Книга I. Пламенный рассвет

Двалин, не слушая моих вялых попыток отвертеться, оттащил меня в лазарет и захлопнул дверь прямо перед носом. Вид у гнома был такой жуткий, что я сочла за лучшее отсидеться там, куда меня выставили, и не перечить. Хоть я и не могла просто так сидеть на месте — меня трясло, и я разбила фиал с настойкой перечницы. Чихая от едкого запаха, убрала осколки, вытерла лужицу и села рядом со спящим парнишкой, пытаясь хотя бы представить, что теперь будет. Дабура было жалко до слез, и я все-таки не удержалась, разревелась. Знала я его не так уж и долго, но успела понять, насколько он был замечательным. В нем не было свойственной гномам задиристости, но это сполна компенсировалось хватким умом и упорством в работе. Он постоянно приходил позже всех, но неизменно с улыбкой на губах и мечтательным взглядом. Дабур был тем, кого слушают и чье мнение всегда принимают во внимание, потому что он никогда не лез в дела, если не был уверен в том, что может дать дельный совет. И, насколько мне было известно, этот гном, широкоплечий, крепкий, с черными, как вороново крыло, волнистыми волосами и удивительно безмятежными глазами, был очень дружен с сыновьями Дис. Мне было даже страшно подумать, что будет с Фили и Кили, когда они узнают о том, что случилось. То, что кинжал был людской работы, поняла даже я. Оружие, что делали гномы, существенно отличалось от человеческого, и это было заметно сразу же, стоило только бросить взгляд. И потому, разумеется, моей первой мыслью было, что это кто-то из людей Кихогила. Но подробности смерти Дабура мне были неизвестны, поэтому я, старательно сдерживая дрожь в руках, постаралась не спешить с выводами, а просто подождать. В конце концов, не навечно же меня здесь заперли? Рано или поздно придет хотя бы Оин, и тогда я постараюсь узнать все, что только можно. Мой подопечный пришел в себя в самый неподходящий момент. Тяжело заворочался на кровати, рискуя движениями поспособствовать тому, что рана вновь откроется, и уставился на меня мутным взглядом. Я прекрасно понимала, в каком он сейчас состоянии: ослабленный организм вовсю пытался излечить самого себя, а голова у молодого мужчины, наверное, болела просто невероятно сильно — к сожалению, снотворные отвары имели свои побочные действия. Я едва успела прижать его к постели, чтобы он не наворотил глупостей. В горле у парня пересохло, а потому он не смог произнести ни слова, а я к тому времени уже принесла еще вытяжки из корней акалистника, обладающего кроветворящим, заживляющим действием, погружающим в глубокий сон. И хоть раненому этого уже не требовалось — боли были вполне терпимы, — но я сочла, что лучше пусть спит, чем сейчас узнает о том, что произошло. Как оказалось, сделала я это весьма вовремя. Стоило только мужчине вновь провалиться в забытье, как в лазарет вошел Оин. Я с испугом посмотрела на него: под глазами гнома залегли глубокие тени, но не от усталости, а от гнева, лицо было бледно, а кулаки то и дело сжимались, словно он уже душил неведомого убийцу. Заговорить с ним я не решалась долго, только следила за нервными перемещениями по лазарету, но после того, как он чуть не перевернул горшочек в кальциумитом, со вздохом поднялась, отобрала у него ножик, которым он неосознанно размахивал, и усадила на стул. Принесла успокаивающей настойки, подождала, пока он, не сопротивляясь, ее выпьет, и выжидающе на него посмотрела. — Торин всех торговцев сгреб и в темницы на нижний уровень отправил, — буркнул он на мой невысказанный вопрос. — И пусть благодарят всех своих богов, что не порубил на месте. И то только потому, что Кихогил за своих охранников вступился, пожалел. Но сдается мне, что как только узбад выяснит, кто конкретно это сделал, то сам его убьет. — За что его так? — тихо спросила я. — С кузницы шел, — ожесточенно дернул себя за бороду Оин. — Лами говорит, что он как раз с кольцами закончил. Заказ большой на ювелирные изделия — Дабур же мастером хорошим был, далеко известным. И нет нигде готовых изделий. А Нали видел, что тот в кошель их складывал. Выходит, из-за этого и убили. — А чей нож был? Его нашли? — села рядом с лекарем я. — Да он и не скрывался, — лицо Оина искривилось, словно он вспомнил что-то