И дольше века длится день

Не знаю, сколько проходит времени. Почти как в больнице, но теперь я не органичен четырьмя стенами. И я прожигаю свою жизнь, как умею. Безымянные вечеринки сменяют одна другую. Я бросаюсь из крайности в крайность, да, но мне это нравится. Есть что-то особенное в этой отвратительной свободе от всего. От себя, от чувств, от мыслей. Девочки-мальчики, дорогие и не очень. Я не знаю их имен и не помню их лиц. Без понятия, сколько времени, и какой сегодня день недели. Я уже даже имя свое вспоминаю с трудом. Все, что есть – это негаснущие огни ночного Токио и полумрак комнат борделей. Это светомузыка клубов и приглушенные лампы дешевых забегаловок. Хриплые стоны, влажные поцелуи, а через какое-то время – удары в челюсть и подбадривающие крики толпы. Шелест купюр, жгуты, похожие на червяков, и шприцы. А потом короткая передышка – такое ненастоящее и такое необходимое счастье. Настолько нужное, что я готов за него платить. Дорогие машины, разбитые фары, помятый дорожный знак. И я не бегу, потому что машина все равно не моя, а сидевшего за рулем парня я увидел сегодня первый раз в жизни. Но какая разница? Он все равно уже мертв. Я медленно отступаю шаг за шагом, вглядываясь в блестящую от света фонаря кровь на разбитом переднем стекле. И улыбаюсь. Отчего-то улыбаюсь. А потом снова: веселые компании; дай покурить; хочешь, отсосу; две бутылки, пожалуйста. О да. Алкоголь льется рекой. Я уже весь мокрый и пьяный, но не собираюсь останавливаться. Это мое торжество. Торжество моей никчемной жизни, и я собираюсь отпраздновать его по полной программе. Я делаю все, чтобы забыть прошлое. Все хорошее и плохое, грустное и веселое. Все, где я был не нужен. И себя тоже пытаюсь забыть. Но не получается. Да, в моей голове ветер, текила, дурман и похоть. Но разум настойчиво тычет носом в какие-то глупые имена. Юу, Акира, Ютака, Койю, Акира, Ютака, Койю, Акира, Койю, Акира, Койю, Койю Койю Койю…Я злюсь, крушу все, что попадется под руку в этом чертовом номере, разбиваю себе руки в кровь, размазываю слезы и тушь по щекам. В этой рубашке и обтягивающих леопардовых джинсах я похож на шлюху. А когда ударяю лампой по экрану телевизора – на обдолбанную рок-звезду. Осколки летят в разные стороны, усыпая пол, и я с мазохистским наслаждением собираю их ладонями, вгоняя стекло под кожу. Все, чтобы забыть. А потом все обрывается. Потому что однажды я отвечаю на звонок, даже не посмотрев на дисплей. *** На том конце провода – тишина. Здесь, в гостинице, стоит гул. Кто-то яростно бьет кулаком в дверь и кричит. Наверняка, кто-то из администраторов хочет устроить мне взбучку за разрушенный номер, но мне сейчас не до этого. - Да идите вы… Сейчас я выйду! – кричу я в ответ, зажимая мобильный рукой, потом снова подношу его к уху. – Алло? Алло! Алло, кто это, черт возьми?! Еще секунда молчания. - Таканори. И сердце обрывается, летит куда-то вниз, затем набирает скорость. И колотится так быстро, ударяясь о грудную клетку, что я всерьез начинаю опасаться за сохранность собственных ребер. Я как-то инстинктивно прижимаю свободную ладонь туда, где стук моего сердца наиболее ощущаем. А в дверь продолжает кто-то бить, орет радио, и я, застыв, стою посреди учиненного мною погрома. Под ногами хрустят осколки стекла, пол усыпан разодранными журналами и перьями из подушек. Но все это сейчас так неважно. - Акира. И снова молчание. А я не хочу молчать. Мне страшно, потому что на меня вдруг наваливается все одиночество этих безумных дней. - Таканори, где ты? - Я… Да какая тебе, мать твою, разница? Зачем ты звонишь? – начинаю я злиться. В первую очередь, на себя. За то, что не додумался сменить сим-карту, и теперь вынужден терпеть эту несносную боль, терзающую сердце. - Таканори, ты сошел с ума, - голос у Рея слишком спокойный, чтобы всерьез поверить в его спокойствие. Нет. Я знаю, что он тоже