Нет вестей с небес

Не смоет время кровь Всех тех, кого ты отправил на небо! © Рок-Полиция «Наемник»

— ***! Что я вижу! Ч**т подери! Это было ***ое… — голос его стал глухим и мрачным. — Предательство! Но через миг он уже говорил, как типичный бандит, обкуренный псих, порой переходя на угрожающие возгласы: — Бросай оружие, иначе этот *** раскинет мозгами на ближайший куст. Он тебе вроде очень дорог. Не хочешь его мозги на вкус попробовать? Может, тогда узнаешь, о чем он думал, сбегая обратно в лагерь! Главарь разгуливал под прицелом, сам целился в Райли, прекрасно зная, что Джейс не посмеет выстрелить. Ваасу как будто нравилось быть под прицелом, особенно когда обладатель оружия не мог открыть огонь, потому что попал в западню. Его западню. Но нет, это создание из джунглей не попадало в западню. Оно намеренно шло в нее, зная, что все именно так и будет. На что надеялось? Ваас как будто сочувственно, на самом деле — с ужасающей издевкой, покачал головой, но и с невыразимой обреченной тоской в голосе продолжая: — Что за жизнь? Ты, брат, целый день готовил побег, бежал с ним через джунгли, — но мрачность сорвалась в гневное восклицание. — А этот у***к спасал свою задницу в надежде на нашу милость! Все повторяется, все изо дня в день повторяется. Ваас задрал голову, и казалось ему, что мир вращается вокруг него, и он выкрикнул этому миру:  — ***! Е***ый мир! Побег через джунгли? Значит, он все знал с самого начала. Знал. Ваас как будто наблюдал за ней, наблюдал за тем, как она перетирала целый день веревки. Зачем он наблюдал? Может, просто предполагал. Но это уже не имело значения. С него станется, он же хаос, ему ведомо. А, может, просто от скуки глядел, как человек из тавтологий города пытается противостоять исходникам джунглей. — Кстати, парень… Ты еще не догадался? — приближался Ваас, пока в избитого Райли целились шестеро других пиратов. — Ты ведь ненавидишь своего ***ого братца. Люто ненавидишь! Они всегда так, сначала бегут за тобой, а потом скидывают с обрыва, — но сказать что-то спокойно психопат не мог. — Да, ***! Ты еще не понял? Каждый ***ый раз они будут подставлять тебя. Тебя так удобно подставлять. Давай, убей ради меня, Ваас… Ваас… Кого ты выберешь… Как будто я спрашиваю о выборе. А ты, ***, этого ***ка тоже ненавидишь! Он вроде говорил что-то о Райли, но упоминал свое имя. Вот только Джейс оцепенела, не слушала. Бросила оружие, как он и требовал, зная, что это уже не спасет ни ее, ни Райли. Неужели ничто не могло спасти Райли?! Джейс согласилась бы на любую цену, совершенно любую, даже в рабство себя продать, даже стать игрушкой в лапах маньяков в их изобретательных казнях. Лишь бы они отпустили брата. Но что-то подсказывало: вариант «или» не подходит для них. Они брали все и сразу, беззаконно, нарушая все табу и правила. Ваас же злился. Страшно злился, подходил к Райли, бил его наотмашь по лицу пистолетом, бормоча что-то вроде:  — ***ый предатель! Осыпая угрозами и ругательствами. Лицо Райли уже напоминало один сплошной синяк. Только сестра бы его и узнала сейчас. Невозможно сестре было глядеть на все это. Рациональные мысли, планы спасения. Все рухнуло, остались оголенные чувства, которые не знали, что подсказать, как помочь. Они просто существовали и захватывали. — П-прошу… Только не убивай его! Убей лучше меня! — она резко рванулась вперед, оказавшись возле главаря. Была бы с оружием, могла бы так и убить! Пираты даже не успели среагировать. Она не убила, не сообразила. Или понимала, что тогда Райли и ее расстреляют. Она только упала на колени, раскинув руки. Застыла вот так, умоляя. Для сильного самое жалкое существо на Земле, самое раздавленное, самое униженное. Но сила живет в бессилье. Но сильный всегда слеп к бессилью. Ваас подошел, щуря глаза, резко поднял ее за подбородок. Его силуэт заслонял полнеба, так казалось. А запах, подхваченный тропической жарой, поглощал