Книга I. Пламенный рассвет

— Что она здесь делает? Я никогда не предполагала, что кто-то вот так просто сможет потребовать ответа с человека, которого видит в первый раз. Да еще и столь уверенно, словно находится в своем праве. И почему-то Файра, никогда прежде не отличавшаяся немногословностью, застыла, не зная, что возразить незнакомцу. Я же была напугана, причем настолько, что ноги меня не слушались, поэтому и сбежать, чтобы не чувствовать на себе тяжелый взгляд, не могла. Будто зачарованная смертельно опасным хищником, только растерянно смотрела на черноволосого мужчину и его седобородого спутника. — Я спрашиваю: что женщина моего народа делает здесь, посреди людей, да еще и как прислуга? Я онемела окончательно, а все мысли испуганной стаей птиц разлетелись в стороны. — Лучше бы ты спросил, что женщина твоего народа делала одна, далеко от ваших владений, полумертвая и ничего не помнящая, — коротко произнес Торвог, даже не поднимаясь с места, будто бы и не усматривал опасности в посетителях. Все это казалось мне дурным сном. Черноволосый со свистом выдохнул сквозь сжатые до хруста зубы и развернулся к хозяину постоялого двора. — Когда это произошло? — тихо спросил он, а я поняла, что в его голосе больше не слышно гнева — только какая-то опустошенность. — Два года назад. — Файра быстро посмотрела на меня, а после ободряюще приобняла за плечи. — Балин, осмотри ее, — едва слышно приказал незнакомец. Я едва не попятилась, потому что ни Файра, ни Торвог не уразумели смысла только что произнесенных слов. Зато я выяснила, что же за язык известен мне, как родной. И оттого испугалась еще больше. — Подойди, девочка, — Балин говорил негромко, словно старался не превратить мой страх в настоящий ужас. Я помотала головой и попятилась, но Файра, внимательно наблюдавшая за мной, остановила, а после и вовсе подтолкнула меня по направлению к седобородому. — Не того боишься, Дана, — прошептала она мне, но в ее глазах застыло сожаление. — Гномы — твои соплеменники, в этом нет сомнений, поверь мне. И твое место — среди них. Не среди людей. В голове царил полный сумбур. Пока я боялась, ноги сами понесли меня по направлению к названному Балином. Тот осторожно, с улыбкой, мягкой, доброй и какой-то заботливой, словно он был моим отцом, протянул руку и коснулся ворота рубахи, явно собираясь отвести его в сторону. И вот тут-то я и взбунтовалась: позволять чужим увидеть то, чего боялась я сама? Ни за что! Я с удивительной резвостью отскочила в сторону, закрываясь руками, и врезалась спиной в гранитную стену. Руки прижали к туловищу, словно меня обхватили металлическими дугами от винных бочек, и я замерла, не в силах пошевелиться. Пришлось вывернуть шею, чтобы хоть немного разглядеть того, что обошелся со мной так бесцеремонно. Сверху вниз на меня смотрел тот самый татуированный здоровяк, чей портрет валялся на полу у меня в комнате. И я уже не знала, смеяться мне, плакать или падать в обморок: все происходящее казалось мне болезненным бредом, настолько же нелепым, как и все остальное, что приключалось со мной. В глазах помутилось, и показалось, будто я куда-то проваливаюсь, а крепкого пола никогда и не существовало под моими ногами. — Оставь ее, Двалин! — сквозь муть, царящую в голове и душе, расслышала я. — Оставь, она напугана! Теплый вихрь подхватил меня, удерживая от падения в темноту, и беспамятство, надвинувшееся на меня, отступило, когда ощущение сдавившей меня силы исчезло. Я попыталась проморгаться и едва не сбежала, вот только руки и ноги меня уже не слушались. Тот, черноволосый, сейчас держал меня, но осторожно и бережно — просто не давал упасть. Торвог стоял перед ним, сжимая кулаки, явно готовый защищать мою уже однажды спасенную жизнь. Балин примирительно поднял руки: — Я только хотел посмотреть, к какому из наших кланов она принадлежит. Ведь спрашивать, как я понимаю, бесполезно? Она все равно ничего не помнит — так вы сказали. — Хватит друг на друга смотреть, как волки, — внезапно произнесла Файра, и мужчины, уже готовые сцепиться, подались в разные стороны. — Садитесь за стол, поешьте, а потом будете дело обсуждать. Дана, помоги