дико зол. Но он не имеет никакого на это права, а я имею. - Я? Я?! Может, и так! Тебе-то что?! Зачем ты звонишь? - Зачем?! Ты издеваешься? Идиот, ты где пропадал все это время! Мы ждали звонка, ждали тебя! Но ты молчал, ты даже не предупредил нас. Что мы должны думать? Ты, чертов эгоист…! - Поберегите нервы. Не стоит волноваться о таких пустяках, как я. Лучше озаботьтесь поисками нового вокалиста, или у вас Уруха будет выть на вокале? - Така, у тебя точно поехала крыша. Как ты посмел так поступить? Ты должен был сказ…. - Я-вам-ничего-не-должен! А если должен, то прощаю. И передай остальным. Оставьте меня в покое. Сделайте вид, что меня не существует. Раньше у вас это замечательно получалось! - Таканори, - я отчетливо слышу его рычание, но это лишь сильнее меня раздражает. Я пинаю попавшуюся под ноги бутылку и требую от стоящих за дверью людей заткнуться. Шумно. Слишком шумно. Голова кружится, во всем теле слабость, но я продолжаю этот чертов спор. Почему Рейта не может понять? А я, как назло, не знаю, что сказать, чтобы он понял. - Ну что же ты. Ничего не скажешь в свое оправдание? - Таканори, где ты? Либо ты говоришь сам, либо мы звоним оператору сотовой связи, и определяем твое местонахождение по сим-карте. Так или иначе, мы тебя найдем. - Второй вариант кажется мне куда более вероятным, - я устало опускаюсь на пол, стирая выступившие на глаза слезы. – Честное слово, оставьте меня. Я устал, так устал… Опускаюсь на пол, прижимаясь щекой к кровати, и уже не в силах скрывать собственных слез. - Да какого черта с тобой твориться?! - Ни-че-го… Было бы лучше, если бы ты не звонил. Было бы лучше, если бы вы меня не искали и не…. - Мы тебя не искали, - обрывает меня Рейта на полуслове. Я запинаюсь, давя рвущееся наружу рыдание. Как он может об этом говорить? Как? Я вдруг перестаю что-либо воспринимать. Нет ни шума, ни криков, ничего. Будто бы я ждал этих слов, какого-то подтверждения, чего-то подобного. А на другом конце провода Рейта, кажется, понимает, что он сказал. - Погоди, Така. Мы не искали, мы хот… - Пока, - я отключаю телефон, предусмотрительно доставая сим-карту. Подхожу к окну и распахиваю его настежь. И, улыбаясь, выбрасываю несносный маленький предмет. К счастью, сегодня на улице сильный ветер. А сим-карта такая легкая. Кто знает, где она окажется, когда меня захотят-таки найти? Я прохожу мимо двери, даже не замечая отчаянных возгласов. Кто-то угрожает вызовом полиции. Да мне-то какая уже разница. Вызывайте хоть самого Императора, честное слово. Где-то внутри меня зарождается страх. Пока еще едва осознаваемый и практически не ощущаемый, но он есть. И я знаю, что с каждой секундой он будет крепнуть, расцветать во мне, и, в конце концов, заставит сдаться. А я не хочу, потому что знаю, что будет дальше. Не нужно мне такого счастья. Ничего не нужно. Обидно, что нет времени оставить предсмертное письмо. А мне бы столько всего хотелось написать. Мое самолюбие требует славы, пусть и посмертной. Я представляю сотни журналов, и газет и в каждом на главной странице – моя записка, и даже как-то сладко становится от этой мнимой мести. Но нет. Времени нет. Руки сами шарят по полу в поисках подходящего осколка. А я думаю о чем-то совершенно отвлеченном, будто и не я вовсе собираюсь сейчас покончить с собой. Неважно. Все уже кажется таким неважным, глупым и смешным, что я даже улыбаться начинаю. Не иначе как сошел с ума. В кои-то веки Рейта оказался прав. Я зажмуриваюсь и громко выдыхаю. Не смог сдержать болезненного стона. Так странно. Всего лишь тонкая полосочка на коже, а столько боли. Меня охватывает подоспевший ужас, но сделать что-либо я уже не могу. Руки не слушаются и живут собственной жизнью. В голове каша – хочется прекратить этот кошмар и довести его до конца. И непонятно, чего хочется больше. А нервным окончаниям плевать на мои желания. И после пронзительной