воздух, проникал в легкие, душил ужасом, точно дух самой смерти. Но нет, не тленом был пропитан, а некой дикостью, нечеловеческой, звериной, однако же живой. Он говорил, пренебрежительно насмехаясь: — ***! Какое представление! Но ты все-таки туп, парень! Он называл ее при пиратах зачем-то парнем. Через миг он поднял ее за шею. Плотно сжалось кольцо его длинных смуглых пальцев на жилах, давя на гортань. Роста они были примерно одного, метр семьдесят пять — семьдесят восемь. Но он одной рукой поднял ее над своей головой, оторвав от земли, так что девушка начала задыхаться. Не висела, как тряпка, а схватила инстинктивно руками за запястье, пыталась ослабить каменную хватку. Ваас только ловил ее испуганный взгляд раненой антилопы и ухмылялся, точно крокодил, разрывающий зебру, когда та еще жива. Но опустил ее на землю. Нет, удушение не входило в его планы. Слишком просто и банально. Он устраивал представление. А для безумного сценой являлся весь театр жизни. Впрочем, безумного ли? Но неважно. Бросил ее, снова она оказалась на коленях. А он отпустил ее шею, медленно проводя рукой вдоль ее груди, как будто желая удостовериться, а не парень ли это на самом деле, как он ее называл. Но Джейс резко отшатнулась, все еще надеясь прорваться к Райли, однако на нее тут же нацелились шесть черных стволов автоматов, кто-то поддел ее прикладом, отбросил, опрокинул. А Ваас как будто пытался втолковать ей, тряс руками, нависая: — Это было предательство! Ты не уяснил? Предательство? Первый грех. Да. А ты просишь распять себя. Да как он смел о грехах, о распятии говорить! Как он смел говорить о вечном, когда сам являлся выражением хаотичности злой судьбы. Да и первый грех — гордыня, а гордыни в главаре содержалось немерено. Но гордыня вела к предательству. Связано все. Сломано все. Джейс, забывая о воздухе, забывая о жизни своей, снова рванулась, единым слитым движением стремясь к брату. Бескрылый человек. Так слаб. Волна за волной, одна за одной. Себе сам чужой, на дне не покой. Но вновь ее остановили, вновь главарь поймал, оттолкнул. Потом резко наотмашь ударил по лицу, так, что она упала. А он процедил сквозь зубы, переходя на охрипшее восклицание: — Е***ые предатели заслуживают только смерти! Жертвовать собой ради предателя — безумие. ***, повсюду безумие! То повторение бессмысленных действий, то вот такая ***! Но я повторю. Суть в чем? Суть в том, что предатель должен умереть, сдохнуть! Больше он не заготовил речей для представления, а для Райли у него слов не нашлось. Они стояли на краю обрыва, а под обрывом клокотала вода. Волна за волной, течением в мир иной. К ногам Райли был привязан бетонный блок. И вот Ваас, с неизмеримым чувством своего превосходства, глядя прямо в глаза скорчившейся на траве Джейс, пнул этот бетонный блок. Тут же веревка натянулась. Солнце почернело, трава увяла, звезды прекратили сиять! Но нет, все оставалось на своих местах. Как оно могло остаться на своих местах? Почему мир не рушился? Девушка видела, как дернулось тело Райли, как он вытянулся, хаотично раскидывая руки, как задрожал его силуэт в солнечном блике. — Джи! — только пискнул младший. И страшный скрежет падающего бетонного блока, и застывшее время, как застывший изучающий взгляд главаря. Он не смотрел на пленника, он рассматривал, как извернулась разрубленной надвое змеей Джейс, силясь подняться, кинуться следом. Но вместо того она снова получила удар, почти апперкот, не очень мощный, видимо, главарь бил не в полную силу, но достаточный, чтобы вновь опрокинуть на траву. Точно муравьи жука опрокидывали на спину, тащили в свое темное логово. — Райли! — закричала она, но брат уже скрылся в волнах с привязанной к ногам глыбой, которая с глухим вздохом соприкоснулась с водой и утащила на дно. Вот и все. Конец. Тотальное ничто. Только умереть. Вот и все, что ей осталось. Как же солнце все еще сияло? Как не падало