я вспомнил о подарках… Нужно положить под ёлку. Понятия не имею, решится ли Поттер из-за двух-трёх книжек и шоколадок выползти из своего убежища. Встаю, набрасываю на плечи заботливо приготовленный Норой халат, оглядываюсь. Вокруг так тихо и празднично-светло, что я на мгновение замираю. Чувство чего-то давно забытого, тёплого, как Умиротворяющий бальзам, как руки Нарциссы… Методично складываю горкой обёрнутые блестящей фольгой коробки. Одну, в плотной пергаментной бумаге кирпичного цвета, долго верчу в руках, думая, что слишком уж она выделяется из этой пёстрой кучи. На кухне — как оглушительный грохот в этой сонной тишине — едва слышно звякает кастрюля. Я бесшумно укладываю последний подарок под ёлку и, вытащив из халата палочку, по-кошачьи крадусь через всю гостиную к источнику звука. И так и замираю в дверях, с улыбкой прислонившись к косяку. С минуту наблюдая, как Поттер, осторожно держа крышку в одной руке, почти нырнув носом в кастрюлю на плите, уплетает за обе щёки — кажется, вчерашнее рагу. — Приятного аппетита, — невозмутимо улыбаюсь. Альбус вздрагивает, одним прыжком оборачивается и роняет ложку на пол. Смотрит на меня — испуганно-испуганно, так и замерев с набитым ртом и поджав губы — пытаясь незаметно кончиком языка слизнуть собравшуюся в уголке рта капельку подливки. Вид — точь-в-точь как у щенка, который, заигравшись, разодрал хозяйские тапочки. — Из кастрюли вкуснее, да?.. Смотрит. — Подогреть? — спрашиваю, не особенно надеясь на ответ, и уж тем более не ожидая такого слабого, хиленького: — Если можно. Вот такие педагогические чудеса творит голод. Разобравшись с Альбусом, я поднимаюсь к себе, досыпать. Мой «рождественский подарок» самовольно следует за мной — а я и не против. Так приятно, наконец-то устроившись в кровати, а не на диване, блаженно растянуться в своё удовольствие и прижать к себе кого-нибудь тёплого. — Кто этот мальчик? — вдруг спрашивает он, и я невольно вздрагиваю от звука его голоса — мягкого и проникновенного, тягуче-клейкого. — Явно не твой сын. — Нет, — качаю головой. — А что? — Наблюдал за нами всю ночь, — шепчет он мне в шею. Значит, не показалось.