боли я вообще прекращаю что-либо соображать. Кровь, потрясающе алая, заливает пол, вырисовывая одной ей понятные узоры, а мне становится тяжело дышать, будто легкие прилипли к ребрам и не желают работать как следует. Я кашляю, инстинктивно пытаясь накачаться кислородом, но все бесполезно. Я почти физически ощущаю, как останавливается сердце, как реже и реже становятся его удары, как оно прекращает качать кровь. И рукам становится так холодно, будто я пробыл на морозе несколько часов, одетый в одни брюки. Было бы замечательно, если бы кто-нибудь меня согрел. Ну хоть кто-нибудь. Например, Рейта. У него руки большие и всегда теплые. Пальцы огрубевшие от постоянной игры на гитаре и шершавые, о чем он постоянно шутит. Но это не имеет никакого значения. Совсем никакого… Не знаю, сколько проходит времени. Агония меня изматывает. Я весь мокрый, но уже не от алкоголя. Теперь становится жарко, а потом я перестаю вообще ощущать что-либо. Глаза сами собой закрываются. Я напоследок вспоминаю с сожалением, сколько всего еще не успел сделать в своей жизни, но менять уже что-либо поздно. Меня поглощает тьма. Я закрываю глаза, дыша редко и поверхностно. Кто же знал, что умирать будет так больно… Знал бы, не стал бы и пытаться… И эта отвратительная картинка перерезанных вен остается в мозгу ярким пятном. А потом гаснет вместе со мной. И я умираю. *** Тишину прорезает противный писк медицинской аппаратуры. Я его сразу узнаю. И с тоской понимаю, что мучиться мне еще очень долго. Я пытаюсь пошевелить пальцами. Получается с трудом, но хоть как-то. И дышится. Теперь мне дышится. Мне чертовски приятно ощущать, как бьется сердце, разгоняя по конечностям живительное тепло. И все равно обидно. Я вздыхаю, медленно открываю глаза. Больничная палата – не та, что в прошлый раз. Но опять больница. Чувствую, тенденция попадать сюда станет скоро традицией. Надо мной склоняется доктор. Что-то говорит медсестре, та выбегает в коридор. Я пытаюсь поморщиться, но что-то не выходит. Мышцы не слушаются. - Все в порядке, Матсумото-сан. Вы можете пошевелиться? Я окидываю доктора убийственным взглядом. А что, по его мнению, я только что пытался сделать? Доктор лишь улыбается в ответ. - А говорить можете? Я вздыхаю, вспоминая, как это делается. Надо же, даже голосовые связки одеревенели… И мне становится страшно. Да, я терял слух. И тогда мне это казалось самым ужасным, что может со мной произойти. Но если я жив, то как я буду жить без голоса? Я чувствую разрастающуюся внутри меня злость. Нет уж. Нет уж, я буду говорить. И для этого приходится напрячься изо всех сил. - Да. Да, могу, - голос хриплый, непохожий на мой собственный, но это лучше, чем ничего. - Хорошо. Вам нужно прокашляться. Тогда все придет в норму. Я киваю, но не спешу следовать его совету. - Как вы себя чувствуете, Матсумото-сан? Отвратительно, но могло быть и хуже. А могло быть и лучше, мать вашу, если бы кому-то не пришла в голову идея вытащить меня с того света! Вот мне прямо даже интересно, кто это был. И я с полной уверенностью заявляю, что этому кому-то не поздоровится. Еще жалеть будет, что умереть мне не дал. Злые мысли меня отчего-то успокаивают и помогают прийти в себя. И да, они меня греют. - Нормально, - второй раз говорить оказывается куда легче. Доктор снова кивает. - У вас еще не зажили рубцы на руках, и не до конца восстановилось кровообращение. В остальном вы в порядке. Мы продержим вас в больнице до тех по, пока не исчезнут рубцы, затем вы будете вынуждены пройти курс терапии. Но об этом мы поговорим попозже, Матсумото-сан, - доктор отвлекается от меня на медсестру, которая что-то быстро шепчет ему на ухо, а я без особого интереса рассматриваю их белые халаты. – Тут ваши друзья в коридоре… Хотят с вами увидеться. Я не уверен, что вы в состоянии…. Я отворачиваюсь, сдерживая подступившие слезы. Меньше всего мне