небо? Она в тот миг не слышала своих мыслей, слышала только нараставший гул в ушах, словно свист от падения тяжелого снаряда, и скрежет собственной крови в сосудах мозга. Больше ничего. Она не могла даже подняться. Едва вновь блеснувший смысл двигаться дальше, Райли, звездочка ее, только что скрылся в потоке неизвестной реки. Она лежала, стараясь не заплакать, кусая отчаянно губы, которые и до этого превратились в кровавые лоскуты. Только не заплакать, умереть и не заплакать, не показать, что она слабее палача, не опорочить память брата. Память! Только миг назад жив, и уже — только память. Почему так? Что произошло? Почему вдруг решил убить товар? Да пусть лучше в рабство продал бы, чем убил. «Нет, Райли! Райли!» Она не могла поверить, что он теперь будет вечно разлагаться на дне. С этой страшной глыбой на ногах. Не могла представить, как рыбы будут обгладывать его лицо, его самое прекрасное родное лицо, выгрызать глаза, точно коршуны. Почему такая казнь? Но ни один вопрос не находил ответа. А Ваас тем временем рассматривал ее с разных сторон, как музейный экспонат. — До чего же ты жалкий… — он подумал, картинно почесал в затылке дулом пистолета. - Нет. Жалкое. И он пнул ее, так пнул, что воздух отказался поступать в легкие. Она покатилась куда-то по траве, вниз-вниз. Под откос. Ударяясь о камни, по склону. Все дальше и дальше от реки. Ее не взяли в плен и не убили, она не могла понять, куда падает, катилась вдоль каменистой насыпи. Ей было все равно, куда катиться. Куда угодно. Руки и ноги ее беспорядочно ударялись о грунт, точно у тряпичной куклы, но тело не желало умирать, подсказывало, как перекувыркиваться, чтобы не сломать шею. И вот она оказалась у подножья горы. И ничего не ощущала. Казалось, что она уже умерла. Хотя нет. В смерти нет боли, в смерти на воле. В смерти в неволе только горечь души. Перекошенное лицо, судороги в горле. А слез уж нет. Ничего нет. Только взгляд прямо в небо. Небо не падало, небо молчало, небо душой вечно кричало. Лишь отражалось в сизых глазах, синее небо. Надежд вечный крах. В больных корчах жизнь трепыхалась, обессмысливаясь. Дальше некуда. Только вокруг листва шелестела, пальмы с плотными короткими стволами вздыхали мерным стуком, бамбук танцевал перезвоном. А возле реки, той страшной реки, тоже бамбук рос, и Райли на дне. Бамбук пел, бамбук шелестел, бамбуковый лес и бамбук-человек. И Райли на дне. Скорби место на дне, а море поглотит всю землю, смоет города, опрокинет корабль, ведь сердце тоже корабль. И скорбь остановить силилась его, да только кровь смешивалась и циркулировала дальше, пока девушка лежала навзничь на земле у подножья горы, не зная точно, что сломано, что отбито. Тело говорить пыталось, но разум не слышал. Воспаленные нервы осколками зеркала отзывались в одиночных камерах сосудов. Сердце не билось наружу, сердце билось во вне, вне всего, вне стремлений и дум. Она не хотела больше жить, она не могла подняться от чувства вины, раздавленная собой. Во всем виновата она. С того мига, когда пустила Райли за руль в ту роковую ночь. А не занималась бы спортом, так и не праздновали бы. Жила бы его тенью, жила бы его интересами только. Во всем она виновата, что бы ни говорил главарь о предательстве, что бы он ни сулил предателям. Он-то враг, враг всегда неправ. И она неправа, тоже всегда неправа, хоть не враг, но оказалась, как враг, своему брату, когда не смогла защитить, не сумела глотки им всем перегрызть. Перегрызть, убить, раздавать, растоптать! Отомстить и ничего не знать! Но раздавлена собой, не своей, а чужою судьбой. И перестукивались пальмы о своем, как арестанты, что смолчали на допросе, о былом чрез стены двух камер. И о былом трава все шелестела под оком зноя, иссушая свое тело. Зеленая тишина джунглей оглашалась далеким криком выстрелов. Где-то, повсюду. Везде и никогда. Природа вечна и тем неценна, поэтому можно уничтожить