Винный погреб оказался темным и с очень крутой лестницей, с которой я едва не упала, пытаясь одной рукой удержать фонарик, а другой — себя. Двалин, открывший передо мной дверь, махнул топором в нужном направлении, несколько виновато на меня глянул и ушел, но я даже не подумала как-то посетовать на это: я явно оторвала его от какого-то дела, и надоедать и без того занятому гному не хотела.
Вдоль стен ровными рядами стояли бочки: поменьше, побольше, некоторые более вытянутые вверх, а другие — пузатые, стянутые стальными обручами. Я растерянно остановилась перед ними, не зная, где какое вино. Любое мне не подходило; только крепкое, старое, с большим содержанием алкоголя. Такое, что убивало бы любую заразу и согревало, разгоняло кровь.
— Что ты тут делаешь? — Кажется, этот вопрос успел мне надоесть.
Мрачный голос раздался сзади замершей меня, и я, в задумчивости стоящая перед бочками, испуганно шарахнулась в сторону, выронив фонарик из рук. Стекло брызнуло осколками, а капли масла, вспыхнув, разлетелись в стороны, и я в ужасе вскрикнула, закрывая лицо руками — из головы вылетело все, остался только слепой ужас перед огнем.
— Криворукая, — досадливо заметил Торин, появляясь из тени.
И впервые за долгое время мой страх нашел выход в злости. Мне неожиданно стало так обидно и досадно, что я просто не смогла сдержать гнева.
— Пусть криворукая, — огрызнулась я, пятясь от сгорающего на полу масла. — Но я не даю обещаний, которые не выполняю!
Это было глупо — ссориться с узбадом в первые же дни, проведенные под крышей его дома, но я просто не могла позволить ему разговаривать со мной так. Какое-то природное упрямство внезапно решило проявить себя, а может, это выходило накопленное за последние несколько дней напряжение. Убийство, пусть даже и орка, не осталось бесследным.
Торин не понял, о чем я говорю, и недоуменно сдвинул брови. А я не к месту подумала: он-то что забыл здесь, когда все уже отдыхают?
— Ты обещал найти лекаря, — сказала я и почти тотчас пожалела: узбад побледнел, и это было видно даже при том скудном свете, что давала его лампа. Однако что-то просто заставляло меня говорить: — У тебя здесь умирают дети, а на начальных стадиях болезни их можно вылечить! Почему ты тянешь с этим?
Наверное, впервые Торину было нечего ответить. Он просто стоял и смотрел на меня, как-то бессильно опустив руки, а я не смогла выдержать этого взгляда. И хотя я все это время помнила о Герде, который задыхался сейчас рядом с матерью, но все же попыталась оправдать узбада. Откуда мне знать о том, почему он до сих пор не сдержал своего слова? Торин явно был не из тех, кто солгал бы доверившимся ему.
— Я отправил ворона, — вдруг тихо ответил мужчина. — Оин должен приехать, но я не знаю когда.
— Нет времени его ждать, — вздохнула я. — Герд — крепкий малыш, я думаю, он сможет справиться. Мне нужно самое крепкое вино и мед.
Торин наклонил голову, быстро пробежался взглядом по бочкам, поднял фонарь, стоящий на подставке рядом с ним, и подошел к небольшому бочонку, спрятанному в самом дальнем углу. Обернулся и кивком указал мне на него. А я смутилась. Занятая своими мыслями, испугом и желанием помочь ребенку, я совсем запамятовала взять с собой хоть какую-нибудь емкость для вина. Торин едва глаза не закатил от досады, но сдержался и снял с пояса небольшую фляжку. А я с какой-то непонятной тоской подумала о том, что не зря он здесь был, ох, не зря. И если уж у узбада столь паршиво на душе, что он готов сидеть в винном погребе, то об остальных и говорить нечего.
— Потом вернешь, — наказал мне Торин, наполняя флягу, и я поспешно кивнула. — Тебе этого хватит?
— На один раз да, — ответила я, принимая из его рук потяжелевшую вещь.
— За медом обратись к Дис, — тяжело обронил узбад и направился к выходу.
Я поспешила за ним — темнота без того светильника, что сейчас держал в руках мужчина, была кромешной, и мне не хотелось выбираться из погреба наощупь. Мне еще было долго не по себе после этого короткого разговора с Торином, но в конце концов я забылась в заботах. И следующие три дня пролетели незаметно. Более того, я их совершенно не запомнила — перед глазами мелькали только мутные пятна.
