***
В эту ночь сон опять не шел к Фили. Навязчивые образы упорно крутились в голове, не давая сну и крохотного шанса. Ворочаясь с боку на бок, он снова и снова прокручивал в памяти события последних месяцев. С того момента, как Торин выступил в поход к Эребору без него, жизнь Фили начала стремительно меняться. Годы, прожитые в Синих годах, были бедны на события. Домашние хлопоты, работа в ювелирной мастерской, тренировки с Двалином, уроки Балина и Наина, которые самозабвенно занимались его подготовкой к роли наследника и обучением различным наукам. Редкие вылазки с Глоином за пределы Эред Луин — братья иногда сопровождали подводы с товарами, которые везли гномы в людские селения и соседнюю Хоббитанию, — казались и вовсе счастьем. Нарушив запрет дяди и отправившись вслед за отрядом, Фили будто окунулся в другую жизнь. Привыкший во всём следовать воле Торина, гном ощутил вдруг, что ему придётся самому дальше принимать решения и выбирать свой путь. Именно тогда меж ними пролегла первая трещина, превратившаяся теперь в непреодолимую пропасть. Перед битвой Торин дал ясно понять, что не желает больше видеть племянника в Эреборе. «Он зашёл впервые с тех пор… Зачем? Мириться или напомнить про мой долг перед родом? А может, хотел услышать извинения? В любом случае я этого уже не узнаю». Племянник не сердился на дядю. Когда Фили пришлось взять на себя подготовку к сражению, он делал так, как считал нужным. Как наследник королевского рода, гном всегда хотел одного: привести семью и собратьев к лучшей жизни и былому величию — вернуть им Эребор. Теперь, когда дракон повержен, Одинокая гора вновь принадлежала гномам и роду Дьюрина. Они избавились от проклятия Аркенстона, и главное — смогли защитить Эребор от прислужников Врага, а посему Фили считал свой долг исполненным. Он ни о чем не жалел, и нападки дяди теперь его не особо задевали. Дурной нрав и излишняя вспыльчивость были верными спутниками Торина, но в нём было предостаточно такого, за что племянник всегда испытывал к дяде глубокое уважение и любовь. Королю просто нужно было время, чтобы свыкнуться со всем произошедшим. Рано или поздно они помирились бы и всё встало на свои места. Но чего никогда не примет Торин, так это - принцессу-полуэльфа. В этом Фили был совершенно уверен, и именно это день за днем грызло его изнутри, вынимая душу и наполняя сердце безысходной тоской. Поход закончился, и в стенах Эребора у них с Феанорой не было будущего. Торин признавал заслуги волшебницы перед их народом, но ему было бы проще похоронить её, чем видеть рядом с любимым племянником и дать разрешение на этот союз. Да и гномы никогда не примут её как свою принцессу. Тот ужас, через который Фили прошел, думая, что потерял любимую, до сих пор отдавался болью в его душе. Он не мог потерять её снова, но Торин, Кили, матушка, друзья — вырвать их из собственной жизни означало растерзать душу и сердце на части, выдрав из них куски. Забота о родных, любовь к семье были для любого гнома основой основ. Для Фили они были тем, ради чего всё делалось в этой жизни. Тем, ради чего жил он сам. Как назло, перед глазами вновь всплыло бледное лицо Кили, гном вспомнил их вчерашний разговор, и сердце болезненно сжалось. Задобрив Оина обещаниями выпить в срок положенную вонючую настойку, Фили с самого утра упросил отпустить его к брату, но то, каким он нашёл младшего, заставило забыть и про лекаря, и про чудотворную склянку. Кили лежал на постели, уткнувшись носом в стену. Худой и бледный, с тёмными кругами под глазами, как тогда в лесу, после битвы с орками. Но Фили знал — сейчас дело не в его ранах. — Я даже не смог с ней проститься… Не смог проводить в залы Мандоса… Они забрали её и увезли в Лесные Чертоги... — монотонно шептал Кили, прикрывая рукой покрасневшие глаза. — Брат, ты, верно, знаешь — наши мастера заканчивают её статую в Зале Памяти Эребора. Ни один эльф прежде не удостаивался такой чести. Но Кили будто не слышал его: — …Она снится мне каждую ночь. Снится, как она улыбается, как танцует… Снятся её руки, которые гладят меня по щекам и волосам, её губы, шепчущие мне: «Взгляни вокруг, жизнь — это дар, прими его!» А я не хочу… Не хочу без неё, понимаешь? Сколько бы я отдал, чтобы ещё хоть миг побыть с ней рядом… коснуться, ощутить её тепло, почувствовать её руку в своей, а её нет… Мне осталось лишь каменное изваяние. Каждое утро я просыпаюсь и будто заново умираю с ней вместе… Вокруг