сполна эту вечность, выжечь напалмом, выкорчевать ковшом, построить из ржавых развалин лагерь рабов. И мучить людей там, как души в аду, вморозив себя на самое дно… И ртуть слез не колыхалась вдоль век, не вздрагивала, отдаваясь болью в висках. Только сизые глаза становились безбрежными океанами скорби с падением неба в ширь пустоты. И черные дыры зрачков впивались ракетами в твердь неземную. Но нет вестей с небес, иль слуха нет, чтобы их узнать. Проклятый остров, благословенный своею природой. Чище иных, чумазее многих. Может, не обладали глазами, чтоб видеть его чистоту? А с крутого холма, с того холма, вдоль которого катилась Джейс, на более низкий уступ ловко спрыгнул враг. Точно тигр, с добычей игравший, точно леопард и комодский варан, что незаметно стелется среди травы, шипя, скаля клыки, брызжа кровавой слюной. И вот он стоял на возвышении и целился. В нее целился, в лежащую навзничь, упавшую в небо. Легко же стрелять в лежачих и просто бить немощных. Он привык мучить пленников, он ненавидел истории «товара», когда вдруг выяснялось, что их не продать, и за них даже выкуп никто не заплатит. Предательство. Смерть. Падение в небо. Смерть души. В небо, здесь-то был, а там не был. Джейс повернула голову, видела чрезмерно четко, точно в приближении фатального фотоаппарата, как направлен на нее пистолет, как глядит враг с превосходством сверху-вниз. Легко же глядеть сверху вниз, когда на пьедестале. А вот низвергнуть в бездну, и любой тиран посмотрит снизу вверх. Ну, а пока за тех, за всех Наполеонов целился в нее, в отринувшую себя. Каждому из землян луна ближе, чем пистолет. Земля жестким помостом просеивалась камешками сквозь прорехи одежды. А она не шевелилась. Ваас целился в нее, но не убивал, безумный театр его продолжался, спектакль новый начинал. А сцена — остров весь, и он там режиссер. В пустующем театре. Скрипка и смычок. Распорядитель ролей, рвущий струны. И он не убивал, желал еще помучить, но злился — неподвижна. Уж думал, что сломала шею. Тогда было бы неинтересно. Джейс только слегка повернула голову, ненависть клокотала в ней, всепоглощающая ненависть к этому человеку. Если она и умела раньше ненавидеть, то не так. Не с такою неистовой силой. Но ненависть трусливо пряталась, заключенная апатией. И два разных чувства били Азбукой Морзе в стену камер, заключенный порознь, разделенные одной стеной. Жизнь сломалась, все сломалось. Огромный памятник великому вождю рухнул и задел всех разлетавшимися осколками, перечертил посеченные судьбы. Ваасу надоело ждать. Он выстрелил несколько раз возле Джейс, намеренно не убивая, считая, что это ее отрезвит, и она наконец встанет и побежит. Ему нравилось глядеть, как пленники трусливо пытаются сбежать, а он ловил их вновь, свора его псов животных и человечьих псов. Лишний раз демонстрировал, как велика его власть над этим поставленным на колени островом. Джейс попыталась подняться, слышала, как в бреду, в отдалении, звуки выстрелов. Хотя Ваас стоял на холме, не дальше пяти метров от нее, на возвышении не больше двух-трех. Вроде как ее пытались убить, вроде как происходило что-то опасное. Волю к жизни ненависть едва ли поддерживала, ненависть и жажда мести метались кровавым пятном, обещая оставить глубочайший шрам на сердце, но не формировались в смерть несущее копье. Казалось, она попала в паутину, липкую, тянущуюся. А, может, в пряжу. Много серой пряжи утаскивало ее на дно, в трясину. Это ощущение преследовало ее не сейчас, не с этого дня, а со дня смерти отца. Казалось, что не живет, а медленно идет, скованная спутанной серой пряжей. И вот сейчас, после гибели Райли, плотность этой пряжи увеличилась в два раза. Наверное, так за каждую смерть предстояло. Почему надо дальше двигаться? Что, если оставить себя на волю пряже? Спутанной пряже судьбы, что только ножом безликой Атропос перетереть. Снова образ смерти, снова тяга к