Our Solemn Hour

Проводить пальцами по шелку волос, путаться в них, сгонять блики от солнечных зайчиков, вплетать алые ленты – ты ведь любишь алый, сестренка? Прятать там лицо, вдыхать тонкий аромат изысканных цветов. Но на самом-то деле ты пахнешь солнцем. Иначе чьи лепестки желтыми перышками ты приносишь с прогулок? Твои волосы обнимают плечи, руки и огибают талию, они непослушные и топорщатся при пробуждении, как шерсть диких зверей. Ты гасишь нежный блеск своих глаз ресницами. Я твой венценосный брат, которого ты охраняла от собственных выдумок-кошмаров, отгоняя их огнем своей яркой души. Ты держала меня тонкими пальцами за запястья так крепко, будто боялась, что я выпорхну из своего слабого тела. Все прячешь меня, мышонка, у подола своего платья и рассказываешь сказки. Мне только десять – уже десять, - и книги нашего с тобой отца рассказывают больше, чем он сам. В свете восковой свечи я впитываю знания, но ведь одной теорией сыт не будешь. Мне непонятны эфемерные вещи, о которых ты слагаешь сказки, но разве это так важно? Ведь моя сестра всегда будет со мной. Мне жаль, что твои волосы намокают от моих слез. Шея свиньи оказалась на деле неожиданно крепкой, сестренка. Пришлось нанести не один удар, испачкать новенькую рубашку, прежде чем она издохла. Еще бы пара секунд ее визга – и меня услышали наверняка. Я был почти прозрачен от страха и от впервые услышанной вони. Провожу гребнем по прядям и слушаю твой благодарный смех. Какие ангелы, эти пузатые младенцы, по сравнению с тобой? Я часто слышу музыку из твоей комнаты, выскальзывающую сквозь щели в двери. Она совсем не та, которую ты извергаешь из рыдающей в руках скрипки, когда мы играем днем. Когда я спрашиваю тебя об этом, ты отшучиваешься словами, что что каждую ночь к тебе приходят ангелы, а они любят петь, пока ты осторожно пришиваешь к их плечам крылья. И это почти ювелирная работа, нельзя отвлекаться, Руби, ты понимаешь. Смотришь пронзительно, и я нехотя киваю, скрывая лицо от твоего ясного взгляда. Руби все, все понимает. Даже больше, чем ты, сестренка. Когда ты играешь, никто не слушает тебя внимательней меня. А ведь ты играешь так хорошо! Твое лицо склоняется набок, из волос выбивается тонкая змейка и слегка оттеняет лоб, пока взгляд твой печально следит за нотными знаками. Есть ли у меня душа, если меня может волновать музыка? Только ты поддерживаешь во мне веру. Твоя шея закрыта тонкой ленточкой и мне не верится, что внутри те же трудно дробимые детской рукой шейные позвонки и так любимый тобою цвет. Рубен все, все знает. Тебя хотят у меня отнять. Протягиваю к тебе свои прозрачные руки, но ты вздрагиваешь – от холода? Не может быть, чтобы от чего-то иного. Побудь со мной немного и прости, что я не смогу тебя защитить, Лаура. Ты поворачиваешься ко мне, обнимая и укрывая своим ароматом. Словно сразу все понимаешь и признательна за то, что твой маленький брат, грозя жалким кулачком, пытается защитить тебя от опасностей, которыми всегда чревата жизнь. Стыд больно жжется. Обнимаю тебя в ответ и зарываюсь лицом в пахнущие лилиями волосы. Я наклонился слишком близко к огню, но пылает почему-то только подол твоего платья.