Нет вестей с небес

Небо видит те слезы, что ночью пролиты тайком. © Пилот «Сфинксы»

«Татау ведут тебя дорогой жизни. Лиза, может, тебе сделать татау? Не воина, какое-нибудь, как у женщин здесь принято. Впрочем, что за бред я несу», — подумала Джейс, рассматривая свое левое запястье с несколькими странными метками татуировок. Никакой особенной силы от них она не чувствовала, но на аванпосте ее, тем не менее, приняли снова как воина. Уж не важно, что говорила жрица Цитра, но для уборок и стирок хватало двух женщин, а еще один снайпер мог здорово помочь при обороне, так что Джейс послали на позицию на крыше штаба. Так прошел день, они встроились в жизнь аванпоста, будто никогда и не выходили из нее. Только ночью снилась буря, разорванные куски белесой лазури, метавшиеся облака, дельфиньи песни, переведенные на язык человечий, китовые песни, кровью всплывшие над гарпунами, отделенные нераскаянными снами. И море спало у шхер, но накрывало волнами тихие бухты, вскипало смерчами, рубленными словами, оружием и мечтами. Джейс разбудил собственный кашель, девушка оказалась в исключительно неудобной позе, отлежав руку, неправильно изогнув шею. Все спали, как и ожидалось, вповалку, но в штабе места не хватало для всей охраны, так что кто-то всегда оставался снаружи в карауле, как и положено. Ночью штурм тоже мог приключиться. Но на этот раз только мерно гудели генераторы, вырабатывая электричество для мощных мерцающих лампочек снаружи. Тогда Джейс заметила шевеление… на голове Лизы! Девушка тут же присмотрелась. В штабе только едва горела древняя керосинка, но и в ее свете удалось определить, что в каштановых волосах девушки кто-то шевелится, очевидно, запутавшись. Одного мига хватило, чтобы Джейс оказалась возле подруги, резко подцепив подвернувшейся палочкой некое существо, оказавшееся на поверку пауком, притом неядовитым, насколько позволяли определить небольшие познания в зоологии. — Какая гадость! — взвизгнула Дейзи, подскочив, как ошпаренная, перебудив пару воинов, которые тут же подняли ее на смех. — Ой, паук, — только проснулась Лиза, ничуть не шокированная, она снова улыбалась. — Он был на мне, да? В волосах запутался? Давай его отпустим… Джейс поразило, как спокойно и невозмутимо отреагировала девушка на не самое безобидное на вид крупное восьминогое насекомое. Хотя, в конце концов, не всем же девушкам панически бояться членистоногих. Вскоре снова все уснули, чтобы через несколько часов сменить в дозоре товарищей. И на следующие сутки все повторилось, разве только ночью не пришлось иметь дело с пауком. На аванпосте женщины задержались не на день, и не на два. Точное число не очень хотелось считать. И, как ни странно, несмотря на всю неопределенность, казалось, что они практически в безопасности, в какой-то мере они были даже счастливы, ведь их не гнали в джунгли, день был расписан не по часам, но по количеству необходимых поручений, только Дейзи иногда ворчала: — Пару дней, пару дней… Обещал вернуться. А если не вернется? Бросил нас и ищи-свищи. — Значит, будем выбираться самостоятельно, — настойчивым мягким голосом успокаивала ее Джейс, но немедленно смиряла свое беспричинно приподнятое настроение. — Или тебе с Герком расставаться жалко? Настроение за много дней и правда к ней вернулось без ее воли и усилий: они были снова вместе, никого не продали в рабство, это уже радовало. Все вместе, кого миновала гибель… Но Дейзи, Лиза — снова рядом. — Герк? Да было бы о чем жалеть, — как разбуженная, недоуменно махнула рукой Дейзи, упирая руки в бока, придирчиво, щурясь от солнца, рассматривая