Our Solemn Hour

Рубен проснулся от того, что увидел плохой сон. Даже не так – ужасный. С мутным чувством тревоги он осторожно ощупывал собственные воспоминания, пытаясь понять, что же такое ему приснилось. Но чем дольше он это делал, тем сильней билось сердце от страха, выскакивало из клетки ребер загнанной птицей. Наконец, его начало трясти и чьи-то руки осторожно легли за запястья. Когда он открыл глаза, выпуклые и совсем белесые, то их порезал теплый дневной свет. Все ощущения мира вернулись – запах сена и уюта, мелодия раскачивающихся подсолнухов где-то неподалеку, щекочущие лицо темные пряди. - Руби, сон плохой? – заботливо спросила Лаура, склонившись над братом на своих коленях. Они сидели, полулежа: она расстелила подол собственного платья и спутала свои волосы со светлыми колосками. А он, измученный гнетом тяжелого потолка, вдруг заснул посреди бела дня. Мальчик многозначительно промолчал, таращась на сестру. Его постепенно охватывал какой-то необъяснимый восторг от одного ее вида, отчего он быстро вскочил на свои еще не окрепшие после сна ноги. - Лаура, нам надо…надо уходить, – захлебываясь странным чувством вперемешку с радостью, проговорил он. Сон что-то обжигающе шептал на ухо, пробегал мурашками по позвонкам. - Хорошо же сидели,- подняла аккуратный изгиб бровей старшая сестра и не двинулась с места. Нет времени, нет! Рубен, гордый наследник семьи Викториано, бросился к ее подолу, вцепился слабыми руками: его пробивала дрожь. – это был лишь кошмар, Руби. Все в порядке, тебе же так тут понравилось. Да как она не понимает! - Чувствуешь это? – прошептал ей брат, замирая самой настоящей мышью. Он слышал запах ползущих к амбару пепельных змей, предвестников того, о чем рассказывал кошмар. Кошмар его извивался в корчах, рыдал в преисподней под трели Моцарта, стылыми пальцами создавал чудовищ хуже, чем монстр Франкенштейна. Кажется, его ужас передался и темноволосой девушке, отчего та все же поднялась, отряхивая подол платья. - Ты меня пугаешь, - огорченно проговорила Лаура и хотела было уже взять перепуганного за руку, дабы успокоить. Но того отбросило от нее, словно от части кошмара. Рубен, вне себя от удушливого чувства собственной беспомощности кинулся на ворота амбара, пытаясь открыть двери. Было заперто. «Я не успел, не успел, не успел…» Сестра подошла к нему, недоумевая. Что…случилось? Она приблизилась к щели в проеме и позвала кого-то, кто мог бы случайно закрыть их тут. Пока Рубен пытался справиться с воспалившимися от влаги глазами, никто не ответил им. - Жутко как-то, - пробормотала Лаура и огляделась: ее пытливый ум искал решение. – тут выход другой – только с того окна. Сломаем еще что-нибудь себе. Рубен изо всех сил, поднимающихся из застывшей в ужасе души, бился руками о двери. Он не хочет, не хочет, чтобы все так окончилось! Он не видел собственной крови, пока его не остановила сестра, поглотившая часть его боли и страха, обнявшая крепко. В голове тут же всплыла мысль: прощаясь. Вот и все. Все… - Дядя, дядя, там что-то слышно! Я открою! Звук сдвигающейся металлической перекладины. Что? Но этого не было в сюжете, оно не должно было…Рубен, со слезами на глазах Рубен, похолодел, когда встретился взглядом с чаинками в чьих-то теплых глазах. Мальчишка, чуть младше него самого. Мальчишка, выпуклый и словно наклеенный на картинку его мира. Мальчишка, который не отсюда. Пока Рубен оторопело смотрел на него, чувствуя, как кошмары отступают, Лаура увидела еще людей - каких-то мужиков из деревни, с факелами и ведрами чего-то. Им не хватало только вил, но сейчас шутить совершенно не хотелось даже ей. Чувство того, что вот-вот должна была грянуть катастрофа, не отпускало девушку. И все почему-то пошло не так. - Что вы делаете? – гневно вскричала Викториано, пылая праведным огнем своей души. – а если бы вы нас не услышали? – ее голос задрожал. – за что, ну за что? Мы сделали что-то плохое? Мы же сделать ничего еще не успели, ничего! Это звучало глупо и даже истерично, но возымело эффект: мужчины переглянулись, с ужасом осознавая, что почти совершили непоправимое. И потупились, словно уличенные в проказе дети. - Можешь не благодарить, - весело прошепелявил пацан тем временем и протянул Рубену руку. Тот вцепился в нее, словно утопающий за соломинку. Запоминая, забивая в подкорку мозга, потому что не мог надеяться на зрение. Мальчишка коротко рассмеялся и, отдернув загорелую ладошку, проскочил вглубь амбара. Наследник Викториано поискал сестру. Ему хотелось уйти отсюда поскорей – домой, пусть там и будет гнет отца. Ему хотелось срочно увидеть Лауру, словно он боялся, что она исчезнет и прервется утопия. - Ума не приложу. Ты еще и сны вещие видишь. Я уже говорила, что ты у меня особенный? - слабо улыбнулась брату сестра, через некоторое время ведя того по солнечному полю. Близился закат, окрашивая подсолнухи в огненный цвет. Но наследник Викториано больше не боялся огня. Его все не отпускало это чувство, будто все – иллюзия. Слишком счастливая иллюзия, поэтому он, всхлипывая, ловил руки сестры и оберегал ее, как мог, по пути. Он редко бывал по-настоящему счастливым, но сейчас это прекрасное настроение было у него сильным, как никогда. Переполнявшая его радость изливалась на сестру, цветы вокруг. Он держал ее у сердца рукой, прося оставить немного и для себя, и для отца и матери. Он не знал, что это чувство останется с ним вечным попутчиком, то исчезая, то появляясь так же неожиданно. Его будет ударять не боль, а неслыханное счастье жить, он будет захлебываться им и плакать. Он изменится – совсем немного, но достаточно для того, чтобы избежать участи быть переломанным на половине. Он не узнает имени того мальчишки, пришедшего из изнанки реальности, но отчего-то запомнит на всю свою долгую, долгую жизнь. И они обязательно встретятся еще. Ведь некоторые вещи все же нельзя изменить.