Герду стало лучше. Причем настолько значительно, что я преисполнилась надежды: может, в этот раз все будет иначе, и несчастье не коснется этого малыша. Кхузд оказался куда крепче, чем я вообще могла предполагать. Он цеплялся за жизнь и боролся так упорно, что болезнь под таким напором начала отступать. Я почти все ночи напролет сидела возле кровати ребенка, следила за дыханием и перепадами температуры, опасаясь оставить его даже на мгновение. И при этом продолжала в полной мере выполнять все те обязанности, которые были на меня возложены, хоть женщины во главе с Дис так и норовили меня освободить от них. Герд же прилежно пил все, что я ему давала, и уже через двое суток перестал напоминать бледную тень: глаза перестали лихорадочно блестеть, на щеках появился румянец, а самого мальчишку стало трудно удерживать в кровати.
— Запомни, Герд, — погрозила я ему тогда, — чем быстрее вылезешь из-под теплого одеяла, тем быстрее туда вернешься. Полежи еще несколько дней, егоза, от тебя никто не убежит.
Мальчик послушался и уже через седмицу вышел на улицу. Находясь под пристальным наблюдением сияющей матери, мальчишка тут же был облеплен восторженными друзьями, и малышня куда-то резво унеслась, причем Герд, кажется, бежал впереди всех. Я чувствовала себя совершенно вымотанной, но счастливой. Мне хотелось улыбаться, но сил просто не оставалось, и я впервые за все это время уклонилась от работы. Вернулась в комнату, свалилась на кровать и проспала до самого вечера.
Разбудил меня негромкий стук в дверь. Я торопливо одернула сбившуюся одежку, пригладила волосы и, поднявшись, отворила. Дис, стоящая на пороге с подносом, ослепительно улыбнулась и оттерла меня в сторону. Только увидев пар, вьющийся над тарелками с едой, я поняла, как проголодалась.
— Завтрак подан. — Дис поставила поднос на стол.
Я похлопала глазами и изумленно поглядела на женщину.
— Уже утро? — удивилась я, понимая, что проспала куда дольше, чем думала.
— Точно, — хитро прищурилась гномка. — И выглядишь ты сейчас куда лучше, чем вчера.
Я с сомнением покосилась на нее, запуская руку в волосы. Пятерня немедленно застряла, а Дис рассмеялась. Она вообще сегодня была явно в отличном настроении: вся словно светилась; и я, глядя на нее, не удержалась и расплылась в улыбке.
— Сыновья ворона прислали, — сказала мне Дис, села напротив и подперла щеку рукой, наблюдая за тем, как я ем. — Сегодня обещают вернуться.
Я глянула на счастливую женщину и едва подавила вздох — хотелось бы и мне ожидать кого-то с таким нетерпением, а после радоваться воссоединению. Но одиночество за эти два года уже въелось в кости, а память не могла даже дать надежды на то, что это когда-нибудь закончится.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовалась Дис, сноровисто собирая пустую посуду обратно на поднос.
Мне она не позволила даже пальцем шевельнуть, пресекая всякие попытки ей помочь, что меня немало смутило. Не привыкла я бездельничать: и так проспала почти целые сутки, а ведь обязанности мои никуда не делись. Но мне сейчас, кажется, готовы были простить что угодно — за Герда переживали все, и то, что мальчишка поправился, значительно повлияло на отношение ко мне — меня приняли безоговорочно и с радостью. Я была смущена, но счастлива, потому что здесь чувствовала себя как дома. И мрачные взгляды Торина не были тем, что могло бы меня расстроить.
— Вполне сносно, — отозвалась я.
— В таком случае поможешь мне, — резюмировала Дис и не выдержала зрелища моих попыток привести в порядок волосы.
Отобрала расческу и очень быстро заплела мне косу. Я благодарно кивнула — ради нее я была готова на все. И привычно влилась в общий ритм работы, с удовольствием почувствовав себя неотъемлемой частью единого целого.
Под вечер Дис попросила меня отнести ужин часовым на воротах. Смена у них должна была еще не скоро закончиться, а ничто так не поднимает настроение гному, как горячая еда и добрая выпивка. С последним, конечно, для дозорных было очень строго: на посту им не разрешалось брать в рот ни капли хмельного. Торин просто свирепел, если узнавал, что кто-то решился нарушить прямой приказ, и тому, кто пренебрегал правилами, сильно нездоровилось. А Торин всегда об этом узнавал, рано или поздно.