воинов. — Знаешь, мне все эти мужчины уже… Ну, ладно, пошли, за работу! Женщина махнула рукой, точно дала команду. И жаловалась, как ни странно, одна Дейзи. Лиза за прошедшее время точно преобразилась, им больше не казалось, что она сходит с ума. Она работала, помогала, готовила пищу, наводила порядок. В пределах своих сил пыталась быть полезной. Казалось, что она вернулась к здравой оценке вещей, переборола свою панику и горе, но порой казалось, что ее усердная радость несколько экзальтированна. Впрочем, ничего необычного — они все старались выглядеть веселее, чем есть, на самом деле по-прежнему их терзал страх. Но не поддаваться же ему всецело. Среди других людей хватало разных проблем, отдельных чужих драм. Джейс вот вскоре пришлось узнать от одного из ракьят, что того немолодого воина, который учил стрелять других парней, больше нет в живых, когда один из них случайно проговорился: — Эх, наставника вот убили на днях… — Сволочи! Снайпер! — вторил ему другой, не очень довольный, что пришлось затронуть тяжелую тему. — У Храма Камня? — обернулась Джейс, наклоняясь с крыши, где пропадала на солнцепеке полдня, просматривая джунгли и залив. Ей уже пришлось отпугнуть двух вражеских лазутчиков, застрелить их не удалось — сбежали. Только драгоценные патроны потратила. — Да, древняя святыня. Но уже не важно — это высота. Но ничего, мы ее возьмем! — воодушевленно сжал кулаки собеседник. И каждая высота на войне кажется почти святыней. И как много меняется, как много иного проявляется. Вскоре Джейс отпустили отдохнуть. И без того обожженная ее кожа покрывалась новыми волдырями из-за жары, отчего ее неслабо познабливало временами, но она знала, что все это только от покрасневшей смуглой кожи. Наверное. Если бы еще летучие насекомые не одолевали, она бы нормально переживала все это. От насекомых скоро нашли какой-то резкий одеколон, который щипал ожоги, зато не позволял мухам кусать. Но все это только мелочи. Джейс наконец ощущала небывалый покой. Она не желала мстить, она не упивалась ненавистью. Да, вокруг шла война, но две ее подруги были рядом с ней, втроем они могли спастись с острова. Джейс спустилась с крыши, открывая дверь аванпоста, откуда дохнуло приятной прохладой по контрасту с солнцепеком, хотя по ночам там становилось невыносимо душно, в спертом воздухе носился запах пота, проветривали редко, засыпали от усталости все равно быстро. Но ныне там никого не оказалось, застала Джейс одну Лизу, которая вроде бы разбирала ящики, в поисках полезных вещей, оставленных врагами. — Уф, пекло… Спишь? Лиза? .. Спи, устала, хорошая моя, — тихо и ласково выдохнула Джейс, входя в штаб, видя подругу, скорчившуюся на коротком разваленном диванчике. Девушка лежала почти неподвижно, поджав ноги, уткнувшись лицом в грязную спинку. От избытка ощущений, пьянящих бурно кровь, сморил ее сон, вне искушений и бед. Наконец-то спокойный. И обаятельнее не встречала в мире существ и ангелов на небесах светлее. Наконец-то Лиза ее приняла, так решила Джейс в последние дни, и словно камень с души, с сердца вон, вдоль по склону скатился, распался, расцвел, да птицами взвился. И есть враги, а есть друзья. И хорошо, когда в цене и те, и другие. И хорошо, когда спина прикрыта иль спину чью-то прикрываешь без ожидания ножа. Но тайна дней неразрешенных сквозила как вуалью темной: на нежных узеньких щеках слезы оставляли следы речных жемчужин, печальных капель переливы, как иглы в сердце. Покой в прах. — Лиза, ты снова плачешь? О, Лиза… Иди сюда, — попыталась обнять девушку Джейс, но вдруг на нее уставились два