пустота… темнота… не могу понять, зачем мне дальше… не могу найти опору… — Мы твоя опора, брат! Ты нам нужен! — Сердце Фили обливалось кровью, и он готов был застонать от бессилия. — Ничего, скоро приедет матушка, и тебе сразу станет легче… — гладил он тёмные волосы брата. — Фили… Я ведь уже не ребёнок, — сел на кровати Кили, утирая рукавом мокрые щёки. — Ты прав, прав, — гном не мог с ним поспорить. Брат повзрослел, но оттого он не стал для него менее любимым. Смерть Тауриэль изменила младшего до неузнаваемости. «Куда делась его извечная беспечность? Где мой шебутной и несносный братец?» — не мог поверить Фили, но прошлого Кили было уже не вернуть. Когда отчаянье и тоска слегка отступали, младший начинал говорить о будущем: — Брат, у нас теперь есть свой дом! Чертоги, построенные великим народом гномов! Мы обязаны сделать так, чтобы Эребор возвысился, как встарь! В Одинокую гору вновь будут съезжаться купцы и торговцы со всего Средиземья! Менестрели будут слагать песни о красоте наших чертогов, а предводители самых разных народов преклоняться перед величием Эребора! Вновь будет пылать горн Великого Дьюрина! Залы снова станут сверкать малахитом и самоцветами, а шахты - уходить ещё глубже в подгорный мир! — горячился Кили, и его щёки охватывал лихорадочный румянец. — Чтобы даже эльфы восхищались этими чертогами… Чтобы Тауриэль смотрела на нас и улыбалась. Фили оставалось лишь удивляться переменам, произошедшим с младшим. — Мы должны помочь Торину, брат. Он один не справится, а вместе мы всё осилим. Мы же семья! Дядя сказал — вы уже помирились, и ты собираешься помогать, — глаза Кили пылали, и Фили не стал его разочаровывать. — Ну а с Феанорой что-нибудь придумаем, поживёт пока здесь, я уверен, дядя её не прогонит. Волшебница ведь помогла гномам дракона убить! — Как бы я хотел, чтобы всё было так просто, брат. — По крайней мере, у тебя есть, ради кого жить… — пробормотал Кили и вновь ссутулился, глаза его вмиг потухли, будто угли, обратившиеся золой. Фили смотрел на младшего и думал о том, что, возможно, брату повезло. «Тауриэль умерла, но, если Махал сжалится хотя бы над одним из наследников рода Дьюрина, Кили поймет, что это не была истинная любовь, и встретит ещё гномку, которая заполнит пустоту в его сердце. И ему не придётся выбирать между долгом и любимой». Наверное, это было жестоко, но сейчас Фили так чувствовал. Его будто раздирало на части. Внутри бушевало пламя, выжигающее его разум. Гном раз за разом пытался представить их с Феанорой дальнейшую жизнь в Эреборе, найти какой-то выход, но ничего не получалось… Махал будто смеялся над ним, указывая путь к счастью, но никак не давая до него дотянуться.***
— Госпожа, ну хоть ты ему скажи! Полно мне бока тут пролёживать! У меня же башка — что наковальня Морадина! Что ей станется! — взмолился Двалин, с надеждой заглядывая Феаноре в глаза. — Я непременно поговорю с ним, — пообещала она и уже с порога добавила. — Хотя ты же знаешь Оина — этот лекарь кого хочешь переупрямит. Двалин в ответ лишь сокрушённо ухватился за перебинтованную голову. Закрыв за собой дверь, она покачала головой и улыбнулась: из комнаты всё ещё слышался грозный голос Двалина, который на все лады клял несносных лекарей, до скончания века заперших его в лазарете. У Оина на сей счёт, видимо, имелось собственное мнение. За долгие годы врачевания он выработал свой способ борьбы с буйствующими гномами, не желающими лечиться: как только что-то было не по его, лицо старого гнома принимало вытянуто-озадаченный вид, и Оин моментально глох. Двалин мог сколь угодно долго трясти кулаками и брызгать слюной в его слуховую трубку — результат был один. Точнее, его не было вовсе. Двалину и правда день ото дня становилось лучше, а жизни его уже давно ничего не угрожало. Кто беспокоил девушку много больше, так это Кили. Со дня Великой Битвы Пяти Воинств минуло уже больше месяца, раны его почти затянулись, но молодой принц по-прежнему был неразговорчив и не вставал с кровати. Учитывая его непоседливый и весёлый нрав, это не могло не тревожить, и девушка догадывалась, что дело не в ранении. Феанора старалась почаще заходить к нему, рассказывала, как идут дела в Эреборе, пытаясь хоть как-то отвлечь гнома, но он по-прежнему слушал её вполуха и всё больше молчал. Вот и сейчас она направлялась к Кили. Феанора уже хотела толкнуть дверь, когда из-за неё послышался знакомый голос: -… прости, что взваливаю на