Меня там уже ждали и встречали с неизменными улыбками — гномы добродушно подначивали меня, споро расхватывали принесенную еду, называя меня счастливым найденышем. Мне оставалось только краснеть и смущаться, хотя к подобному я уже должна была привыкнуть.
Возвращаясь, я нос к носу столкнулась с Кроном, тем самым гномом, что получил основательную и достаточно жестокую трепку от Торина в самый первый день моего прибытия в Эред Луин. Меня он как-то сразу невзлюбил, наверное, за то, что в тот момент была с узбадом. Впрочем, мне до его отношения дела особого не было — мне он не нравился, и потому сближаться я не горела желанием.
Разминуться двум, в общем-то, некрупным нам в широких воротах Залов Торина было совсем несложно, но Крон ударил меня плечом так, что я охнула как от неожиданности, так и от боли — теперь синяк точно будет.
— Смотри, куда идешь! — напустился он на меня, да так свирепо, что я попятилась, кривясь и потирая плечо. — Расхаживает тут, как у себя дома, по сторонам не смотрит!
— Сам-то хорош, — не выдержав, огрызнулась я.
Мне было обидно и, надо признать, даже больно: фразой про дом он задел меня за живое. Но спорить и ругаться с ним у меня не было желания, хотя я отчетливо видела, что именно этого он и добивается. В таких случаях с подобными ему товарищами лучше не связываться, да и, если говорить начистоту, я немного его побаивалась: достаточно молодой, не старше Торина, хмурый и языкастый — оскорблениями так и бросался, причем не только в мою сторону.
— Таким, как ты, — навис он надо мной, прожигая взглядом, — стоит держать язык за зубами. Ты здесь чужачка, и молчи, когда с тобой разговаривают.
— Лучше быть чужой, чем уподобиться тебе, — буркнула я, сверкнув глазами, и постаралась проскочить мимо Крона.
— Стой!
Мой маневр почти удался, но гном вцепился в плечо, разворачивая меня к себе. Я зашипела от боли — руку будто сжали в стальных тисках. Что он мне хотел сказать, для меня так и осталось загадкой: мужчина внезапно охнул, разжимая пальцы, и подался назад.
— Да что ж ты все никак не уймешься?
Крона крепко держал за шею молодой гном, которого я раньше никогда не видела. Светловолосый и светлоглазый, со сжатыми от гнева в узкую полоску губами. На нем из-под плаща виднелась кольчуга, а сам плащ был основательно пропылен. За правым плечом я увидела крестовину меча — этот парень явно только что вошел под своды Эред Луина.
Гном свирепо рванулся, выдираясь из хватки молодого мужчины, и набычился, сжимая кулаки и чуть ли не бросаясь на обидчика.
— Не будь дураком, — посоветовали ему. — Благодари Махала, что это увидел Фили, а не Двалин или, пуще того, Торин.
Второй стоял возле ворот, скучающе привалившись к каменной стене и рассеянно прокручивая в руке небольшой камешек. Этот был точной противоположностью первому: темноволосый и кареглазый, с удивительно открытым и располагающим к себе лицом и некоторой наивной восторженностью во взгляде. Одет был тоже по-дорожному, и в движениях проскальзывала утомленность путешественника, попавшего наконец домой.
— И что ты сделаешь? — совладал с собой Крон и насмешливо глянул на парней. — Нажалуешься Торину, своему неизвестно кем коронованному дядюшке, чей род и навлек на всех нас беду?
Надо отдать ему должное: он успел договорить это все до того момента, как кулак светловолосого врезался ему в челюсть. Видимо, этот самый кулак мог бы посоперничать крепостью со стенобитным тараном, потому что Крон закатил глаза и рухнул, как подкошенный. Второй гном тут же подхватился и положил руку на плечо своему товарищу.
— Довольно. Не надо, он свое еще получит, — тихо произнес он и неожиданно повернулся ко мне: — Я вижу новое лицо! Какими ветрами у нас?
— Вот вы где, — мрачный голос раздался у меня за спиной, и я, открывшая было рот ответить, поспешно убралась в сторону. — Не успели появиться, как уже с кем-то сцепились. За уши отодрать за подобное?