мне. Я убедилась, что Файра — самая мудрая из тех, кто сейчас находился здесь. Женщина смогла заставить как гномов, так и своего мужа размышлять здраво, а не поддаваться эмоциям. Я вывернулась из-под руки черноволосого и поспешила к Файре, стараясь не оглядываться, но у самой кухни все же не удержалась и посмотрела через плечо: Торвог и наши гости действительно усаживались за стол, и муж Файры им что-то негромко втолковывал. Судя по всему, слушали его внимательно, только главный среди них изредка хмурился. — Дана, чего ты так испугалась? — осторожно поинтересовалась женщина, когда мы оказались вдали от лишних ушей. — По-моему, причина более чем ясна, — резче, чем следовало, ответила я, доставая тарелки. — Я их вижу в первый раз, и знаешь, желания знакомиться ближе не возникает. Свои же слова, произнесенные тогда, в комнате, и обращенные к портретам, сейчас казались мне глупостью. Файра немного удивленно посмотрела на меня, а я смутилась — впервые так грубо я разговаривала с ней. Но внутри меня перемешались страх перед так резко меняющимся будущим. Я не сомневалась, что гномы могут потребовать, чтобы я вернулась с ними, — и безумная надежда на то, что благодаря им я все вспомню. — Ты напрасно переживаешь, — укорила меня Файра, ловко раскладывая горячие тушеные овощи по тарелкам. — Всем известно, что гномы ценят своих женщин куда больше тех богатств, которые якобы скрывают в своих горах. Немало слухов и историй ходит о том, что их мужчины готовы за косой взгляд убить того, что имел неосторожность выказать неуважение, а уж паче того оскорбление, его женщине. Я промолчала. Едва не уронив котелок с мясом, из которого хотела выложить жаркое на тарелки, заметила, что руки дрожат. Я боялась неизвестности: настолько за эти два года я привыкла к тому образу жизни, который вели мои спасители, что любое изменение привычного уклада воспринималось, как катастрофа. К тому же я точно знала: Файру и Торвога ничуть не пугали мои шрамы. Особенно тот, что тянулся от затылка до щеки, и который я, по совету женщины, умело прикрывала волосами. Что скажут мои, как оказалось, соплеменники, когда узнают об этом? — Вы ведь сразу поняли, кто я? — спросила я просто для того, чтобы хоть немного отвлечься от сомнений, охвативших душу. — Конечно, — улыбнулась женщина и составила тарелки на поднос. — А потому мы знали, что день, когда ты уйдешь, найдя свою родню, рано или поздно настанет. Я едва не брякнула, что, мол, было бы неплохо и мне об этом рассказать, но вовремя прикусила язык. В душе поднимался несвойственный мне гнев, а обидеть Файру в порыве чувств я не хотела. К тому же мне было неизвестно, почему они так поступили, позволив мне мучиться ощущением того, что до того момента, как я очнулась у них в доме, моей жизни не существовало. Может быть, опасались, что я, несмотря на раны, брошусь на поиски утерянного прошлого. А может, и вправду по какой-то причине привязались ко мне и хотели таким образом остановить течение неумолимого времени. Я привычно вышла в зал, где стояли столы, отмечая, что эльф, раздражавший меня высокомерными, насмешливыми и крайне презрительными взглядами, наконец убрался прочь. И составила тарелки перед мужчинами, замолчавшими, стоило мне только подойти. Я собралась было уже уйти, хотя бы для того, чтобы не видеть пристальных и изучающих взглядов гномов, как Балин придержал меня за рукав. — Они ведь не причинили тебе вреда? — спросил он на том-самом-языке, уверенный, что я смогу понять. Как только они вошли сюда, я перестала быть самой собой — превратилась в озлобленного зверя, загнанного в ловушку. Даже не гнев — злоба душила меня. Я злилась на этот сочувствующий и добрый взгляд, на бессмысленные слова. Где они все были, когда я умирала? Как они смели подозревать тех, кто спас меня, в каких-то мерзостях по отношению ко мне, да еще и не стеснялись высказывать свои подозрения при Торвоге? Пусть он и не понимал этого языка, но тон мужчина был способен разобрать, а по сути не так уж сложно догадаться, особенно зная о гномах то, что рассказала мне Файра. Все это мне очень хотелось высказать им в лицо и стоило огромных усилий просто