тебя всё это, брат, — судя по всему, Фили волновался. — Да брось. Что ещё мне остаётся, — возразил Кили. — Судьба моя, видать, такая — вечно прикрывать твою спину. Не желая мешать их разговору, Феанора отошла от двери и присела на каменную скамью напротив. Работы в лазарете по-прежнему хватало, и, стараясь отделаться от невесёлых мыслей, она окуналась в неё с головой. Поэтому к концу дня буквально валилась с ног от усталости. Радуясь короткой передышке, девушка привалилась спиной к стене и вытянула гудящие ноги. После неожиданного визита Торина в комнату Фили она стала заходить к любимому куда реже, боясь ещё более навредить ему. Фили заметил это, но молчал, не выказывая неудовольствия. Он перестал разглядывать карты, всё больше предавался размышлениям, уставившись в одну точку, и, лишь только Оин разрешил ему вставать, стал по полдня пропадать у брата. Феанора чувствовала, что Фили отдаляется от неё, но не знала, как быть. Их чувства уже перестали быть тайной, и гномы вовсю судачили о наследнике, спутавшемся с эльфийкой. По-другому их отношения не называли. Слухи быстро стёрли её прежние заслуги, и вокруг девушки образовалась пустота. Теперь её сопровождали молчание и неприязненные взгляды. Лишь гномы отряда Торина оставались по-прежнему приветливы, хотя и среди них нашлись те, кому подобное было не по нраву. Глоин, свято чтивший традиции гномов и правила семейственности, обходил теперь Феанору по широкой дуге, надувшись и надменно задрав рыжую бороду. Дори и Нори стеснялись даже здороваться, когда кто-то ещё был рядом. Торин, разумеется, знал обо всём. Поэтому последние пару недель Феанора сама старалась не попадаться королю на глаза. Ко всему прочему, уже несколько дней в Эреборе только и было разговоров, что со дня на день ожидается прибытие конного отряда из Эред Луин, с которым должна прихать Леди Дис — мать Фили и Кили. Девушку это всё больше нервировало. По рассказам, сестра Торина имела нрав под стать брату и не менее его пеклась о наследном будущем своего старшего сына, а потому ожидать расположения суровой гномки не приходилось. «Элберет Гилтониэль! Как же быть? — в отчаянье думала Феанора, понимая, что становится камнем раздора королевской семьи. — Поссорить его с роднёй? Или просто уйти, положив конец этим мучениям?» С каждым днём Феаноре становилось всё более очевидно — под сводами Эребора ей места нет. Братья разговаривали так долго, что девушка успела задремать. Проснулась она от ощущения, что на неё кто-то смотрит, и, раскрыв глаза, обнаружила озабоченное лицо Фили прямо у себя перед носом. — Ты до комнаты своей не дошла? Прямо по дороге уснула? — гном сидел на корточках перед скамьёй. — Наш чудо-лекарь, видать, совсем тебя загонял! На прогулку силы остались? — Оин тебя отпустил? — удивлённо заморгала Феанора, прогоняя остатки тяжёлой дрёмы. — Хочу показать тебе кое-что, — уклончиво ответил гном и, взяв девушку за руку, повёл за собой. Залы и галереи сплетались в нескончаемый лабиринт. Гном всю дорогу сосредоточенно молчал и, шагая следом, Феанора с грустью размышляла, что, верно, никогда не сможет запомнить расположения всех этих ярусов и галерей. Эльфы Ривенделла строили совсем по-другому, создавая лишь ажурные невесомые перекрытия, почти не загораживающие лунный и дневной свет. Вся архитектура будто стремилась к гармонии и единению с природой, стараясь подчеркнуть её вечную красоту. Гномьи чертоги давили темнотой и громоздкостью, а к их величию и размерам сложно было привыкнуть. По остаткам роскошного убранства и обилию древних барельефов на стенах Феанора поняла, что они достигли той части Эребора, где некогда располагались королевские покои. Каким-то чудом уцелевшие при нападении Смауга, они остались в целости и сохранности. Однако в пустынных галереях гуляло лишь эхо их собственных шагов, да метались на стенах неугомонные отблески горящих факелов. «Кажется, в этом крыле пока не поселился никто, кроме Торина. Но не к нему же он меня ведет, в самом деле!» — от одной мысли о встрече с королём становилось не по себе, и с каждым шагом девушку охватывало всё большее волнение. Наконец гном остановился перед высокой окованной серебром дверью и, распахнув её, жестом пригласил Феанору войти внутрь. Она перешагнула порог небольшой темной залы, из которой вели ещё пара дверей, и огляделась. Фили зашёл следом, плотно притворив за собой дверь. — Это покои, в которых должна была жить моя