Заклятие луны

      Я открыла глаза и недовольно посмотрела на копошащегося возле окна Анубиса. Помимо того, что он вовсю распахнул шторы, из-за чего теперь на лицо мне падали яркие лучи полуденного солнца, так еще и не переставая ворчал что-то вот уже минут двадцать. И что у него там такого приключилось, что он так опрометчиво решил мне нервы помотать? Прищурившись, я приподнялась и села, облокотившись на подушки.       – Анубис, – привлекла я его внимание. – Что ты там делаешь?       Он обернулся, держа в руках апельсин и маленький нож, которым пытался почистить вожделенный плод, да видимо, так и не получалось этого сделать. Я усмехнулась, глядя на обиженное выражение его симпатичной мордочки, и протянула руки, призывным движением пальцев указав дать мне апельсин. Радостный Анубис с ногами вскочил на кровать, устраиваясь поудобнее, и протянул мне оранжевый шар. Я несколько секунд полюбовалась блеском лиловых глаз юноши и выхватила из-под подушки стилет, вонзив тот в мягкую кожуру. Несколько камель сока брызнули в лицо Анубису, отчего тот громко чихнул и вытер глаза рукавом.       – Держи, – протянула ему очищенный апельсин, и парень довольно проурчал.       У него всегда была странная манера выражать свои эмоции, да и говорить, если честно. Когда мы впервые увиделись и он со мной поздоровался, то его речь немало меня озадачила, однако Тот объяснил, что это особое наречье, которое доступно для понимания только ему. Вероятно, он солгал, потому что вскоре я мало-мальски начала разбирать слова Анубиса, хотя еще долго мы объяснялись только жестами, благодаря которым я могла понять его простейшие желания. Однако Бог смерти понимал все, что говорили другие, и из-за этого прочие боги часто оказывались в неловких ситуациях.       Анубис порой ведет себя немного агрессивно, по крайней мере, так можно подумать со стороны, но в действительности он добрый и веселый бог. И ранимый. Как-то раз он нашел во дворе дома, где мы остановились переночевать, маленькую умирающую птичку, которая, скорее всего, не рассчитала и врезалась в стекло, разбившись. Мы пытались ее вылечить, но уже к вечеру птица умерла. Тогда Анубис еще долго плакал из-за этой пичужки, свернувшись на траве подле меня, а я пыталась его успокоить, гладя по голове и рукам, однако рыдания так и не оставляли его.       Возможно, это и стало ключом к нашему союзу: ему не хватало жесткости, а мне сентиментальности. Вот мы и объединились, став в итоге друзьями. Я не очень умею ладить как с другими богами, так и с людьми, но Анубиса я готова защищать до конца.       – Ка бара… – я отвлеклась от мыслей, услышав мягкий голос парня. Тряхнув волосами, отогнала от себя дымку воспоминаний и посмотрела на Бога смерти; тот с дружелюбной улыбкой протягивал мне половину апельсина. – Ка бара-бара!       – Спасибо, – пробормотала я, позволив Анубису положить фрукт мне на ладонь. Заметив, что я не спешу есть, он отломил одну дольку и поднес к моему рту. Я иронично фыркнула, закатив глаза, и парень недовольно проворчал. Усмехнувшись, наклонилась и откусила половину дольки, неотрывно смотря в смеющиеся глаза бога.       – Что у вас здесь за разврат?! – донесся от двери строгий голос, от которого я подавилась. Прокашлявшись, повернулась к двери, в проеме которой замер Тот, скрестив руки на груди и сурово глядя на нас. – Ну, олухи, я кого спрашиваю?       – Дядя, ты меня чуть до повторного приступа не довел, – ошалело прохрипела я, откинувшись на подушки. – Разве ты не знаешь, мне нельзя сейчас волноваться?       – То есть так ты тут нервы успокаиваешь, да?       – Ну а почему бы и нет? – пожала плечами и протянула оставшиеся дольки апельсина подошедшему к кровати Тоту. – Хочешь?       – Терпеть не могу апельсины.       – Фи, какой скучный, – насмешливо потянула я. – Что говорят обо мне лекари?       – Еще пару дней ты должна побыть здесь, – он прислонился плечом к стене, глядя на что-то за окном, и продолжил. – И тебе нельзя больше так переживать. Призванная мною для контроля твоего лечения Сехмет сказала, что на тебя оказали влияние сильные переживания, которые, вероятно, долгие годы ты держала внутри своей души, не давая выхода. В тот вечер что-то стало причиной эмоционального стресса, и непривыкший к таким волнениям организм, так сказать, перегорел.       – Спасибо, то они тут все молчат, не желая ничего мне объяснять. А саму Сехмет я не видела. А мне нельзя вернуться в комнату? Здесь неуютно.       – Я поговорю с ней. Думаю, она разрешит, но при условии, что будет сохранен покой и тишина, а значит Тереза не должна будет тебя беспокоить. Как и боги.       – Глупости какие, – я легонько пнула под одеялом зазевавшегося Анубиса, чтобы не расслаблялся, а то совсем разомлел, пригревшись на солнышке, проникающем через распахнутое окно. – Почему принято считать, что не нужно беспокоить больного? Я не в таком уж и печальном состоянии, мне общение не повредит. К тому же, – мой голос невольно сорвался, – именно одиночество довело меня до такого состояния, а здесь у меня появились те, кто хочет со мной подружиться. Пусть их совсем немного, но они есть. Тереза, Дионис, Бальдер и…       – Понял-понял, – прервал меня Тот. – Пусть навещают, если захотят.       – Кстати, что мне делать с занятиями, дядя?       – А что с ними? – хмыкнул он. – Ты ведь не дура, экзамены и так сдашь.       – Экзамены?! – вскричала я, а Тот коварно усмехнулся. – Дядя, как можно!       Он начал объяснять мне систему, по которой будет проводить экзамен, а я тихо сползала по подушке от ужаса предстоящего мероприятия. Что-то мне подсказывает, Тот подошел к составлению плана экзаменов со всем своим садизмом и фантазией, ведь явно приукрасил и добавил в систему земных экзаменов что-то свое.       Увлекшись, Тот рухнул на стул подле кровати и пересказал мне материал всех пропущенных лекций, отчего у нас с Анубисом едва не началось тихое помешательство, однако наш дорогой Бог мудрости, которого мы уже, обмениваясь взглядами с Анубисом, единодушно нарекли Чертом мудрости, соизволил замолчать и, сказав, что больно он тут засиделся с нами, неучами, поднялся и удалился в свою обожаемую библиотеку, при этом забрав моего ушастого товарища с собой.       Эх, он ведь наверняка не поговорит с Сехмет. Так может, как стемнеет, сбежать по-тихому и не заморачиваться? В конце концов, я не преступник, чтобы насильно меня здесь содержать. Когда я уже решила предпринять попытку прокрасться к выходу, дверь скрипнула, и я заинтересованно обернулась, думая, что это пришли Сехмет или Тот, однако в проеме возник хмурый Локи. Недружелюбно прищурившись, он оскалился и подошел к кровати, на которой я сидела. Рука невольно скользнула под подушку, и, ощутив прохладный металл, я успокоилась.       – Какая же ты дотошная, – прошипел он. – Прицепилась к нему, а он и радуется как дурак. Думаешь, Бальдеру ты понравилась? Думаешь, нужна ему? Брось, идиотка. Он просто считает, что ты обратила на него внимание не из-за силы бога, он верит, будто ты видишь его настоящего, – от слов и тона Лаватейна по моей спине пробежал холодок, – Ему и в голову не придет, что ты просто лжешь, играя в свои коварные игры. Бальдер слишком невинен и чист, чтобы увидеть насколько ты мерзка!       – Локи… – содрогнувшись, прошептала я.       – Заткнись! – в ярости прокричал парень, сжимая кулаки. – Не смей даже приближаться к нему! Ты подлая и бесчувственная, как ты не понимаешь, что разрушишь ему жизнь! Или ты все понимаешь? Поэтому это и делаешь? Пытаешься влезть в его душу, завладеть мыслями и сердцем, чтобы потом, когда он тебя полюбит, ты могла засмеяться ему в лицо и сказать, что все это время лгала ему, развлекалась? Не смей забирать его у меня! Я тебе не позволю… Не позволю причинить ему боль.       Тяжело дыша, Локи прожигал меня ненавидящим взглядом.       – Оставь его, Мерисса. Если ты посмеешь еще к нему подойти, я убью тебя.       