хочется сейчас видеть кого-то из своих друзей. - Я не в состоянии. - Тогда я скажу им, чтобы зашли попозже. Да, меня зовут Мизухико, я ваш лечащий врач. Но большую часть времени рядом с вами будет Азами. Если возникнут сложности или вам что-нибудь будет нужно, обращайтесь к ней. Медсестра Азами, миловидная девушка лет двадцати пяти, приветливо улыбается. Я игнорирую ее улыбку и внимательно смотрю на дверь. В тот момент, когда Мизухико распахивает ее, выходя в коридор, я натыкаюсь на знакомый проницательный взгляд. Уруха. И я, черт возьми, начинаю улыбаться. Да чего же странная эта штука, жизнь! Я едва не покинул этот мир, но по странному стечению обстоятельств, которые мне еще предстоит выяснить, я снова просыпаюсь в больнице. Живой и относительно невредимый. И теперь назревает вопрос. Кто испортит мою жизнь следующим? Глупая медсестра прямо-таки расцвела, решив, что появившаяся на моем лице улыбка адресована ей. *** Я раздражен до ужаса. До самого последнего момента я скрываюсь в своей палате, не желая кого-либо видеть и слышать. Но последний день пребывания в больнице означает «теплую» встречу с друзьями. Я даже не тружусь с каждым из них поздороваться. Лишь киваю головой и отвожу глаза. Парни уже заняли каждый свое место напротив доктора. Мне осталось мое законное место посередине, между Рейтой и Каем. Я фыркаю и резво опускаюсь на пуфик, изо всех сил делая вид, будто все мы здесь собрались для новогоднего чаепития, не более и не менее. Нахальной ухмылкой отвечаю на твердый взгляд Рейты и с вежливым интересом смотрю на врача. - Что ж, думаю, можно начинать. Итак. Что касается вашего лечения, Матсумото-сан. Ваши раны больше не представляют опасности, физически вы совершенно здоровы. Но вам будет необходимо еще один раз показаться мне в течение месяца, после чего мы снимем вас с учета. Я вздыхаю и, следуя имиджу капризной звезды, закидываю ногу на ногу. Пустая трата времени. Вот бы сейчас огромную чашку горячего кофе и пончиков. И посмотреть какой-нибудь необременительный сериал. Я прикусываю губу. Как там мой Корон? Соскучился? - Я вам уже говорил о терапии, которую вы должны будете пройти. Здесь визитка врача… - Погодите-погодите, - я растягиваю слова, намеренно превращая происходящее в фарс. – Я что, похож на идиота? Знаю я про эти терапии для неудачных самоубийц. Как знаю и о том, что они проводятся по желанию самого… потерпевшего. И я своего согласия не даю. - Я понимаю, Матсумото-сан. Но в данном случае ваше мнение… не столь значимо. - Что?! Как это понимать? У нас свободная страна, и я имею полное право… - У вас есть такое право. Но в данной ситуации оно… - Я не даю своего… - Матсумото-сан! Дайте мне договорить! – доктор впервые повышает при мне голос, и я неохотно замолкаю, продолжая, однако, испепелять мужчину взглядом. Доктор же, сцепив руки, медленно вздыхает. - Из PS Company пришло настоятельное требование провести данную терапию из-за специфики вашей работы. Помимо этого, ваши друзья связались с вашим личным психотерапевтом. Он подтвердил наличие у вас затяжной депрессии, невроза и суицидальных наклонностей. Поэтому у меня нет выбора, кроме как сделать терапию обязательной. Ушам своим не верю. Они сговорились? - Может, мне еще полаять? Я буквально ощущаю прикованные ко мне взгляды, но нет, я не буду на них отвечать, еще чего. И скандалы устраивать я не буду. Я сделаю то, что умею лучше всего. Доведу их до белого каления своим нахальством. Чем не месть? Я улыбаюсь и хлопаю по коленям, разгоняя сгустившуюся тишину. - Что ж, Мизухико-сан. Терапия так терапия. Можно мне смирительную рубашку с розовыми пайетками и пушком на подоле? - Видно, вы не совсем понимаете… - доктор уже растерян. Но чтобы растерялись остальные, нужно постараться. В конце концов, у них за плечами годы практики тесного общения со мной. Парой фраз из строя их не вывести. Вот и