матушка, — сообщил он, разжигая круглый очаг посередине комнаты, обрамлённый дымчатой лазурью малахита. Пламя весело заревело в трубе, а его отблески сразу придали покоям уютный вид, будто и не было долгих лет запустения. Оглядывая гостиную, Феанора отметила, что всё здесь подобранно с неизменным вкусом. Это чувствовалось даже сейчас, когда комнаты были покинуты, а многое из некогда роскошного убранства не пощадило время. Сводчатый потолок с мозаикой из синих самоцветов поддерживали витые колонны. Каменную мебель, некогда покрытую шкурами, украшала резьба тонкой работы. На стенах ещё сохранились истлевшие королевские гобелены, вышитые серебром. Пол покрывали темно-синие плиты с причудливым орнаментом, и было неясно, сотворены эти узоры искусным мастером или сама природа расписала неведомый минерал. Подкинув голодному огню ещё пару поленьев, Фили провёл девушку в следующую дверь — это оказалась опочивальня. Комната выглядела более жилой, по углам не было паутины, никаких старых шкур и гобеленов, а кровать застелена большим лоскутным одеялом, похоже, сшитым мастерицами из рода людей. Балдахина над ложем не было вовсе, а ещё Феанора не заметила здесь драгоценностей и самоцветов. Даже мебель показалась девушке не такой громоздкой, как везде в Эреборе. Она лишь подчёркивала старинную красоту комнаты, но не кричала о ней. Подойдя ближе, Феанора поняла, что вся мебель сработана из тёмного дерева, сплошь изукрашенного искусной резьбой. — Мне предложили эти покои, когда Торин ещё был без сознания. Тут даже прибрались, но я ни разу здесь не ночевал, — пояснил гном, по-хозяйски обходя комнату. Медные светильники, заправленные маслом, один за другим вспыхивали тёплым светом под его руками. По каменным стенам заплясали алые отблески огня, а воздух наполнился терпким запахом горящего масла, прогоняя прочь пустоту нежилых чертогов. — Не похоже на гномью работу, — Феанора провела рукой по красиво расшитому одеялу. — Его передали какие-то женщины из Озерного города в знак благодарности, что смогли укрыться в Эреборе, — пожал плечами гном. Он закончил со светильниками и, подойдя к девушке, взял её руки в свои. — Мы разве не вернёмся в лазарет? — удивленно приподняла бровь Феанора, — Не думаю, что Оин… Фили поднес палец к её губам, не давая возможности вновь напомнить о его ранах: — Не сегодня. Его ладони обхватили её лицо, а губы мягко прильнули к её губам, заставляя забыть любые возражения. Ощущая лёгкий трепет от его прикосновений, Феанора прикрыла глаза и подалась навстречу, но Фили поспешно отстранился. Взяв девушку за руку, он подвёл её к небольшому столику с зеркалом в узорной серебряной раме и усадил на стоящий перед ним табурет. Глядя в напряжённое лицо гнома, она заволновалась. Ощущение неясной тревоги замирало и вздрагивало внутри, холодком пробегая от макушки до поясницы, и девушка натянуто улыбнулась, чтобы не выдать своё беспокойство. Некоторое время Фили просто смотрел на их собственное отражение, а потом опустился на колено перед Феанорой и заговорил, то и дело отводя глаза: — Я буду с тобой честен. Бывали дни, когда мне казалось, что сойду с ума, пытаясь принять всё это. Нам выпала непростая доля, и мне бы очень хотелось уберечь тебя от подобных испытаний. Я понимаю, насколько несправедливым тебе, верно, кажется отношение Торина, да и других гномов. После всего, что ты сделала для нашего народа… — его глаза наполнились болью. — Наши традиции бывают сильнее здравого смысла, а дядя такой, какой есть, и другим он уже не станет. Я же, если попытаюсь настоять на своём, сделаю только хуже… — Я знаю. Всё знаю. Прости! — задыхаясь от волнения, перебила его Феанора. — Ты так сюда стремился, так мечтал обрести дом… — …Но это мои мечты, не твои… Тебе эта гора принесла лишь боль! Такую боль, какой не испытали даже наши закалённые в боях ветераны! А теперь - я вижу, что происходит, каких усилий тебе стоит оставаться под этими сводами, как чужд тебе наш мир и как велика разница между нашими народами… — с досадой выпалил Фили и отвернулся, собираясь с мыслями. — Я хотел сказать тебе… но даже не знаю, как начать… Он вновь замолчал. — …Ты прав. Во всём прав. Я здесь чужая. И Торин, и брат, твои родичи — я знаю, сколько они для тебя значат! Ты - наследник, и мне известно, что значит быть связанным долгом. Знаю, насколько тяжело со всем этим справиться… А я… — голос дрогнул, срываясь на шепот, и она потупила взгляд, вцепляясь