мотнуть головой и выдернуть рукав из хватки седобородого. Я бросила быстрый взгляд на сразу посмурневшего черноволосого, плюнула на приличия и стрелой взлетела вверх по всходу, к себе в комнату. Там упала на кровать и разревелась: от воспоминаний о боли и смутного ощущения, что этого можно было бы избежать, от обиды, иррациональной, но тем не менее грызущей душу, от жалости к самой себе. Добросовестно вымочив подушку, сердито хлюпнула носом и села на кровати, глядя на лежащие на полу портреты. Мне уже казалось, что если бы я не нарисовала их, то гномы бы и не появились на пороге постоялого двора. Но в словах Файры я видела зерно истины — не иначе как случайно завернувшие к нам незнакомцы должны знать обо мне куда больше, чем я сама. А потому сейчас во мне боролись страх перед неизвестностью и желание вспомнить прошлую жизнь. Чаши весов качались то в одну, то в другую сторону, и я никак не могла понять, что же для меня предпочтительнее. От обиженных, сердитых всхлипываний и терзания подушки меня отвлек стук. Одернув задравшуюся тунику, я поднялась с кровати и подошла к двери, прислушиваясь и стараясь понять, кто же за ней. Когда поймала себя на таких мыслях, то неожиданно развеселилась: надо же, теперь во всем умысел тайный вижу. И смело рванула створку на себя. Все же чутье у меня есть, надо признать. И неприятности я тоже нутром ощущаю, но почему-то предпочитаю игнорировать тихий голос странного существа, свившего гнездо в груди, под самым сердцем. За что постоянно расплачиваюсь как своим спокойствием, так и, видимо, здоровьем — ни мгновения я не сомневалась, что тогда, перед пожаром, я ощущала что-то подобное. На меня хмуро смотрел тот здоровяк, Двалин. И молчал. Собственно, я тоже, потому как просто не знала, что и сказать на такое вторжение в личное пространство. — Я могу войти? — спросил гном. Тогда я впервые услышала его голос. Низкий, рокочущий, удивительно подходящий к его внешности. Мгновение размышляла, стоит ли его запускать, но, рассудив, что вряд ли он причинит мне вред, посторонилась. Дверь, впрочем, не затворила, оставив ее приоткрытой. Двалин осторожно перешагнул через разбросанные по полу рисунки, посмотрел на них, после наклонился и, собрав, принялся разглядывать. Я ревниво следила за его действиями: Торвог столько потратил, наверное, на эту бумагу, что отдавать творения на растерзание гному я не собиралась ни при каких обстоятельствах. Хотя он вскоре положил их на стол возле окна и опустился на низкий стул. И все это в гробовой тишине. По какой-то причине страха не было. Куда больше пугал меня его спутник, чьего имени я по-прежнему не знала. Судя по всему, вся троица это понимала, а потому на переговоры отправили именно Двалина. Мне кажется, что это был не самый лучший выбор: лучше бы послали Балина — тот хоть говорить красиво и уверенно умеет. Хотя его я вряд ли стала бы слушать. — А говоришь, что ничего не помнишь, — укорил меня Двалин и постучал пальцем по рисункам. — Те, кто изображен там кроме вас, тоже существуют на самом деле? — спросила я, садясь на кровать и выжидающе глядя на гнома. — Да, — коротко ответил тот, но не успела я и рта открыть, как без предупреждения поменял тему: — Тебе стоит пойти с нами. Я замерла. Конечно, чего-то подобного я и ожидала — слишком уж ясно выразилась Файра, — но не думала, что предложение будет звучать почти как приказ. Однако Двалин явно был товарищем прямолинейным, не любил ходить вокруг да около, а потому сразу перешел к сути. — Мне и здесь неплохо, — тихо ответила я, понимая, что начинаю опасаться реакции здоровяка. — Гномке не место среди людей. — Двалин остался на удивление спокоен, хотя за то время, что я провела у моих спасителей, мне не раз приходилось видеть, как мужья наотмашь били своих жен за малейшее проявление неповиновения, и никто их не останавливал. А потому боялась, что у гномов будет такое же отношение к своим женщинам — как к бессловесным животным, рожденным только для того, чтобы удовлетворять их нужды и производить на свет потомство. — Позволь мне самой решать, — отрезала я, отводя взгляд и стараясь ничем не выдать своих