крайне отвратительное. — Помнишь, чернявый такой, высокий, у него еще шрам по щеке? Мой, говорит, кинжал, да только вчера у него этот нож якобы вытащили. Я помолчала, пытаясь вспомнить, и перед глазами, словно живой, встал образ человека. Кажется, он был главным среди охранников, но мне показался одним из тех, что никого не ударят в спину и не предадут своих. Конечно, первое впечатление часто бывает обманчиво, но все же я предпочитала доверять своим глазам. Да и одно то, что он сразу же признал свой нож, наводило на мысли, что этот человек уверен в своей невиновности. Оину я своих догадок не высказала, предпочитая промолчать — гном был на взводе, и лезть под горячую руку не стоило. Но мне по-прежнему не верилось, что все именно так, как думают все остальные: Кихогил хорошо разбирался в людях и вряд ли бы нанял какого-нибудь головореза. Гнилое нутро видно издалека, и торговцы, которые постоянно подвергают свое благосостояние и жизнь риску, не доверяют первым встречным. Дверь в лазарет хлопнула, и я вздрогнула от неожиданности, разворачиваясь к вошедшим. Первым ко мне влетел Кили, и я со все возрастающим изумлением рассматривала молодого гнома. Он явно был в бешенстве: глаза сверкали, его ощутимо потряхивало — так бывает, когда тело требует действия, но разум зажимает чувства в стальные тиски воли, — а на левой скуле быстро зрел кровоподтек, да еще такой большой, что я невольно ахнула и подхватилась, бросаясь за травами для примочки. В конце концов, не зря же он ко мне пришел. Впрочем, причина того, что Кили завернул в лазарет, вскоре выяснилась. Следом за младшим из братьев зашла Дис, и я чуть не застонала — женщина выглядела ничуть не лучше Оина. Такая же мрачная, полная гнева, но в ее движениях скользило какое-то отчаяние и бессилие, к тому же я заметила, что она закусывала губу. Такое выражение лица я видела, когда она узнала, что Торина ранили при нападении Тилгука на Эред Луин, и, честно признаться, испугалась, что случилось нечто помимо убийства Дабура. Кили явно был не в себе. Огрызался на каждое слово матери, сбрасывал ее руку, когда она пыталась успокаивающе погладить его по плечу, и Дис в конце концов не выдержала и так на него рявкнула, что Оин, для того, чтобы прийти в себя, закуривший трубку, подавился дымом и надсадно закашлял. — Уймись! — Кили зыркнул на мать из-под челки, но послушно уселся на стул. — Не сбежит он от тебя никуда! Этот дурак теперь уж точно никуда не сбежит! И коль у тебя хватило ума полезть разнимать его и Торина, то и поделом тебе! Ты что, думал: дядя обессилел настолько, что по зубам зарвавшемуся мальчишке не сможет дать? Она говорила, а я видела, как больно этой женщине сейчас. Язвительные и болезненные слова срывались с ее языка, но сама Дис была готова расплакаться, и только гордость удерживала ее от этого. — Не говори про него так! — взвился Кили. — Ты ничего не знаешь, не понимаешь! Ни ты, ни Торин не видите ничего дальше своего носа! — А ну-ка, замолчал! — грохнул кулаком по столу Оин, и молодой гном замер. — С матерью так разговаривать — последнее дело. Так что придержи язык за зубами, чтоб потом не жалеть о своей несдержанности. Кили сгорбился на стуле, а я видела, как нервно подергивает он ногой — ему явно хотелось исчезнуть отсюда как можно скорее, и точно не потому, что Дис и Оин его отчитали за что-то, чего я пока не знаю. Пришлось мне постараться сделать все как можно быстрее, и гном, получив первую помощь — а на деле, судя по всему, мать просто хотела его увести подальше от эпицентра событий, — коротко кивнул мне в знак благодарности и стрелой выскочил прочь. — Не сиди у него под дверью! — бросила Дис напоследок. — Все равно ключ у Двалина, и раньше, чем Торин позволит, его не выпустят! Деревянная створка двери, ведущей в лазарет, грохнула так, что у меня закачались вязанки высушенных трав, развешенных под потолком. Оин вздохнул, покачал головой и вышел вслед за племянником узбада, а Дис обессиленно опустилась на стул и закрыла лицо руками. Я впервые видела ее настолько расстроенной и даже не знала, что делать. Немного помялась, погладив ее по волосам — женщина никак не отреагировала, застыв, как изваяние, — и прошла в соседнее помещение, где на жаровне