Я, наконец, поняла, кто передо мной: сыновья Дис и племянники Торина — Фили и Кили. Мои догадки подтвердились, когда гномка, выскочившая вслед за Торином, обняла парней. Те были явно рады видеть мать, но, судя по всему, несколько робели перед узбадом. Или же мастерски притворялись.
— И где вы шлялись? — вопросил Торин.
Братья переглянулись. Фили потемнел лицом: кажется, ему не особо было по душе такое обращение. Кили только улыбнулся, скинул с плеча дорожную сумку и извлек оттуда тяжелый мешочек, в котором что-то позвякивало. Молча перекинул его Торину и хитро прищурился. Узбад посмотрел на племянников, взвесил кошель и только рукой махнул. Перешагнул через Крона, словно его и не заметив, и собрался было вернуться в кузню — он был в рабочей одежде, с забранными в хвост волосами, чтобы они не мешались. Однако Фили придержал его за руку.
— Оин приехал, — тихо сказал он.
Торин нахмурился и поспешил навстречу невысокому кряжистому гному с несколькими объемными сумками, который только что вошел под защиту стен Эред Луина.
— Лекарь, — пояснил Кили, наблюдающий за мной, и я смутилась. — Торин давно ему написал. Думал, что тот в Железных Холмах, а он со своим братом, Глоином, на тот момент были недалеко от Гондора. Так что ворон его нескоро нашел, а потом мы с ним столкнулись, когда возвращались. Так что конец пути проделали вместе.
Фили, куда более молчаливый — я бы сказала, что даже слишком, — чем его разговорчивый брат, недовольно дернул плечом и прошел внутрь. Кили смерил его несколько удивленным взглядом и виновато посмотрел на меня, разводя руками и словно говоря: что с него возьмешь? Я смогла только улыбнуться в ответ — темноволосый гном был настолько обезоруживающе дружелюбен, что обижать его ни словом, ни жестом не хотелось.
Впрочем, сейчас меня больше занимал другой вопрос: что будет с комнатами, отведенными ранее Ваали? Я за прошедшую седмицу там уже основательно обжилась и даже несколько раз оставалась на ночь, не рискуя оставлять некоторые настойки в процессе приготовления без присмотра. Этому никто не препятствовал, даже наоборот — Дис не могла нарадоваться, глядя на выздоравливающего Герда, и мне немедленно была предоставлена полная свобода действий. Сейчас же, глядя на Торина в сопровождении нового лекаря, названного Оином, я ощутила, как неприятно заныло в груди. Меня снова сдвигали в сторону, как будто я вмиг стала и не нужна вовсе. Уже сегодня у этих комнат, пропахших травами и летом, будет новый владелец, и он приглашен узбадом, а не является самовольным захватчиком. Мне позволили на время занять его место только от безысходности. Нынче же надобность в этом отпала, и мне вновь придется вернуться к обязанностям, что испокон веков выполняли женщины.
— Дана, — от резкого голоса Торина я едва не подпрыгнула, понимая, насколько глубоко погрузилась в раздумья. — Покажи Оину все, что необходимо. Прости, друг, — обратился узбад уже к лекарю, — сейчас слишком мало времени — работа стоит. Вечером надеюсь тебя увидеть, — легкая улыбка тронула губы Торина, и словно солнечный луч скользнул по лицу, сделав его светлым и даже безмятежным.
Краем глаза это отметив, я только покорно кивнула, про себя костеря на чем свет проклятого синеглазого изувера. Хорош узбад, коли не видит боли, им же причиняемой. Или мне таким образом указали на мое место?
— Веди, — улыбнулся мне Оин, и я помимо воли прониклась к нему симпатией.
Внешность у него была немного необычной. Взять хотя бы волосы: они были пегими. Прядь белая, прядь темно-русая, а заплетенные в хитрые косы они и вообще придавали могучему мужчине залихватский вид. У него были темные, глубоко посаженные глаза, а весь его облик так и дышал уверенностью и спокойствием. Через плечо было перекинуто несколько объемных сумок, в одной из которых явственно что-то позвякивало, и мне стало любопытно.
— И давно ты здесь? — поинтересовался Оин, следуя за мной по переплетению коридоров; некоторые из гномов, попадавшиеся нам на пути, здоровались с ним как со старым знакомцем.
— Нет, — покачала головой я. — Две седмицы всего.
— А я и смотрю — лицо-то незнакомое, — усмехнулся Оин. — Да и Фили с Кили удивились. Я-то ладно, старый уже, память подводит, а эти сорванцы любого с лету запомнят.