заледеневшими пальцами в складки юбки. — Мне здесь не место. Я знаю, что должна уйти и… я уйду, не проси меня… Фили взял её ладони в свои, осторожно сжимая хрупкие пальцы. Заговорил вновь он не сразу: — Ты правда хочешь, чтобы я тебя отпустил? — хриплый голос звучал то ли с удивлением, то ли с надеждой. Феанора не смела поднять глаза, чтобы взглянуть на гнома. Перед взором всё плыло. Сердце рвалось на части, готовое выпрыгнуть из груди, чтобы остаться здесь, с любимым. Но воля и разум, собирая остатки сил, твердили ей совсем о другом: «Он принял решение. Он хочет, чтобы я ушла, — натянутой до предела струной звенело в голове. — Ему так будет лучше. Я должна его отпустить! Должна, если люблю… Главное, не смотреть в его глаза… иначе не смогу». Отчаянье мёртвой хваткой вцепилось в горло, не давая выдавить ни звука, и девушка медленно кивнула. Тёплые руки в последний раз сжали её пальцы, и Феанора почувствовала в загрубевших ладонях еле ощутимую дрожь прежде, чем он убрал их. Сердце захлебнулось слезами, и Феанора всё же подняла глаза: Фили, отвернувшись, сидел на полу и молча сжимал кулаки. Голос его звучал теперь совсем глухо, словно издалека, и в нём сквозила такая боль, будто грудь гнома рассекал булатный клинок: — Что ж… Так будет лучше. Ты и правда достойна большего, чем… гном... — он медленно убрал руки. — ...Но о большем я не смела бы и мечтать. - Она лишь подумала или сказала это в слух? Феанора закусила губу, чтобы не заплакать. Поспешно встав, девушка дёрнулась к двери, но гном ухватил её за руку, будто цепляясь за соломинку. — Не смела бы и мечтать? — Фили растерянно заглянул ей в глаза. Янтарь его глаз вновь заливал подгорные чертоги солнечным светом, проникая в её душу. В нём, как и прежде, бушевала буря чувств: надежда и смятение, страсть и нежность, отчаянье и тоска… и снова надежда. — Ты не уйдёшь? — Казалось, гном перестал дышать. - … Не уйду, пока сам не прогонишь! — выдохнула наконец Феанора, и по её щекам покатились слёзы. — Azbadu men… — гном прижал её к себе так сильно, что стало трудно дышать. — Я никогда не отпущу тебя, слышишь? Никогда. Феанора не знала, сколько они так простояли. Сердце неистово колотилось, а горячие слёзы всё текли и текли по щекам. Она обняла гнома за шею и старалась не дышать, боясь неосторожным движением разрушить хрупкий миг счастья. Наконец Фили отпустил её и вновь усадил на табурет перед зеркалом. Его лицо опять стало сосредоточенным, он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но передумал и молча подвинул к девушке резную шкатулку, выточенную из красивого тёмно-синего минерала. Лишь теперь Феанора запоздало сообразила, что ларец всё это время стоял на столе. — Я нашел их здесь, — Фили распахнул шкатулку. — Матушка рассказывала, что не успела забрать их, когда налетел дракон. На дне ларца лежали два серебристых гребня, различающиеся формой и размером, и пара бусин для волос. Гребни были изукрашены восхитительно тонкой резьбой, а заколки - полупрозрачными белёсыми камнями, даже сейчас излучающими лунный свет в бархатном полумраке комнаты. — Лунные камни. Они добывались в самых глубинах Кхазад-Дума задолго до основания Эребора. У гномов считалось большой удачей найти «Туманные слёзы гор». Предания гласили, что эти камни даже в самые тёмные времена освещают путь, даруя гномам мужество и надежду, ибо сокрыты в них слёзы самого Махала, что проступают сквозь толщу пород после великих битв. - Фили взял одну из бусин на ладонь, чтобы девушке было удобнее любоваться её мягким мерцанием. - Некоторые даже считают, что именно эти камни, лежащие на дне Келед Зарам, Дьюрин Великий принял за отражение звезд над своей головой**. - Они бесподобны, - шепнула Феанора, вглядываясь в глубину камня. Фили бережно положил бусину обратно. - Эти мифриловые гребни и бусины были приготовлены для моей матушки вместе с покоями. По давней традиции нашего рода они передаются от матери к дочери поколение за поколением. Мой дед Траин Второй и его супруга Леди Фрея предполагали заключить союз с Дайном Железностопом - по достижении двадцати лет мою мать ждал династический брак, а это, - гном провел ладонью по резной шкатулке, - стало бы свадебным подарком. Но Махал распорядился иначе. В Эребор явился Смауг. Леди Фрея не смогла спастись из пылающих чертогов, мой дед сгинул в Мории. Наш народ скитался и в итоге нашёл приют в Синих горах. Когда пришло время вспомнить старые соглашения, моя