Our Solemn Hour

Герр Викториано был человек образованный. Он изучал не только теологию, он читал философов, многие научные труды, каким бы они не казались для него богохульством. Он развил с годами в себе критичность ума, он себе это позволял. Он позволил себе отдельный зал для библиотеки, роскошной и многогранной. Он собрал там множество романов, автобиографий, энциклопедий и даже тех же медицинских исканий: он гордился тем, как хорошо то место отображает широту его познаний. Конечно, за книгами нужен был должный уход, а в библиотеке поселился приятный запах желтых страниц, успокаивающий. Лаура, его очаровательная дочь, любила, скромно скрестив ножки, сидеть с каким-нибудь старым романом и зачитываться, вздыхая над всплывающими на поверхность образами. Отец ее лишь посмеивался в усы: эти женщины. Приходил и Рубен – чаще ночью, если ему нужно было что-то для себя. Тонкими руками он поднимал пыль, что разлеталась и оседала около его ног, опасно раскачивался на лесенке и находил, пожалуй, самые увесистые переплеты из всех. Не стоило ему думать, что отец не знает об этом. Не знает о том, как его сын, этот маленький любознательный поганец, с упоением и горящими глазами читал о зверствах врачей, обводил пальцем уголки страниц и повторял, заучивая, запчасти человека. Эрнесто Викториано не улыбался об этом никогда. Подобные вещи казались ему омерзительными. Эрнесто не вдавался в подробности, он предпочитал не касаться подобных проблем, они были ему слишком не по душе и могли бы повергнуть его в самую мучительную неуверенность и беспокойство, а ведь для того, чтобы пользоваться своим разумом, человек нуждается в уверенности и покое. Сегодня они все обедали за одним столом. Он предпочел не подниматься к себе и ждать, пока благоверная жена принесет ему кушанья. Последнее время тревожные мысли не отпускали его разум, а, как указывалось выше, это не самым лучшим образом влияет на моральное состояние. Его тревожил Рубен, тревожила Лаура, которой скоро восемнадцать, а она совершенно не понимает своего долга. Осталось добавить к этому проблемы с компанией, проблемы с этой чертовой больницей, в которую было вложено так много, а остается не меньше. Лаура одумается – он надеялся. Необходимо скрепить союзничество двух семей, а кто подойдет лучше, чем его цветущая, словно роза, дочь? Эрнесто невольно залюбовался ее безмятежным ликом, аккуратными, порхающими движениями. Он вырастил замечательный цветок и надо убедиться, что сад, куда его перенесут, будет достоин ее. Герр Викториано любил свою дочь нежной, покровительственной любовью. Любовь отца к дочери заключается в том, чтобы давать щедро, ничего не ожидая взамен: это благословение и напутствие страннику, безопасность которого вам дороже всего, это чувство, заставляющее скорбеть о неудачах любимого и испытывать гордость при его успехах. Рубен. Крохотный сын, наследник. И такой провал! Эрнесто вдруг ощутил непонимание к собственной персоне: чем же так не угодил ему единственный сын? Он на миг прервал смакования отлично приготовленной свинины с какой-то чудной приправкой – о, эти женщины. Мужчина устремил свой взор на смирно склонившегося над своей тарелкой Руби, как его любила ласково звать Лаура. Что за вздор! Десятилетние мальчишки в свои годы подстреливают ворон и мараются в грязи, даже отпрыски самых почтенных джентльменов являются не более, чем неразумными засранцами. Рубен же тихий и прилежный, а образование в эти времена просто необходимо наследнику такой родовитой и не обделенной средствами семьи, как Викториано. Подумаешь, сам Эрнесто нет-нет, но испытывал когда-то извращенный интерес к подобным изуверским методам выделиться. Тут осознание иглой пронзило его: ведь его кроха Рубен – вылитая копия отца. В молодости, конечно. Даже будучи еще ребенком, он ступает истинно по-королевски, его профиль искусен и не имеет претензий. Что уж говорить об передавшейся по наследству немецкой крови отца, отбелившей его волосы, подарившей эту внутреннюю стойкость и ауру духовных сил. Эрнесто сдержал растроганную улыбку. Давно стертые чувства к сыну сонно приподняли головы, расправляя крылья. Он хотел было сказать ему что-нибудь ласковое, что бы показало одинокому сыну расположение отца. Может быть, посвятить ему вечер или даже отдельный день – свозить на природу, например. Рубен так бледен… Но тот, почувствовав чужой взгляд, поднял голову и посмотрел на отца. Его глаза были еще не определившегося в красках мира цвета – между устрично-серым и опалового-кремовым. И старшего Викториано сразил озноб. Самые нежные чувства, самые желчные мысли обнажались перед этим взглядом, который еще и не был полностью осмысленным эмоциями, словно просто оценивал и выпрашивал у души самое потайное. Мужчину вдруг замутило. Теперь он тоже, ответно, прищурил светлые глаза, словно перед ним тоже было что-то неприязненное и мелкое, что можно раздавить ногой. Прощай, иллюзия, что тут собственная, дорого любимая, плоть и кровь. Растоптана идиллия о счастливой семье. Дело было не в Рубене, нет. Дело было в том ужасающем нечто, что таилось в глубине зрачков. Оно хрипло смеялось, звякало скальпелями и в припадке шептало слова из книг. «Папа, папа, тебе понравилось то, как я вскрыл свиную голову на днях? Той свиньи, которую ты сейчас с таким аппетитом уплетал? Может, это ты – свинья?». Эрнесто едва заметно затрясло от сдерживаемого отвращения. Он не видел, как испуганно сжался его сын, как, запинаясь, не смог выговорить ни слова. Никто еще на него не смотрел, с этим ужасным чувством. Рубену вдруг почудилось, что он знает. Отец знает, что он чудовище. Мальчик еще не определился со значением этого слова, но на кого еще так могут смотреть? «Пожалуйста, перестань.» «Свинья, свинья! Но ничего, папа, скоро мне будет недостаточно одних хряков, я возьмусь за других…» Одним рывком Эрнесто поднялся из-за стола. Он не хотел сейчас ничего: ни возмущенной Лауры, которая была так же слепа, как и он парой минут назад. Ни Беатрис, всполошившейся сбоку: - Дорогой, что… - Достаточно. Больше не желаю, занесешь ко мне потом. – отрывисто и странно выплюнул слова мужчина, покидая столовую так спешно, будто убегал от кого-то. Рубен тут же перевел это на свой лад. Если отец так смотрел на него до этого, то он просто…просто не желает больше даже сидеть рядом с ним. Рассеянно обсасывая эту мысль, мальчик хотел дожевать кусочек во рту, но ощутил заместо чудесной сборки трав и сочного мяса что-то мерзкое и вязкое, чему быстро дал название: кишки, влажными петлями спускающиеся с разделочного стола. Скользкое и поднимающее в его существе волну отвращения. Может быть, к самому себе. Это чувство было таким сильным, душащим, что подкашивались не окрепшие ноги. Он вдруг разрыдался. Внутри себя - плечи подрагивают, губы сжаты в тонкую нитку на сером лице без единой кровинки. Сером, как небо перед дождем. Но дождем даже не пахло, Рубен просто научился делать так, чтобы сестра не расстраивалась из-за него лишний раз. Есть предположение, что дети никогда не оправдывают ожиданий своих родителей.