сомнений. — Конечно, — покладисто согласился Двалин. — Ты вольна выбирать для себя любую жизнь. Только подумай о том, как долго ты сможешь находиться здесь и подтирать чужие плевки на полу. И ко всему прочему еще и порочить честь своего народа — негоже гномке жить среди людей, без мужа и защиты. Ох, зря я подозревала его в косноязычии. Может, его голос и не был столь мягок, как голос Балина, но попадали его слова точно в цель. — Нет особой разницы, — набычилась я, отчаянно сопротивляясь внутреннему согласию с его словами, — делать это здесь или же там, у вас. Но тут, по крайней мере, я помогаю людям, которые спасли мне жизнь. — Глупая, — кажется, озлился он. — Терпеть косые взгляды и перешептывания тебя устраивает? Быть везде чужой и никому не понятной, потому что как бы ты ни старалась, похожей на них ты не станешь никогда, хотя бы просто потому, что ты создана Махалом! — А где уверенность, что я не буду отличаться от вас так же, как и от людей? — продолжала упорствовать я. Двалин едва не сплюнул. — Упрямая, — с каким-то непонятным удовлетворением произнес он, — как гномка. Я поднялась с кровати и открыла дверь, ясно давая понять, что дальше продолжать диалог не намерена. Гном смерил меня взглядом, словно размышлял, а не засунуть ли меня в мешок, но потом молча поднялся со стула и вышел. — Думай, — сказал он мне напоследок. — Утром мы уходим, так что сроку тебе до рассвета. Я захлопнула за ним дверь.

***

Уснуть мне так и не удалось. Я ворочалась до глубокой ночи, но глупое сердце не желало дать мне хоть немного отдыха и тревожно металось в грудной клетке, билось о ребра, словно пойманная в западню птица. А разум, находясь во власти дремы, порождал мутные образы, так и оставшиеся неузнанными. В конце концов я все же не выдержала. Солнце еще не взошло, но на улице уже посветлело, поэтому я решила пройти на задний двор, где в небольшом дощатом сарайчике Торвог оборудовал мне крохотную мастерскую. Тогда я была безумно рада столь щедрому подарку, и то, что там совсем немного места, меня не смущало. Я надеялась, что занявшись любимым делом, смогу принять решение. Но стоило мне только затеплить лучину, как мое внимание привлекли уже знакомые негромкие голоса. Я приникла к двери, погасила свет и прислушалась. — Она не пойдет с нами, Торин, — это был Двалин, вне всяких сомнений. — Слишком привыкла жить среди людей: они спасли ей жизнь, а мы — никто, ведь она ничего не помнит. — А потому изобразила меня и тебя столь же четко, словно рисовала с натуры? — Вот, значит, как тебя зовут. Торин. — Не только нас, — хмыкнул Двалин. — У нее в комнате я видел портреты Фили и Кили. — Ей нельзя оставаться здесь, — ого, да Торин гневается. — Ее место — среди своего народа, и я не позволю перечить мне! Я сжала зубы. Как же, не позволит он мне! Да кто его спросит. — Ты не имеешь права приказывать ей до тех самых пор, пока не убедишься, что она из твоего клана, — осадил его здоровяк. — А после, если ты помнишь, она должна признать тебя узбадом. И никак иначе. Законы писаны для всех, Торин, даже для тебя. А уж относительно наших женщин и подавно. — Связать, да на плечо закинуть, — буркнул Торин, остывая. — И получить кровного врага? — напомнил Двалин, а я с ним мысленно согласилась. — Она не простит такого унижения. — Ладно, — сдался черноволосый, — пусть решает сама. Словно шубу с королевского плеча пожаловал. И на том спасибо. Я подождала, пока гномы уйдут, и вновь зажгла свет, хотя для меня каждое обращение к огню являлось мукой. Наверное, смешно, когда взрослая женщина до слез боится пламени в очаге, но я ничего не могла с собой поделать. Сжимала зубы, старалась перебороть ужас — и да, у меня иногда получалось. А иногда и нет, и тогда Файра отодвигала меня в сторону и занимала каким-нибудь делом, не связанным с огнем. Со свечами и лучинами было гораздо проще — они так не пугали меня, потому что пламя было совсем крохотным, ручным, но оттого не менее кусачим. Я, конечно, знала, во что может вырасти этот маленький зверек и чем стать, но все же руки почти не тряслись и мне не хотелось с криком выбежать из помещения. К тому же свободного времени, когда я могла