матушка уже полюбила моего отца. Учитывая положение вещей, династический брак сослужил бы хорошую службу нашему роду, но Дис нашла в себе силы воспротивиться предначертанному и не пошла наперекор зову сердца. Сжалившись над сестрой, Торин убедил Даина забыть о помолвке. - Фили вздохнул. - Мои родители были очень счастливы вместе, но Махал наказал непокорную дочь рода Дьюрина, сделав её вдовой... Ну а гребни так и остались ждать своего часа в этих покоях. Фили взял гребень поменьше: - Ты знаешь, зачем они? — Да, — Феанора затаила дыхание. Гном вопросительно взглянул на неё: — Позволишь мне расплести твои волосы? Задохнувшись от нахлынувших чувств, девушка лишь покорно склонила голову в знак согласия. Гном встал за её спиной, скинул с неё лёгкий капюшон лекарской туники и, проведя пальцами по обнажившейся изящной шее, принялся расплетать причёску. Прядь за прядью волосы ложились ей на плечи, разливаясь шелковистым водопадом, и она видела в зеркале, с каким наслаждением Фили пропускает их сквозь пальцы и зубья мифрилового гребня. От его прикосновений всё внутри сладостно замирало, а из груди рвался тихий вздох. Она завороженно следила за уверенными движениями гнома, не веря до конца, что всё это происходит на самом деле. Расчесав её волосы, Фили заплёл несколько прядей у самого её лица в замысловатую косу и, придирчиво осмотрев свою работу, закрепил на конце одну из лунных бусин. Теперь пришёл его черёд. Гном опустился перед девушкой на колено и протянул ей второй гребень: — Окажи мне честь… — поцеловав её руку, он передал Феаноре гребень и склонил голову. Чувствуя, как подрагивают от волнения пальцы, она принялась за дело. Жесткие пряди отливали тёплым золотом в свете масляных ламп, соперничая с блеском мифрила, и, когда последняя из них тяжело легла гному на лоб, Феанора испытала сожаление. Однако это было ещё не всё. Теперь Фили уселся к ней спиной, облокотившись о её колени, и принялся заплетать себе такую же косу, как у девушки, показывая ей сложное плетение. Вскоре он передал ей пряди, и она попробовала дальше плести сама. Непокорные кудри путались и расползались в руках, но она вновь перехватывала их и старательно переплетала. Гном сидел с закрытыми глазами, расплывшись в довольной улыбке, лишь иногда поглядывая в зеркало на сосредоточенное лицо девушки. Когда она наконец одолела мудрёное плетение, он удовлетворённо кивнул и протянул ей вторую бусину. Поднявшись с пола, Фили помог Феаноре встать и сжал её ладони в своих: — Постарайся повторять за мной. Гном начал медленно говорить на кхуздуле, делая паузы после каждого предложения: Махал Всевидящий, нам внемли, Да будет вечен твой каменный трон! К тебе явились дети твои, К тебе мы вместе идём на поклон. Твой замысел свёл нас на этом пути, Не ведаем мы, куда он ведёт. Позволь же нам вместе его пройти, Пусть воля твоя нас направит вперёд. Созвучно пусть бьются живые сердца, Ты нити меж нами уже не порвёшь. Так дай же нам вместе дойти до конца, Пока в Залы Мандоса не призовёшь. — …Пока в Залы Мандоса не призовёшь, — повторила Феанора, неотрывно глядя в янтарные глаза. Стены комнаты будто придвинулись ближе, сомкнувшись вокруг, погасив огни, приняв гнома и девушку в своё каменное лоно. Феанора зажмурилась и на миг будто услышала гулкое дыхание гор, ощутила жар бьющегося в недрах каменного сердца. Сознание наполнили неясные образы величественных владык древности. Их окладистые бороды развивались на ветру, а пронзительные белёсые глаза смотрели на неё из-под косматых бровей. Гномы хранили молчание, но у неё в голове звучали их глухие голоса: «Okhuzûd… Okhulûm… Oburm… Piz kindz… Piz shama… Bol shama!»*** В страхе она открыла глаза и поняла, что Фили прижимает её к груди. Наваждение постепенно отступало. — Что же будет с нами дальше? — непослушными губами прошептала она, вновь ловя спасительный свет солнечных глаз. — Мы сами выбрали свою судьбу, и сами будем за неё отвечать, — произнёс гном. — Только теперь мы вместе. Его крепкие руки, сомкнутые у неё за спиной, успокаивали и одновременно волновали. Гном был так близко, что у Феаноры внутри всё замирало, а его губы — такие желанные и манящие — прогоняли прочь тревоги и страхи. Он приник к её губам, заставляя принять его настойчивые поцелуи, и девушка ощутила, что меж ними рухнула невидимая завеса, доселе сдерживающая гнома в его желаниях и прикосновениях. С губ его жаркие поцелуи опустились на шею, и