ней. Остановиться в пряже, задохнуться, увязнуть вне судьбы. И вне всего. Но только в сознание прорвался страшный голос, голос лютого врага. Врага, что отнял смысл жизни, ссылаясь на предательство, на самом деле лишь в желании убивать. Да знать, что там на самом деле. Не сказать наверняка. Ведь он — хаос. — Беги. Ты слишком жалкий. На*** тебя вот так убивать? — усмехался Ваас, но, видя ее ступор, разъяренно взвился, до хрипа восклицая. - Ты, ***, глухой?! Я приказал бежать! Старт! Финиш! И он выстрелил в воздух. Словно возвещая начало соревнований, гонки с самой смертью. Но она не принимала правила этой игры, она медленно встала. Медленно, точно каждое движение наказывало производить вычисления с тройными интегралами. И пошла прочь, не оборачиваясь на врага. Страх покинул ее вместе с желанием жить. Как плети болтались руки, а хромота на левую ногу стала нарочито заметной. Она медленно шла, а на лице ее ни дрогнуло ни мускула, лицо окаменело, взгляд остекленел, точно у восковой куклы. Возможно, она просто не могла идти быстрее после падения, возможно, тело оказалось избито, но главарь знал, что человек и на последнем издыхании научится бегать, когда испугается за жалкие ошметки своей никчемной жизни. Главарь видел много смертей. Большую часть устроил он сам, своими руками, иногда не лично, но при участии, приказывая, принимая приносящие гибель решения. Истреблял, уничтожал, разрушал. И ощущал ли себя при этом живым? Ощущал, но не больше, чем Джейс. Сейчас. Да и всегда. Но наглость: жертва повернулась спиной, жертва принимала смертный покой. Мучительно припадая на левую ногу, едва волоча правую, шла в неизвестном направлении. Он приказал идти, вот она и шла. Какой был смысл сопротивляться. Его приказы, не его. Врага. Не врага. Ни шанса для победы, снова под прицелом. Но в ней упрямство: пусть ее убьет, но сам игрой не насладится ни на грош. Ни шага для победы. Только пряжа. Но снова этот голос, тоже почти сорванный до хрипа: — ***! Заканчивай этот цирк, Хромоножка! За***л делать вид, будто жаждешь смерти! Он сам устраивал цирк. Так что ему не нравилось? Вот он — ее лучший смертельный номер в его цирке сломанных судеб. А не нравилось ему видеть, как медленно идет она, а не видел он, как тяжело ей идти, натягивая все новые и новые нити пряжи, которой с каждым шагом точно больше становилось. Но, может, и видел. Кто знает, что его держало. Пряжа иль лианы… Главарь с остервенением стрелял ей под ноги, надеясь так расшевелить, заставить бояться. Но пока она слишком мало ценила себя, чтобы бояться его. Она почти просила застрелить себя, а он видел, он же уже видел «представление», и милости такой оказывать ей не собирался. Перезарядил пистолет, выстрелил еще раз. Пуля метко прошлась вдоль правой ноги девушки, обожгла по внешней стороне бедра. Боль. Даже боль не трезвила. Правда вдруг обнаружила: она не на дне, она еще здесь. Но точно сбросил не Райли, а ее. Разорвал пополам. Но что смерть сестры означала бы для Райли? Неведом ответ. Может, так же, а, может, и нет. Беззаветно любя брата, совершенно не знала. Ваас выжидал, считая, что вот сейчас-то она побежит. Добыча испугается, метнется пестрой хрупкой птицей прямо в прицел охотника. Или не считая, не веря, что встретил такую породу без роду, как она, глупая в своем нежелании жить. А она, вместо того, чтобы бежать, припала на задетую пулей ногу, зажмурилась на миг от боли. И обернулась, вжав голову в плечи, недоуменно глядя на него. — Ну… Добей! — прохрипела она. Но вряд ли он слышал. Ей было все равно. Она точно забыла, что он и впрямь может добить. Так этого и просила. Однако же он не намеревался просто так отпускать ее, номер становился действительно смертельным. По следу оказались пущены те шестеро пиратов. Те шестеро голодных теней Танатоса. Те шестеро нелюдей в красных майках. Они спускались с холма, они начинали стрелять. Тогда пряжа вмиг