Цыган

Клод Фролло был в ярости. Подобного он не испытывал уже много лет. Можно даже сказать, что он впервые столкнулся с подобным неуважением и дерзостью со стороны народа. Его власть в городе была неоспорима, его боялся каждый. Мужчина был воплощением Правосудия и всеми силами искоренял всё грешное, что попадалось ему на пути. Но, увы, судья видел пороки во всех, кроме самого себя… И ему даже в голову не могло прийти, что он поступает неправильно, несправедливо. — Поймайте его! Он нужен мне живым… — сквозь зубы проскрежетал судья, обращаясь к только что подъехавшему к нему капитану Фебу. Тот, тряхнув золотистыми волосами, развернулся к страже. — Схватить цыгана! Вреда не причинять! — прогремел на всю улицу его голос. Всадники сию же минуту бросились в погоню, и Феб вместе с ними. Но, в отличие от остальных, он, пришпорив белоснежного коня, поскакал в другую сторону, предполагая, что если пройти по короткой дороге, то схватить цыгана будет легче. Феб-де-Шатопер. Это был молодой, двадцати восьми лет от роду мужчина, герой войны и покоритель женских сердец. Он был отозван в город по велению судьи, и теперь его главной задачей являлось всяческое содействие людям Клода, особенно в поимке цыган. По долгу благородного происхождения он должен был жениться на молодой француженке самых что ни на есть голубых кровей, но, так как человеком был довольно ветреным и чрезмерно самостоятельным, благополучно сбежал от помолвки, вскорости став капитаном гвардии. И его нельзя было в чём-то обвинить. Так уж вышло, что он не мыслил своей жизни без риска, без подвига и без свободы. Даже сейчас, вскачь несясь по улицам Парижа, он ощущал лишь лёгкий азарт и предвкушение добычи, которой и являлся дерзкий цыганёнок. Дорога, выбранная Шатопером, была наиболее короткой, и потому выигрышной. Мужчина рассчитал всё так, чтобы оказаться на главной дороге, в сторону которой и поскакал Эсмер, ровно за пару мгновений до цыгана, чтобы успеть преградить ему путь. Промчавшись по длинному, но узкому закоулку, едва позволявшему коню свободно помещаться в нём, Феб пулей выскочил на широкую дорогу, на секунду зажмурившись от бросившегося в глаза ослепительного луча солнца. Послышалось оглушительное лошадиное ржание — и, что примечательно, принадлежащее не его коню. Мужчина резко натянул поводья, останавливаясь и недоуменно озираясь по сторонам. Совсем близко от него, видимо едва не врезавшись в Шатопера, находились гнедой масти конь и… восседающий на нём беглый цыган! Видимо, капитан недооценил мальчишку, и тот оказался на дороге раньше предполагаемого. Но Феб уже и думать об этом забыл. Устав предписывает схватить преступника в тот же миг, как ты его видишь, но сейчас мужчина грубейшим образом нарушил это правило. Юноша, пойманный им, был столь ослепительно прекрасен, что капитан не в силах был оторвать от него взгляда. Эсмер же, чувствуя, что сейчас ему ничего не грозит, слегка расслабился, но всё же держался поодаль и в любой момент был готов дать дёру. В конце концов, от приспешников городского судьи не стоило ожидать ничего хорошего. «Хотя этот, в отличие от остальных, очень даже ничего…» — окинув капитана беглым взглядом, заметил цыган. Действительно, большинство стражников города были лишь вымуштрованными, но ленивыми, жадными до золота тюфяками, и Феб на их фоне выглядел действительно привлекательным. Первым нарушил внезапное молчание пришедший в себя Шатопер. Галантно склонив голову и улыбнувшись юному цыгану, он участливо спросил: — И в чём же столь прелестное дитя оказалось виновно пред законом? Эсмер, не удержавшись, хихикнул — уж слишком нелепа была ситуация: капитан, которому приказано поймать преступника, беззастенчиво флиртует с ним же!　 — А кто вам сказал, что я виновен? — развёл руками цыган и усмехнулся. — Судья? — А кто же ещё? — передразнивая Эсмера, развёл руками мужчина. — Так виновен ты или нет? Юноша сощурил глаза, пристально взглянув на Шатопера. Услышав яростный топот копыт невдалеке и поняв, что остальные стражники скоро будут здесь, Эсмер пришпорил коня и, прежде чем скрыться из виду, бросил ошеломлённому капитану: — Смотря что считать виной. И если преступно желать свободы для себя и для своего народа, то да, я виновен! Уже в следующие же секунды цыган исчез в облаке пыли, поднимаемой копытами его коня. Феб оглянулся. Заметив стражников, он вспомнил-таки о своём служебном долге и помчался следом за Эсмером. Цыган уже жалел, что поддался любопытству и остановился, заговорив с капитаном. Погоня стала более обострённой, так как расстояние между юношей и гнавшимися за ним стражниками значительно сократилось. Но вот Эсмер оказался на площади, прямо перед величественным собором Парижской Богоматери. Только, увы, великолепие храма сейчас меньше всего интересовало беглого цыгана. Подскакав к самым ступеням собора, парень ловко спешился с лошади и, подбежав к резным дверям, отчаянно замолотил по ним кулаками. — Убежища! Я прошу убежища! Двери не открывались. Внезапно Эсмер осознал, что это конец. Если в ближайшие