сквозь нахлынувшую дрожь она почувствовала, как его руки оглаживают спину и тянут за шнуровки лекарской туники. В голове шумело, мысли путались и обрывались, уступая место непривычно новым ощущениям. Щеки пылали, будто их ожгли крапивой, и спустя ещё миг она в смятении поняла, что её вышитый пояс и белоснежная туника уже на полу, а она стоит перед гномом в одном лишь нижнем платье. Распустив завязки у неё на груди, Фили приник губами к обнажившемуся плечу, и девушка в смущении вцепилась пальцами в сползающую материю. Поняв её стеснение, гном слегка отстранился и поднял взгляд. Тёмный янтарь его глаз горел неистовым огнём, выдавая рвущуюся на свободу бурю желания, и на миг Феаноре стало не по себе, как тогда в доме Беорна. Фили медленно провёл пальцами по её щеке: — Не бойся, — прошептал он, опаляя её кожу горячим дыханием. — Я люблю тебя и не сделаю больно, обещаю. Он легко поднял на руки вконец смутившуюся девушку и опустил её на кровать. Присев в ногах, Фили снял с неё замшевые туфли и, бережно обхватив ладонями щиколотки, прислонился к ним лбом. — Какой же тонкий ювелир сотворил такую красоту?! — услышала она дрогнувший голос гнома и ощутила ласку его губ, целующих ступни, пальцы, щиколотки. Всё ещё пытаясь унять столь непривычное волнение, Феанора закрыла глаза, но сладостное тепло уже оглушительной волной разливалось по телу, заставляя дыхание сбиваться, а обрывки мыслей пьянящим ураганом закручиваться в голове. Под его нежными руками край подола скользил по ногам, а поцелуи, становясь всё более требовательными и обжигающими, уже миновали колени, взбираясь выше и выше, заставляя девушку дрожать и комкать пальцами складки одежды. Ощутив, как она раскрывается ему навстречу, гном отступил. Не смея открыть глаза, она слушала, как об пол стукнулся его металлический пояс, а вслед за ним глухо бухнули тяжелые сапоги. Слушала тихий шелест снимаемой одежды. Воздух каменных чертогов холодил разгорячённое лицо, а предвкушение близости заставляло сердце колотиться ещё быстрее. Она почувствовала тепло, исходившее от гнома, когда он опустился рядом, и приоткрыла глаза, когда мягкие пряди пшеничных волос невесомо упали на её лицо и шею. Янтарные глаза заставляли трепетать, и она убрала руки от шнуровки, чувствую себя полностью в его власти, желая новых прикосновений. Гном медленно освободил её от одежды. Окинув взглядом точёное тело, восхищённо выдохнул: — Как же ты хороша! Под его взором по коже побежали мурашки, и всё внутри напряглось, будто струна. Гном медлил всего мгновение, а потом обнял её бедра и припал губами к животу. Впервые их обнажённые тела коснулись друг друга, и вся страсть, до сего момента зревшая внутри, затопила её и выплеснулась наружу, сминая все сомнения и преграды. Захотелось раствориться в любимом, стать его частью, отдавая всю себя без остатка. Робость вдруг уступила место желанию, и девушка всем естеством подалась навстречу любимому. Она обвила его шею руками, обнимая плечи, целуя рассыпавшиеся по ним волосы, скользя руками по горячей коже. Не ожидавший такого напора гном не сдержал глухого стона и, поймав её губы своими, прижал к себе ещё сильнее, заставляя затаить дыхание. — Ты необыкновенная… свежая, как горный ручей… — шептал он, покрывая поцелуями её плечи и грудь. — Горячая, словно расплавленный металл, и податливая, будто золото в жарком пламени… menu sigim bundul**** Шёлком кожи она ощущала его прикосновения, и каждое из них заставляло вздрагивать от желания, обещая ещё большее наслаждение. — Я хочу, чтобы ты сделал меня своей… — выдохнула она, касаясь губами его щеки, и только сейчас поняла, что говорит на синдарине. Её тело пылало, требуя всё более откровенных ласк, а вместе со словами с непослушных губ срывались стоны. Всё вокруг заливало янтарное солнце его глаз, и чеканный ритм кхуздула сплетался с нежной вязью синдарина, будто тонкий пламенный узор покрывал несгибаемую твердь гранита.***