совершенно злобных глаза, точно полные диски луны, мутные, загадочные, сквозящие пустотой. И резкий голос оборвал: — Не подходи! — Что тут у вас, — вошла с дружелюбным приветствием Дейзи, но осеклась обескураженно. — Лиза… Опять… И вспять вернулось время угасанья, они не отреклись, она же — отреклась. И говорила то скуля надсадно, то затихая в омуте из слез: — Опять… Что Лиза? Что опять Лиза? Лиза, по-вашему, во всем виновата? Как же! Никчемная Лиза! Из-за нее мы сдались в плен. Никчемная Лиза, поехала в экспедицию! И голос ее в тот миг по переливам страшных интонаций напоминал тирады главаря, когда он мучил, истязал, он убивал, и сам себе палач и жертва, живший и мертвец. Дневные раны сон не лечил, безумство искало, глупость обманывала, застилая глаза кровавой пеленой. Но сколько ни спи, сколько ни плачь — не найдешь в обвиненьях покой. А Лиза искала себе оправданья, в атаке защиты, в порицании прощенья. И видно же было: себя обвиняет, и вроде бы знает, а вроде не знает. Сорвалась. Держалась, улыбалась, а все казалось, что она — горный хрусталь, тонкая вазочка, резная, богемская, что стоит в музее, что за стеклом прекрасна и легка так, что каждое дуновение ветерка — это музыка. Она попыталась жить, как они. Она попыталась вернуться к привычным делам, выносливая в быту, но не один на один, а ей не хватало обычного общества, и вроде бы не сбывались страшные пророчества. И никакие цыганки не говорили ей, сколько отпущено дней. Но в глазах кипела ярость: того, кто утешит, не осталось. Не осталось, того, кто поймет. И каждый миг — практически год. Джейс хотела б понять, хотела бы утешить, боль на двоих разделить, чашу скорби вдвоем испить, одна ведь им чаша, но вместо слов смирения иль утешения только срывался шепот: — Нет, мы вовсе… — Кто тебя обвинял вообще? .. — зло осаживала Дейзи. Она слишком устала терпеть боль юной девочки, у нее у самой вместо сердца открытая рана сквозила уж немало лет, и какой-то приятель ничем не унял бы, ни контрабандист, ни демон рогатый, ни царь морской со всем его златом. Одни жемчуга морские непролитых слез покоились на дне в небе иных стрекоз, быстро живущих, синеглазых, как у Лизы лазурь, расплеснутая на полнеба в поволоке отчаянных глаз. Она растерялась, ее выпады не просили реакции, она не доказывала, она не играла, она просто не знала, как выбраться из плена своего сознания. И куда уже выбираться. Вот и улыбалась, вот и жила вроде для людей, но настоящих нет затей, нет идей, смыслы остались выщербленными листьями, отраженными в багряной росе орхидей. И вокруг аванпоста орхидеи засыхали, а не цвели, поникая желтыми листами. И нервно пульсировали их увядание в мотающихся с подруги на подругу глазах Лизы, которая задыхалась от слов, шипя на Дейзи: — Я чувствую! Все Лиза да Лиза! — крича истошно на Джейс. — Это из-за тебя Райли погиб! Из-за тебя!!! Джейс вздрогнула, точно ее подстрелили, подавившись воздухом, вздрагивая ужасным ознобом, отраженным от слишком чувствительной слезавшей кожи. Да еще этот запах противного одеколона, искусственный, спиртовой, невосполнимо чужой, как чужой она стала в тот миг снова для Лизы. Выходит, чем больше в родстве разбитых горем душ, убеждалась, тем больше зла в Лизе рождалось. — Лиза! Как ты можешь, — говорила ей Дейзи с укором, грозя, как маленькой, пальцем. Но в Лизе читалось одно: она — не ребенок, она видела зло. Видела много зла. Но зачем столько видеть, если цена одна? Никакой нет цены, одни лишь гробы, одна бесконечность, дурная, не вечность, где каждый миг — потомок суеты, а не тревожных сладких ожиданий