Я с сомнением покосилась на «старого» гнома, не удержалась и фыркнула. Да к тому же, если Кили действительно можно было бы назвать сорванцом, то с Фили это слово не вязалось совершенно. По крайней мере, если делать выводы из того, что я видела сегодня.
Оин широко улыбнулся, а я обнаружила, что мое плохое настроение улетучилось. В конце концов, главное — это хорошо выполненная работа, а если Оин хорош в лекарском деле, то жаловаться на мелкие неурядицы и обижаться на Торина, для которого важнее результат, чем процесс, смешно и глупо. Но все равно, когда я открыла дверь в комнату, сердце предательски екнуло: за столь короткое время я успела привыкнуть, что здесь все именно так, как нужно мне. И травы, и препараты — все расставлено так, чтобы рука, потянувшаяся за чем-то, непременно находила нужное.
— Вполне неплохо, — покивал Оин, оглядываясь и сбрасывая сумки на пол. — Я бы сказал, что даже хорошо!
Он по-хозяйски обошел комнату, заглянул в шкафчики, рассмотрел висящие на протянутых между стенами веревках высушенные травы. С любопытством сунулся в ящичек со ступками, повертел в руках нож-лопатку, который я выпросила у Двалина — он сковал его специально для меня. Это изделие прекрасно подходило для того, чтобы легко давить горошинки горчанницы, незаменимой при простуде, но очень капризной: крохотные плоды были очень твердыми, а если сок, который так и норовил брызнуть во все стороны, попадал на незащищенную кожу, то вздувались волдыри, которые потом не проходили целую седмицу. Оин восхищенно поцокал языком, не притрагиваясь, впрочем, руками, к небольшим весам, которые я на протяжении трех дней выпрашивала у Торина. Узбад сначала отмахивался от меня, и я уже хотела снова идти к Двалину, надеясь, что тот сможет добыть мне необходимое, как Торин сам зашел ко мне вечером и принес изумительно точные весы, судя по всему, ювелирные. В тот момент я так обрадовалась, что готова была его расцеловать.
Оин покрутил головой и протянул руку, собираясь открыть крышку стоящего на крохотной жаровне толстостенного глиняного горшочка.
— Нет, не надо! — всполошилась я, а лекарь от неожиданности отдернул руку, будто обжегшись. — Там горецвет. Поставила только утром, а его…
— …нельзя открывать до вечера, иначе настойка окажется бесполезной, — с улыбкой закончил Оин и, прищурившись, взглянул на меня. — Не возражаешь, если я все это тут оставлю?
— Н-нет, — ответила я, совершенно сбитая с толку.
— Отлично, — обрадовался лекарь. — А то замучался я таскать все это. Дурни-то наши молодые с железками носились. Нет, чтобы старику помочь…
Я молча на него смотрела, пытаясь разобраться в ситуации.
— Ты проводи меня в западное крыло, — попросил Оин, забирая лишь небольшую дорожную сумку, судя по всему, с вещами. — Торин сказал, что мне там комнату выделили, а я и забыл, где это. Давненько тут уже не был.
— А как же… — совсем запуталась я.
— Что же ты так узбада не уважаешь? — неожиданно посерьезнел Оин. — Ты показала себя очень хорошо, а Торин умеет быть благодарным. Пусть он этого тебе никогда и не скажет. Поэтому все, что здесь есть, — твое по полному праву. А раз он меня позвал, то подсоблю тебе, чем смогу, погощу немного, а потом обратно отправлюсь.
Мне стало мучительно стыдно за себя и свои мысли, которые к реальности не имели никакого отношения. Я почти не знала Торина, но предпочла очернить его в собственных глазах, нежели предположить, что он поступит по совести. И осознание этого для меня было куда хуже, чем то же безразличие узбада. Оин копался в сумке, чем-то звенел и вздыхал, а потом вытащил небольшой сундучок. Заметив мой любопытный взгляд, хмыкнул и открыл хитроумный замочек. Я только ахнула: там у гнома был целый набор инструментов — чистых, из отличной стали, такой, что сама по себе выжигает всяческую заразу.
— Глаза-то загорелись, — по-доброму подколол меня лекарь. — Поглядим, что дальше будет. Может, и тебе такой же справим. Глоин, мой брат, мастер ковать необычную сталь. Хороший мастер, таких еще поискать стоит.
— Сколько вы уже этим занимаетесь? — полюбопытствовала я, помогая Оину доставать из сумок травы.