славно. Грех упускать такую возможность попрактиковаться в собственной язвительности. - Все он понимает, - перебивает доктора Рейта. Я подпираю лицо кулаком, лениво рассматривая его боковым зрением. Сколько сил ему требуется, чтобы сдерживаться? – Не обращайте внимания. У него бывает. - Точно. А еще, время от времени, я бросаюсь на людей с криками «возьмите, ну возьмите, пожалуйста, автограф». Советую записать вам это в мою историю болезни, - фыркаю я. – Давайте сюда адрес этого вашего доктора. Чаще раза в неделю, надеюсь, встречаться нам не придется? - Доктор сам будет вас навещать. Обговорите график встреч по телефону, указанному на визитке. Это все, Матсумото-сан. Вы и ваши друзья могут быть свободны. А прозвучало как «катитесь отсюда на все четыре стороны, особенно ты, мелкий придурок с идиотскими шуточками». Я выхватываю из пальцев Мизухико кусочек пластика, неохотно разглядывая напечатанные на нем иероглифы и цифры, и поднимаюсь с места. Погодка на улице та еще – с самого утра льет как из ведра. Кай протягивает мне мою куртку, и я ее неспешна натягиваю, пока Мизухико диктует вслух адрес. Я замираю на месте и качаю головой. - Это не мой адрес. - Правильно, это мой адрес. Все в порядке, Мизухико-сан. Спасибо вам за все. Мы, пожалуй, пойдем, - произносит Рейта и выталкивает в коридор, не дав мне толком опомниться. - Ты так сильно меня любишь, что решил пройти терапию вместо меня? – ехидно осведомляюсь я. Но, черт возьми, я в замешательстве. И даже ехидство не способно в полной мере это замешательство скрыть. Мех лезет в рот, я сердито его приглаживаю, ни на секунду не отрывая от Рейты настороженного взгляда. Остальные уже идут к выходу, едва слышно переговариваясь и, то и дело, оглядываясь на меня. Но меня сейчас куда больше волнует вопрос терапии. - Рейта, ответь мне! Зачем мне постоянно ездить к тебе, чтобы только пройти сеанс… - Тебе не придется никуда ездить, Мизухико-сан дал это ясно понять, - Рейта отталкивает мою руку, которой я пытаюсь его остановить – его шаг равен моим двум, и я толком за ним не поспеваю. - То есть… то есть, как это? - То есть ты с сегодняшнего дня живешь у меня, чего не понятного? И сейчас мы сядем в чертову машину Аоя, который развезет нас по домам. И мы поедем с тобой ко мне, где тебя уже ждут твои вещи и твой обожаемый Корон. Вопросы есть? Я закатываю глаза, пару секунд рассматриваю потемневшее и насупившееся небо. Влажный ветер обдувает мое лицо. Приятно и страшно. Такая же погода стояла и в тот день, когда я сорвался. Но долго наслаждаться погодой не позволяет срочный разговор. Я снова смотрю на Рейту, нежно и с легкой жалостью. Ну, примерно так, как здоровые люди смотрят на неизлечимых больных. - Да. Можно я тебе врежу? Рейта скрипит зубами, хватает меня рукой за капюшон и силой заталкивает в машину. Предприимчивый Кай уже открыл дверцу, мне остается лишь развалиться на заднем сиденье, гневно стуча по нему кулаками. - Какого черта?! Я против! Эй, выпустите меня отсюда, я хочу к себе домой! Вы не имеет права! - Ой, Руки, заткнись уже, - бурчит Аой, устало потирая виски. Я рычу, кидаю в него попавшейся под руку подушкой. Он, понятное дело, уворачивается, не скрывая злорадной улыбки. - Будешь истерить, накачаем снотворным, которое нам твой доктор дал, - пригрозил Кай. Уруха демонстративно отворачивается, даже не удостоив меня взглядом. Рейта тоже зол и, кажется, совершенно не настроен на задушевные разговоры. Я понимаю, что эту битву проиграл, и начинаю жалобно скулить, вцепившись руками в переднее сиденье. - Ну ребят, ну что это такое… Это уже на какое-то похищение смахивает. Я не хочу жить с Рейтой, он же невыносим! Он никогда не моет за собой посуду, не убирает в квартире и не стирает каждую неделю одежду. Он даже не подметает пол! - Зато это все делаешь ты, - мягко замечает Акира и хлопает Аоя по плечу. – Поехали, дружище.