вспыхнула, тогда вдруг стало легко. И она понеслась через джунгли, понеслась, не зная куда. Только не стать добычей этих стервятников. С каждым шагом быстрее и быстрее. Точно земля горела под ногами, точно небо падало за спиной. А ей, неприкаянной виллисе, не найти уж покой. И только бежать, и бежать с мечтой об отмщении. Пряжа полыхала жаждой мести. Лианы грозились придушить ее, свисая змеями на пути, и настоящие змеи несколько раз едва не укусили за ноги. Как быстро она бежала! Будто огненные крылья разгорались за спиной, будто крылья из пепла прошлой жизни. Только лыж не хватало разве, чтобы было все как тогда — старт, финиш, бег. Но вскоре вновь оказалась на склоне, но не травяном, а покрытом скользкой глиной. Не удержалась на краю, поехала стремительно вниз, но устояла на ногах. Еще бы! Просила лыжи — вот лыжи. Вернее, только спуск, без лыж. Как все неправильно, как все неверно. Но только бег. И пули свистели над головой, короткие верные очереди из автоматов. «Райли! Если бы он не вырубил меня, я бы смогла спасти тебя! Я не жалкая! Я докажу! Райли! Неважно, что ты предал меня. Я отомщу за тебя! Я отомщу!». Вот новый смысл бытия. И уж не важно, кто учил о том, что месть есть грех. Здесь начиналось все с конца, с начала завершалось. Бежать, бежать. Ненавидеть. Лететь на огненных крыльях, не помня о себе, сгорая пеплом. Прежняя жизнь оборвалась, и вот летела она к пропасти с холма под звуки выстрелов, под градом пуль. А, может, это насекомые такие, жужжащие, жалящие насмерть. И кровь из простреленной ноги сочилась. И только вдогонку летели возгласы главаря: — Старт! Финиш! Джейс скользила вдоль глинистого склона, почва крошилась под ногами, остановиться не представлялось возможным. И впереди маячила пропасть. Преследователи остерегались соваться на этот склон, а девушка держала равновесие и как будто парила, вот только подошвы стирались на скользкой горе. И казалось, что не упадет, а полетит. Только пули вокруг впивались в глину и взвесь. Она не уклонялась, но точно джунгли берегли ее, джунгли оживали, метались веревками лиан, росчерками деревьев, всполохами ярких цветов. И человек летел к пропасти. — Изрежу! — хлопнул над ухом визг одного из пиратов. Он летел по склону с мачете, следом за ней. Джейс не слышала, не понимала, что происходит. Реальность уже давно казалась кошмаром наяву. Кошмаром с вечным бегом по лабиринту. А уж солнце вступало в свои права, солнце не несло света. Только зарница листвы, секущей небо. А хрупко так все, точно паутина, которая в исчезновении все ж прилипнет к лицу, и, вливаясь под кожу, расскажет суть черную паука. Враг летел с мачете, Джейс видела пропасть впереди, видела, что там то ли водопад, то ли острые камни. Видела — дальше ничто. Но от атаки ножа уклонилась, точно на лыжах, обогнув очередной вираж, когда снег все плотнее, непористый, жесткий. Пират накренился вперед и упал, сбивая и ее с ног, пытаясь утащить с собой, но она вновь уклонилась. А враг кубарем покатился вниз, и первым сорвался в бездну, но для Джейс стремительный спуск не длился дольше, она достигла края. Никакого водопада там не оказалось. И сердце замерло, и сердце остановилось, не билось, только существовало. Корабль на рифы, буревестники выше. Она летела вниз, все вниз. Ничего не стало вокруг, только воздух какофонией завывал в ушах, только страх отразился в сизых глазах. Но, быть может, она вовсе не сопротивлялась смерти, принимала ее как судьбу. Можно бороться и падать. Падать и умирать. И нечего всем бездушным сказать. Враги спустились по безопасному склону, поглядели вниз, в пропасть. А там только расстилалась холмистая долина, деревья, где-то волны катила река, вдоль нее стелилась извилистая лента грунтовой дороги. И ничего. Только камни у подножья. — По***! Он уже трупец! — махнули рукой пираты, видя, что веселье закончилось. Голодные тени не получили жатву жестокости.