Если их сейчас не разложить, то они могут сопреть и потерять часть своих свойств, а то и вообще стать совсем негодными, превратившись в обычное сено.
— Много лет, — уклончиво отозвался гном и бережно вытащил несколько крохотных коробочек из бересты; она, как известно, лучше всего подходит для хранения редких трав. Я едва не ахнула. — И ты мне, Дана, не выкай, — грозно нахмурился он. — Терпеть не могу всех этих формальностей.
— А у кого вы… ты учился? — любопытство развязало мне язык, да и Оин нравился все больше и больше — от него я не ожидала внезапных резких слов, которые могли бы ошеломить не хуже дубинки, как от того же Торина.
— У Тарсуна, — ответил лекарь и, видя, что мне это имя ничего не говорит, пояснил: — Он был лучшим в своем деле. До того, как он взялся меня вразумлять, я больше умел калечить, чем врачевать. Максимум, на что меня хватало, — это прижечь рану, даже если под рукой есть все необходимое.
Я содрогнулась. Лучше я истеку кровью, чем позволю горящей головне коснуться моего тела.
— После битвы при Азанулбизаре Тарсун, которому мне пришлось помогать за отсутствием свободных рук, отметил, что у меня есть к этому способности, — продолжил Оин; кажется, рассказывать о делах минувших дней ему очень нравилось. — Я был тогда совсем еще юнцом — борода только-только начала пробиваться. Раненых было не счесть, так что практики у меня в первые же дни обучения оказалось предостаточно.
— И как? — поинтересовалась я раньше, чем сообразила, что вряд ли такой вопрос уместен.
— Я почти ничего не помню, — вздохнул Оин. — Бой был очень тяжелым, страшным и кровопролитным. Голова гудела, и я мог только механически выполнять приказы Тарсуна. Ладно, хоть руки не тряслись — ты поди, помаши молотом на протяжении нескольких часов. А потом схватись за иголку — ни стежка не сделаешь. Так что помню только грязь и кровь. Да Фрерина.
— Кого? — переспросила я.
— Брата Торина, младшего, — немного удивленно отозвался лекарь. — Там же его дед, Трор, погиб, да вот Фрерин. Его ранили — плохая рана была, Тарсун как увидал, так только головой покачал, сразу сказал, что не жилец. Ох, справный воин был, в воинском мастерстве ему равных почти не было, вот только орков куда больше нас набежало. Их с Фундином, отцом Двалина и Балина — и моим дядей, — к Зеркальному озеру оттеснили, в клещи зажали и перебили. Торин, Дана, такой жесткий не просто так. Ему многое пришлось пережить. Он от брата два дня не отходил: не ел, не спал, сидел рядом, дыхание ловил. После его смерти и Торина как подменили — совсем другим стал.
Я слушала, затаив дыхание. Кое-что для меня начинало проясняться, да и посмотрела я на вечно хмурого узбада совсем иным взглядом. Оин только хмыкнул, наблюдая за мной, а после возвестил:
— Давай, Дана, веди! Отдохну с дороги, приведу себя в порядок и поступлю в твое полное распоряжение!
Я смущенно улыбнулась и повела лекаря в отведенные ему комнаты. А из головы никак не шло рассказанное Оином.
***
Вечером было все, как всегда, однако стоило только в общем зале появиться Кили, как настроения тут же переменились. Этот молодой гном был просто сгустком энергии, неуемной, брызжущей во все стороны весельем и смехом. Не поддаться его обаянию было попросту делом невозможным, и я с изумлением увидела легкую улыбку на лице узбада. А Дис так вообще была настолько счастливой, что я могла только молча и по-доброму завидовать.
Кили не замолкал ни на мгновение. Я только диву давалась, как он успевал и есть, и говорить, но в конце концов разошедшийся гном получил от старшего брата, который только снисходительно наблюдал за ним, заслуженный подзатыльник — Кили перевернул на него кружку. Фили ловко подхватил ее, не расплескав ни капли, но возмездие все-таки настигло темноволосого гнома. Кили обиженно надулся, но хватило его ровно на пару минут — и все пошло по новому кругу.
Общая атмосфера стала настолько беззаботной, что кто-то из гномов, пропустив несколько кружек эля, притащил свирель. Она была старой, кое-где растрескавшейся и любовно залатанной рыбьим клеем, а уж когда смурной могучий мужчина поднес ее к губам, шум мгновенно стих, и по залу поплыла мелодия.