оправдания борьбы. И обвиненье миру следовали довести до конца. Несправедливость вложила в руку кинжал слова: — А не ты ли его убила? Слово — не свинец, коли убьет — поднимешься; но слово — острый меч, коли проткнет — не свидишься. Слепой станет душа, что некогда родной казалась. — Ты с ума сошла! — говорила Дейзи, не видя, как меч разрубает океаны, как звуки земли зависают в черном тумане, как рушится мир. И радуга после бури являлась лишь затишьем перед настоящей грозой. Таила боль, думала, если ее скрывать, станет легче, но все пережила, но все перетерпела, а никому нет дела, что смысла-то терпеть ей больше нет. И Джейс все понимала, и Джейс слишком много молчала. Джейс только молчала, она привыкла молчать, когда ей говорили такие вещи, слова-то здесь ничего не меняли. — Это ты его убила!!! Ты! — продолжала кричать, брызжа слюной, Лиза, доходя до исступления. Вот так, без причины, не в середине диалога, не после новых ударов судьбы, истомленная ожиданием возвращения в свой крошечный ад. И каждое слово отзывалось ударом хлыста, рассекавшего незаживающие раны. — Они смогли выбраться! Тебе уже рассказывали! Он метнулся к лагерю пиратов, там его поймали! Тебе уже рассказывали! — бормотала гневно что-то Дейзи, видя, как бледнеет Джейс. — Нет! Не правда! Райли… Он… Он не мог… Он был… Был таким замечательным… Это все она! — указывала все Лиза, точно дух в нее вселился, злой дух хаоса, искушающий демон гнева. Обвиняла. Имела право. Она-то ничего не могла. А у Джейс была сила, но этой силы на всех не хватило. И как самоуверенны те, кто всю жизнь прозябает в борьбе за себя лишь одних. И как трепетны те, кто всегда защищает других, как в них много отваги, пусть и сил в них поменьше, и оружье попроще, но, если каждый за себя, обрушится мир, обветшают слова. Но не всегда удается вырваться со дна мирового колодца. — Оставь ее! — хватала за руки брыкавшуюся на полосатом диванчике Лизу Дейзи, уже готовая ударить ее, лишь бы девушка замолчала. — Пусть говорит. Она права. Это я виновата… Я виновата, — мрачно до безысходности, с горькой насмешкой над собой вдруг глухо отвечала Джейс, точно захлопывая своею волей монолитной плитой долгий злой диалог несбывшейся жизни, неискупленной боли. — О, Дейзи! Я никто без него, никто… — Лиза заплакала навзрыд, стеная, как бесприютный осенний ветер, утыкаясь головой в живот подруги, которая встала рядом, обхватив Лизу за плечи, поглаживая ее голову. — Распните меня за это… — тихо проговорила Джейс уходя, не желая, чтобы ее слышали, но готовая и к такому исходу от беспробудной злости на себя, соглашаясь с каждым словом Лизы, считая, что нет ей другого искупления. Она поняла: Лиза никогда не станет как младшая сестра, потому что из-за смерти Райли в этом мире теперь существовало место только для одной из них. Что каждый член этой проклятой экспедиции являлся друг для друга напоминанием о трагедии сломанной рухнувшей жизни, напоминанием, что когда-то они являлись иными, не принимали в свои души смерть. Джейс знала, что без нее Лиза не выберется, но поняла, что ей придется отпустить девушку, и лучше всего, наоборот, никогда больше с ней не общаться. Пусть так, хоть и нестерпимо тяжко… Главное, вывести ее. Больше пугало, что Лиза словно не желала покидать остров. Все верно - там, на большой земле, ее ничего не ждало. Возвращение, беспросветность и одиночество… Но неужели она хотела остаться в аду? Больно становилось Джейс из-за этих обвинений, потому что кто-то в ней вечно твердил, что заслужила она такого беспощадного порицания, не уберегла брата, не досмотрела.