Dreaming I was only dreaming Of another place and time Where my family's from
Ты ведь не думал, право слово, что сможешь меня остановить? Лунный свет протискивался через прозрачное стекло окон, чертил мне дорожку на свободу, блестел на окровавленных телах и хромированных деталях. Он на ощупь казался таким холодным, словно лед. А я шел по своей импровизированной дороге на свободу, опьяненный теплом нынешнего тела. Я чувствовал каждую из плит на полу, мои здоровые руки резали воздух. Привычная для меня боль в разрезанных висках сменилась негой светлого ума. Восхитительно. Я пил счастье большими глотками, захлебывался и останавливался, не в силах сдержать восторга. Воздух был холодным, поднимающим на руках тонкие волоски. Он колол мне пальцы. Стекло расплескивалось подо мной, как вода. У меня не было времени любоваться чудесами, забытыми мною за столько лет. Но я еще успею. Было проще простого наплести людям снаружи несуразный бред сумасшедших – я провел среди них так много времени, в конце концов. Я дышал всей поверхностью кожи, вернув те свойства живых существ, никогда не познанных людьми. Когда мне вручили несколько долларов, я чуть не поперхнулся от грязи на них. Совсем позабыл. Свободен. А ты, Себ, останешься для меня несожженным мостом. В отличие от тебя, огонь мне претит. Я гнался за жизнью, послушно впитывал всю городскую копоть – вселенной внутри меня всегда всего мало. Никто не смел обвинить меня в отклонениях, никто меня не мог заподозрить. Но в мыслях я был уже совсем далеко. Реальный мир переполнял меня, в утреннем мышином тумане, сковывающим движения, в беззвездных закатах. Но просить исполнения желаний у звезд я давно разучился. Я вскакивал и выбегал из палат самым первым, ловил на безупречной коже лучи солнца – и те не сжигали меня дотла. Теперь это был я – Лесли, который часто-часто улыбается, Лесли, с замиранием души проводящий по сквозным ранам на стенах, Лесли, у которого родители постоянно в призрачных поездах, Лесли, у которого здоровые руки, лицо ангела и глаза сатаны. Лесли, который Рувик, у которого весь мир. И вот я выкроил для себя свободу аккуратными стежками смирения. Прошел эти глупейшие тесты – чего только не придумали в мое отсутствие. Я спустился в подвалы собственной души, в самые ужасные воспоминания, погладил по облысевшей голове маленького мальчика-Люцифера, которого заперли в чулане собственные родители. Почувствовал запах горелых лилий, собрал свой урожай подсолнухов. Расплакался и выпил собственные слезы из лучшего хрусталя. На вкус они были сладкие, как вино – горче гарроты. После перерыва на свежее ощущение свободы боль оказалась неожиданно крепкой. Я вернулся, наощупь ориентируясь, в место своего рождения. Поймал в ветру среди солнечных цветов пылинку с волос своей сестры, вспомнил сказку о лестнице в небосвод. Я избегал людей – вдруг встретится кто-то из совсем прошлой жизни, неугодный взгляду. Хотя…какие люди в этой проклятой деревеньке, забытой миром? Я вернулся домой, на пепелище, и смеялся до срыва голоса, катался в припадке восторга от образовавшейся пустоты. Как же давно я не был тут.***
Когда произнесут твое имя, грянет гром. Как в дешевых романах, которые читают в метро, правда. Когда я увижу тебя, то мы не узнаем друг друга. У тебя – туман отчаяния в глазах, тело тяжелое и непослушное. У меня же в руках спицы творца по разуму. Я художник, Себ. Были те, кто смеялся над этим, но все они рано или поздно оказывались моим холстом. Как же хорошо, что у этой клиники не хватило мужества стоять за давнюю традицию в лечении инвалидов разума: выжигание по мозгу. Теперь нет этих стежков на голове, рытвин и грязной работы. Теперь мы пронзаем мозг через роговицу – самое уязвимое и болезненное место в организме. Не смейся, Себ. Ты смеешься и посылаешь к черту. Как же все-таки жаль, что все так закончилось. Что ты не вынес томной реальности после того, что пришлось пережить. Тебя просто закинуло в новый кошмар, правда? Но ты сжигал мои руки каждый раз, когда я пытался смахнуть ужасные образы с твоего исстрадавшегося разума. Ты даже не подозреваешь, насколько мы с тобой похожи. Даже теперь, когда твой манящий, пытливый ум обывателя стал моим полотном. Я пишу по разуму, складываю петли извилин словно поэт свои стишки. Хочешь встретиться напоследок с дочкой, детектив? Хочешь запустить огненную пулю в лоб моей дорогой сестре еще раз? Я все устрою, выжигая на тебе свое клеймо. Вот ты передо мной, распятый на столе, но вместо терния у тебя венок из электрических искр. Не из столь любимой мною проволоки, нет. На пять центов электроэнергии в мозг, раз, раз – и за пару мозговых клеток ты станешь самым мирным существом на свете. Затихнут навсегда твои черти. Но ведь этого мало, чтобы вытравить мою вселенную, меня из твоего несчастного разума? Ты обнажен передо мной, будучи одетым. Все твои мысли и чувства – строчки, написанные карандашом. И я стираю их постепенно, наслаждаясь, ведь ты не самый обычный пациент, а я – не самый обычный врач. Когда погаснут все звезды, когда земля разверзнется под нашими шагами, я выведу каллиграфическим почерком пару слов на потертом и изодранном болью листе. И ты пойдешь за мной сквозь огонь, раскроешься в агониях и корче. И ты узнаешь меня в последний миг своего осознания, когда я прижмусь крепко-крепко, принимая электрические искры и на себя. С тобой было весело, Себастьян.