минуты его зов о помощи не будет услышан кем-нибудь из обитателей храма, прибывшая к стенам собора стража арестует его. И не факт, что он сумеет сбежать на этот раз. А если верить городским слухам, с цыганами во Дворце Правосудия обращались просто ужасно. Настолько ужасно, что от одних рассказов о тамошних пытках у многих слушателей волосы дыбом вставали. «Уж лучше смерть», — решил юноша. Не переставая колотить в деревянные двери, он краем уха услышал за спиной цокот копыт. Интуитивно понимая, что это стражники, парень тяжко выдохнул и бессильно опустился на колени, уткнувшись лбом в дверь. — Эй, ты, отродье, поднимайся! — послышался резкий голос сзади. Цыган вяло повернул голову. Вот, сойдя с лошадей, к нему, гремя кандалами и злорадно улыбаясь, подходят два стражника. А вот в стороне, замерев в непонятной нерешительности, стоит и капитан Феб. Шатопер был действительно растерян. Всё его существо рвалось спасти несчастного юношу, но идти наперекор воле судьи — значило подписать себе смертный приговор, и мужчина это прекрасно понимал. Но он сердцем чувствовал, что цыгана не за что было сажать в тюрьму, и потому его воинская честь, призывавшая защищать невиновных от произвола, пересилила страх. — Ахилл, вперёд! — негромко скомандовал он своему белоснежному коню, покорно стоящему сбоку от него. С одной стороны, казалось странным считать, что лошадь послушается одной только человеческой команды. Но Ахилл провёл вместе с Шатопером около десяти лет, они вместе прошли через войну, а потому удивляться преданности коня хозяину не стоило. В тот же момент произошло сразу несколько событий. Послышалось оглушительное ржание, и взбрыкнувший конь галопом понёсся вперед, прямо на приближающихся к цыгану стражников. Двери собора распахнулись, и в них показался старенький парижский епископ. Эсмер же, никак не ожидавший такого поворота событий, до этого опирающийся на дверь, буквально ввалился в церковь, оказавшись у ног подошедшего священника. Услышав оглушительный топот конских копыт по мощёным ступенькам собора, стражники оглянулись и в тот же миг чуть не поседели от страха. Мощная животная туша неслась прямо на них. А быть затоптанным конём — это действо, по понятным причинам, болезненное и опасное. Но этому столкновению не суждено было случиться. Едва Феб заметил, что церковные двери открылись, впуская юного цыгана, он понял, что тому уже ничего не грозит — стражники не посмеют посягнуть на священников и их авторитет. Громким, хорошо поставленным, как у всех начальников, голосом он окликнул коня: — Ахилл! Что ты делаешь, негодный! Остановись! — эхом разнеслись по улице слова капитана. Животное послушалось Шатопера так же беспрекословно, как и несколько минут назад. Конь замер на площадке перед дверьми собора и там и остался, недоумённо глядя на хозяина выпуклыми чёрными глазами. И ведь его можно было понять: сначала приказывают бежать, теперь же ругаются и велят стоять — ну что за бестолковые люди? Феб же наигранно хмуро двинулся к коню, давая остальным присутствующим понять, что животное якобы само, без всякой видимой на то причины решило броситься на стражников. Ведь если бы стало известно, что это он науськал коня на них, дело могло бы обернуться очень большими неприятностями. Поднявшись по ступеням собора, капитан взглянул на распахнутые двери и буквально столкнулся взглядом с цыганом. Тот уже успел подняться с колен и стоял теперь сбоку от епископа, постепенно отходя от пережитого шока. Опасность миновала. Эсмер, по непонятным для Феба причинам, слегка склонил голову и незаметно подмигнул капитану, но увидев, как оправившиеся от потрясений стражники вслед за ним направились к дверям, наигранно пугливо спрятался за спину священника. Богослужитель — маленький, сухонький старичок — казался смешным и немощным, но при приближении стражников заговорил, и речь его была внушительна и строга: — Остановитесь, неверные! Разве вы не слышали? Несчастное дитя просит убежища. Вы не тронете его. Стража в нерешительности замерла. Каждый человек в Париже хотя бы внешне, но уважал святость церкви, и перечить епископу казалось делом действительно грешным. Недовольно зароптав, но всё-таки отступив, они повернули назад, к лошадям, уже вслух сокрушаясь о том, что об этом неприятном инциденте предстоит сообщить и верховному судье Фролло. На ступенях задержался лишь Феб, всё ещё глядевший на цыгана, но вскоре двери собора захлопнулись, скрывая Эсмера из виду. Вздохнув, капитан спустился к коню, любовно потрепал того по шее и, сев верхом, оглянулся на храм. Вечерело. В лучах заходящего солнца собор Парижской Богоматери выглядел ещё более величественным, чем когда-либо. Множество каменных гаргулий, украшавших фасады здания, глядели на капитана грозно, словно напоминая, что лучше бы ему убраться подобру-поздорову. Шатопер, несмотря на драматичность ситуации, слегка ухмыльнулся и, направив коня к городской площади, негромко пробормотал: — Цыган, да ещё и ко всему прочему парень… Что же это со мной? Но как красив, чертёнок, как красив…