заняться своим любимым делом, было совсем немного и в основном по вечерам, а без света особо ничего не сотворишь. Хотя, как оказалось, в темноте я видела очень даже неплохо, куда лучше, чем Файра и Торвог. Но с глиной никогда не угадаешь: то, что казалось совершенным во мраке, неожиданно принимает гротескные формы, когда тени начинают плясать по изделию. Лепка всегда меня успокаивала и давала силы и терпение для здравых размышлений. Вот и сейчас, лишь только взяв в руки статуэтку лошади, пластающейся в бешеном беге, я словно отгородилась от эмоций, доселе бушевавших во мне. Конь обзаводился тонкими, изящными ногами с крепкими копытами, а я — уверенностью, что мне все же стоит хотя бы попытаться узнать, что было в прошлом. А если все равно ничего не выйдет, я всегда могу вернуться сюда: Файра и Торвог от лишних рук не откажутся. Занятая своими мыслями, я не заметила, как бесшумно отворилась обычно скрипучая дверь в мою святая святых. А когда обратила внимание, то едва удержалась от того, чтобы не швырнуть вошедшему Торину в лицо кусок мягкой глины, с помощью которого я заставляла гриву лошади стелиться по ветру. Потому что этот негодяй, пользуясь моей рассеянностью, уже крутил в руках глиняную доску с барельефом, на котором был изображен меч: что-то похожее на него я подглядела у одного из богатых путешественников, а потом моя фантазия помогла мне его усовершенствовать. — Положи на место, — озлилась я. Меня буквально выворачивало наизнанку, когда кто бы то ни было трогал мои творения без разрешения. Тем более настолько беспардонно. — Что это? — со сдержанным любопытством спросил он. — Таким же сам владелец зарежется, только в руки взяв. Хотя, если вот тут убрать, а здесь, напротив, добавить, то получится очень неплохо. Я уже была готова встать и отобрать у него барельеф, как он положил его на место и перешел к стеллажу, где стояли готовые и почти готовые работы. Мое недовольство вмешательством практически в самую душу его, кажется, ничуть не смущало, и я подумала, что он, возможно, вообще не особо заботится о чувствах окружающих. — Почему ты не хочешь идти с нами? — задал он вопрос, которого я ожидала с того момента, как заметила его. — Мы не причиним тебе вреда, если ты боишься именно этого. И взял в руки статуэтку певчей птицы в ветвях шиповника. — Если ты не прекратишь трогать то, что тебе не позволяли, я точно никуда не пойду! — вспылила я и резко поднялась из-за стола. — Потому что подозреваю, что своими людьми ты крутишь точно так же, как и чужими вещами! Он потемнел лицом — видно, не привык, что к нему так обращаются, — но статуэтку на место положил, всем телом разворачиваясь ко мне и смерив тяжелым взглядом. — Я пойду, — тихо сказала я. — Но я хочу знать, что потом смогу поступить согласно своим желаниям и выбрать, остаться мне или вернуться сюда вновь. Я видела, как насмешливо изогнул он бровь, и могла бы поклясться, что он подумал о том, что Файра и Торвог могут просто не пустить меня на порог. Но гном промолчал, за что я была ему благодарна — оскорблений в адрес моих спасителей, особенно обвинений в бездушности и черствости, я бы не потерпела. — Пусть будет так, — согласно наклонил он голову. — Сколько времени тебе нужно на сборы? Надо же. Я была уверена, что он скажет что-то вроде: «Чтоб через два часа была готова!», но обрадовалась тому, что ошиблась. — Когда взойдет солнце — можем отправляться, — коротко ответила я и выжидающе посмотрела на Торина, скользнув взглядом по стеллажам и своему рабочему месту. — Если ты беспокоишься о том, что не сможешь и дальше этим заниматься, — по-своему понял он мой горестный взгляд, — то среди кхуздов ты найдешь куда больше… — Все, что мне нужно, есть и здесь, — перебила я его, не желая показывать, что творилось в душе. И вновь он промолчал, хотя я видела, что такое мое поведение злило его. Кивнул только и вышел, нарочито шумно затворив за собой дверь моего личного царства. Я еще раз осмотрела все, прощаясь, и решила оставить все так, как есть — будет, куда возвращаться. И вышла прочь — я знала, что Файра не спит сейчас, ожидая моего решения, а потому сможет мне помочь в сборах.