Не став дожидаться моего ответа, он вышел в коридор, даже не потрудившись затворить дверь, а я прикрыла глаза, судорожно сжимая в руках одеяло. В груди стало так больно, словно я вновь оказалась в Храме Луны, когда вместе со служительницами умерла и моя душа. Сожженная точно такой же болью, она оставила после себя на долгие десятилетия один лишь пепел, и мне казалось, я уже никогда не испытаю этого чувства вновь. Я старалась, чтобы этого не произошло. Мне не справиться вновь.       Рыдания сжали горло, и я простонала, ощущая, как горячие слезы стекают по щекам. Не получается их остановить. Они сами... Сами. Швырнув одеяло на пол, схватила стилет и сжала его в руках. Меня трясло, и боль разрывала внутренности, подобно острым шипам. Я не вынесу этого второй раз. С горьким всхлипом, я размахнулась и вонзила стилет в покрывало, вновь и вновь прорезая мягкую ткань, точно могла так хотя бы немножко сделать боль тише. Обессилев, выронила нож и опустилась на каменный пол, содрогаясь от глухих рыданий.       Когда ощущение собственного тела постепенно вернулось ко мне, а внутри стало пусто и холодно, поднялась на ноги и, все еще немного пошатываясь, вышла в коридор, освещенный тусклым светом ламп. Так никого и не встретив, спустилась вниз и вышла на улицу, направляясь в сторону леса так быстро, насколько позволяли почти бесчувственные ноги.       Мне хочется скрыться. Убежать так далеко, что никто никогда меня не найдет, а возможно, даже не вспомнит. Существует ли такое место, что стирает тебя из воспоминаний других, будь то боги, люди или иные создания? А главное, существует ли то, что может стереть тебя из твоих собственных воспоминаний? Мне хочется вырваться. Вырваться из самой себя, навсегда забыв, кто я есть. Начать новую жизнь или же просто исчезнуть – не важно – только бы никогда больше не чувствовать этой боли, не осознавать, кем являюсь, и выбросить из памяти день, когда умерли мико храма, где я выросла. Раствориться, стать ветром, стать пустотой…       Я уже почти бежала, едва ли замечая, как ветви царапают кожу, оставляя на щеках и оголенных руках кровавые разводы. Легкие горели огнем, а сердце билось в сумасшедшем ритме, но я не хотела останавливаться, словно могла убежать от самой себя. Уже совсем стемнело, а тяжелые осенние облака скрыли луну, отчего лес погрузился в непроглядный мрак. Наверное, мне стоило перестать так опрометчиво нестись и хотя бы немного, но сбавить скорость, а может, если сейчас я разобьюсь, то этим искуплю свою вину перед служительницами и Наставницей, освобожу Тота, перестану ненавидеть Цукито и больше никому, никому не причиню боли.       Нога угодила на прогнивший корень, и, зацепившись за обломки, я провалилась в пустоту; через несколько секунд столкнувшись с твердой землей, кубарем полетела вниз, ощущая, как камни и сухие ветки раздирают кожу; грязь забилась в волосы и рот, попадая в раны и обжигая их огнем. От удара обо что-то твердое я остановилась и, сжавшись, закашлялась, ощущая во рту отвратительный медный привкус. Когда голова немного престала кружиться, попробовала встать, но от пронзившей левую ногу боли вновь рухнула на колючую сухую листву, устилающую овраг.       Слезы вновь навернулись на глаза, и казалось, тьма вокруг стала физически ощущаема, надвигаясь на меня, подобно каменным стенам, готовая в любое мгновение меня раздавить. Паника вновь проникла в душу, отчаянием и страхом хватая за горло, душа чувством полной беспомощности, а тело ныло от пронизывающей каждую клеточку боли. Отчаяние захватило меня. И я разрыдалась.       Мне всегда хотелось быть просто обычной девушкой, быть самым нормальным человеком, без особых способностей и умений; жить, однажды влюбиться и выйти замуж, счастливо проводя с мужем вечера и ночи. Стать примерной женой и доброй, отзывчивой матерью. Я не хочу пугать других, вызывая только отвращение и ужас, я устала видеть в глазах встречных разочарование. Мне одиноко. Мне холодно. Мне больно. И от осознания, что из вечной пустоты меня никто не спасет, становится горько и мучительно страшно. Отчаяние. Я зажмурилась, ощущая жжение в груди, гул в голове стал тише. На сознание медленно наползает темнота, я уже почти ничего не чувствую.       Может быть, это и есть то место, что сотрет меня?