Тончайшее кружево невесомо ткалось мастером, звенело соловьиными переливами, журчало весенними ручьями, только-только пробивающимися из-под снега. Я застыла, не в силах сдвинуться с места — мне казалось, что ничего прекраснее в своей жизни не слышала. И настолько увлеклась звучащей музыкой, что далеко не сразу заметила возню за столом: Кили пихал в руки Фили скрипку. Старший брат отбивался, как мог, а в конце концов положил брату ладонь на затылок и едва не ткнул того носом в тарелку.
Но скрипку все-таки взял. Скорее всего потому, что Дис ласково погладила его по плечу и кивнула на инструмент. Гном досадливо посмотрел на вертящегося на своем месте Кили, нахмурился как-то слишком уж обреченно и коснулся смычком струн. Низкая, пронзительная трель повисла в воздухе, а светловолосый прикрыл глаза, вздохнул, словно перед погружением в воду, и заиграл, вплетая мелодию в переливы свирели. Гномы не сговаривались, явно не играли что-то знакомое всем — они творили, чуяли не друг друга, а саму музыку. Бархатный, трепещущий звук скрипки пробирал до костей, неторопливой рекой струился по залу, а свирель поблескивала серебристой чешуей резвящейся в водах форели, проворная, светлая. Могла ли я предположить, что гномы способны на такое? Нет, не могла, а оттого это заставило меня потерять счет времени.
Спустя несколько мгновений, а может, часов, мелодия внезапно изменилась, и я ее узнала — это была старинная баллада, крайне сложная в исполнении. Даже талантливые менестрели неохотно брались за нее, зная, что малейшая оплошность, и мелодия расползется, распадется по нотке, становясь бессмысленным набором звуков. А тут гляди ж: оба ее заиграли столь легко, словно она была детской песенкой.
И в этот дуэт вплелся голос. Низкий, бархатный, поразительно теплый — Дис улыбнулась и свободно начала выводить рулады, и я зажмурилась, вслушиваясь в знакомые слова. Мелодия сама рвалась из груди, сама сложилась и сама заставила меня не молчать. Голос у меня был выше, чем у Дис, и тембрально отличался достаточно сильно, однако мне тогда было уже все равно, будут ли они сочетаться. Наверное, потому что уже слышала конечный результат, а потому легко повела вторую партию. И в тот момент я забыла о смущении, забыла о том, что здесь совсем недавно и мне стоило бы просто помолчать — музыка стала частью меня, как я стала частью целого со всеми, кто был в этом зале.
Скольжу по снегу. Мир ночной безмолвен.
Луна с досадой смотрит с высоты,
Как я стремлюсь дойти туда, где ты
Стряхнёшь усталость жарким током крови —
И тем спасёшь меня от пустоты.
Скольжу по снегу. Мир ночной опасен.
Там, среди сотен недоступных звёзд,
Мерцает, невзирая на мороз,
Одна — основа первобытных басен
И символ сотен одиноких слёз.
Скольжу по снегу. Мир ночной встревожен.
В моих следах запуталась метель.
А дома ждёт - нетронута - постель,
И одиночество влечёт клинок из ножен.
Я ж всё ищу покорно новостей.
Скольжу по снегу... К чёрту эти ночи!
Нет, чтобы спать, спокойно видеть сны...
Раба (хозяйка) мёртвой тишины,
Самой себе разлуку напророчив,
Смотрю с обидой в зеркало луны.*
Только когда последние звуки скрипки затихли под высокими сводами зала, я рискнула оглядеться и сообразила, что сделала. Однако ни одного осуждающего или насмешливого взгляда я на себе не поймала. Наоборот, гномы одобрительно качали головами и улыбались, вполне довольные тем, что сейчас услышали. Кили восхищенными глазами поглядел на меня и неожиданно подбадривающее подмигнул, что-то прошептав на ухо старшему. Фили немедленно дал ему по ушам, и я едва сдержала смех.
— Идем, — потянула меня из-за стола Дис. — Оставим наших мужчин обсуждать все, что им взбредет в голову. И да, Дана, у тебя замечательный голос. И ты зря его показала — они ведь теперь не отстанут, будешь как обязанность отрабатывать.
Женщина рассмеялась, глядя на мое вытянувшееся от удивления лицо, и легонько подпихнула меня к выходу из зала. А я почувствовала себя по-настоящему счастливой.