Ранним утром редкие жители возрождённого Эребора увидели королевского наследника и ту самую эльфийку, что, по слухам, обратила в статую Смауга. Они шагали рука об руку по центральной галерее. На них была тёплая походная одежда и меховые плащи. У гнома на поясе поблёскивали клинки, девушка сжимала в руках дорожный посох, а головы их украшали венчальные косы. Спешащие по своим делам гномы останавливались, изумленно глядя им вслед, и застывали, разинув рты. Но этим двоим, кажется, не было дела до косых взглядов. Они покидали Эребор, и вряд ли что-то в этом мире могло заставить их изменить своему решению. Младший принц стоял на балконе центральной галереи и смотрел вслед уходящим. Дойти сюда от лазарета было тяжело, но разве мог он не проводить брата. За спиной послышались тяжёлые шаги, и на плечо легла знакомая с детства мозолистая рука. - Ты знал, что он уйдёт? – голос Торина звучал глухо, будто король сделал над собой усилие, чтобы заговорить. - Да, - Кили не стал врать. – Он рассказал мне накануне. - Ну что ж… другого я и не ждал. Слишком силён в нашем роду зов сердца. - О чём ты говоришь, дядя? - С древних времён призванием нашего рода было вести за собой подгорный народ. Вести к богатству и процветанию, преодолевая все трудности и несчастья во имя Дьюрина Великого. Испокон веков нам были ниспосланы испытания не только храбрости, стойкости и мужества, но и духа, – Торин тяжко вздохнул. - Твоя матушка последовала голосу сердца, полюбив твоего отца. Её брак с Дайном Железностопом мог бы здорово облегчить нам жизнь в те непростые времена, но она не смогла предать любовь. На нашу долю и так выпало много несчастий, и я не решился тогда настаивать, видя, что Олоф вновь вдохнул в сестру жизнь… Много позже она в ответ отговорила меня от подобной свадьбы по рассчету. Торин замолк, и его рука стиснула рукоять меча. - Махал покарал нас обоих. У Дис отнял мужа, а мне так и не дал жены. Наши великие предки гневаются, не находя покоя. Мы надеялись, что Фили исполнит древнюю клятву и породнится с домом Дайна, став наследником и взяв в супруги Агату. Но Махал лишь посмеялся над нами, послав ему волшебницу-полуэльфа. - Но, дядя, они любят друг друга всем сердцем! - Приходит время, и каждый из нас оказывается перед выбором, Кили. Свет или тьма, выгода или добродетель, любовь или долг… И каждому надлежит самому понять, каков его путь, какое решение примирит его с собственной совестью. Но мало сделать этот выбор. Ты должен понимать, что выбирая свой путь, ты выбираешь и меру трудностей, ожидающих тебя впереди. Можно шагать по равнине или взбираться в горы, на юге тебя обогреет жаркое солнце, и ноги твои будет лизать ласковое море. Но, если ты пойдешь на север, – жди разъярённых ветров и свирепых морозов. Об этом следует помнить, когда решаешь куда идти... Готов ли ты к преодолению? Готов ли потерять, что имеешь, чтобы стать ближе к мечте? Торин вновь замолчал, глядя, как гном и эльфийка застыли на пороге открывшихся перед ними ворот. Два крохотных силуэта одиноко чернели в проёме распахнутых створок, и у Кили вдруг ком подступил к горлу, а внутри все сжалось. - Но ведь они будут счастливы, правда? – спросил он с надеждой, не в силах оторвать взгляда от удаляющейся спины любимого брата. – Их глаза светятся такой радостью, когда они смотрят друг на друга... - Счастье и радость – не одно и тоже, Кили. Счастье – это путь, но на нём можно не встретить радости. Даже если ты выбрал свою дорогу, в конце неё тебя ожидает смерть. От тебя зависит лишь то, как ты будешь идти: с легким ли сердцем, с чистой ли совестью, сможешь ли радоваться тому, что ты оставляешь за собой... Истинный мастер счастлив, что сумел выковать меч небывалый по красоте. Мастер терпел жар пылающего горна, трудился день и ночь, сотни раз вздымая и опуская молот. Мало радости было в столь изнурительном труде, но он вкладывал всю душу в своё творение - и в этом его счастье. Так же глаза матери светятся счастьем при взгляде на её дитя, хоть и проводит она бессонные ночи у его колыбели, голодает, отдавая ему последние крохи, укутывает его, сама дрожа от холода, – король помолчал и стиснул рукой плечо племянника, глядя в след уходящим. – Да, Кили, они будут счастливы. Но путь, который им предстоит, навряд ли будет полон радости.***
Путники миновали ворота, и в лицо им дохнуло морозной свежестью, а глаза заслезились от яркого света. Всю долину укрыло белоснежное покрывало, спрятав боль, горечь и воспоминания о недавнем сражении. Вступившая в свои права зима выбелила неприветливые скалы, и, насколько хватало глаз, открывался необъятный простор, с которого, как с чистого листа, можно было писать новые судьбы. — Может, в Харад? Там, говорят, потеплее… — поежилась эльфийка. — Моего тепла хватит для нас обоих, — подмигнул ей гном и протянул ладонь. — Вашу руку, моя госпожа! Он сжал её тонкие пальцы, и они двинулись вперед, оставляя за спиной стены Эребора.