стоял горшочек с настоем ромашки. Быстро разлила по кружкам и вернулась к Дис. Гномка, у которой глаза были красные, но, что удивительно, совершенно сухие, с благодарностью приняла у меня из рук травяной чай и сделала большой глоток, приходя в себя. — Дис, что произошло? — осторожно спросила я. Она посмотрела на меня, закусив губу, словно размышляла, стоит мне говорить, но, видимо, потрясений для нее сегодня было достаточно, потому удержать в себе все произошедшее она просто не смогла. Торин замкнул двери темницы и зажал ключ в руке. Двалин покосился на друга и только головой покачал — краше в гроб кладут. У него в Чертогах кто-то убил — подло, в спину! — одного из тех, кого он поклялся защищать. И что самое страшное, Двалин понимал, что Торин сейчас думает только об одном: что этого можно было бы избежать, если бы караван просто выставили за ворота, как только торг закончился. Сохранили бы одну жизнь в обмен на десяток других. Сбоку послышался шум, и Двалин с Торином разом напряглись — вот этого они и боялись. — Фили, нет, стой! — Кили попытался было остановить своего брата, но легче было задержать отряд Тилгука, чем разъяренного сына Дис. Торин развернулся навстречу старшему племяннику. Лицо у Фили было бледным, словно у мертвеца, а в руке гном сжимал меч, причем не свой, а, судя по всему, первый попавшийся под руку. И даже у Двалина на мгновение мелькнула мысль, что в таком состоянии Фили может броситься не только на тех, кто посмел поднять руку на его друга, но и на любого, кто встанет у него на пути. — Кто из них это сделал? — голос был холоден, и только глаза, полыхающие бешенством, и подрагивающие руки выдавали, насколько сейчас напряжен молодой гном. — Фили, не надо, — отчаянно прошептал Кили, помнящий всего пару раз, когда видел брата в таком состоянии. — Мы пока не знаем, — спокойно ответил Торин. — Возвращайтесь к себе. — То есть ты так все и оставишь? — почти прошипел Фили. — Вновь закроешь глаза и будешь играть в благородство? — Не забывайся, — узбад в упор посмотрел на племянника. Но если он надеялся, что тот отведет взгляд, то в этот раз он ошибся. Фили лишь крепче стиснул рукоять меча, а Кили в отчаянии бросился к нему, понимая, что еще мгновение — и неизвестно, чем все это кончится. Брат ответил на движение младшего страшным ударом — просто отмахнулся, жестоко саданув локтем по лицу, — и Кили взвыл, вскидывая руки. Ощущение было таким, словно ему обухом ударили по голове. — Ты боишься запачкать руки? — словно не замечая того, что сотворил, бросил Фили, но Двалин заметил неуверенность в его движениях. Старший не мог так просто причинить боль своему брату и остаться к этому равнодушным. — Да, Торин? Чего ты боишься? Толков? Или, может, ты думаешь, что они не виновны в содеянном? Тогда пусти меня туда — и через пару часов, я клянусь тебе, мы узнаем, кто это сделал. — Нет, — последовал короткий ответ, и Фили выдохнул, будто его ударили под дых. Он шагнул, явно намереваясь забрать ключ у Торина, но узбад чуть качнулся ему навстречу, сделав неуловимое движение рукой, и его племянник осел на пол — Двалин едва успел подхватить обмякшего гнома. Выпавший из руки меч звякнул о камни, и Кили, прижимающий ладонь к лицу, в ужасе бросился к брату. Двалин, видя, что парень просто без сознания, без колебаний закинул его на спину и вопросительно глянул на Торина. — Запри его, — коротко приказал сын Траина. — И ключ забери с собой. Пусть сидит, пока не охолонет. Еще не хватало мне с ним проблем, — Торин перехватил дернувшегося было за Двалином Кили: — А ты иди к матери. Я ясно выразился? — Он совсем не в себе, — отчаянно произнесла Дис, едва сдерживая слезы. — Дабур на два года старше Фили, и они давно уже крепко сдружились. У моих сыновей мало друзей, даже можно сказать, что нет совсем — не потому, что они не способны на такое, а просто потому, что Фили и Кили не желают сближаться с кем бы то ни было. Дабур стал редким исключением. Да что я говорю, ты, поди, и сама знаешь, каким он был. — Я кивнула. — И Фили… Ох, Дана, за что им это все? Мне было мучительно больно за Дис, за братьев, которые потеряли близкого друга, и в душе на несколько мгновений подняла голову душащая злоба. Может, Торин действительно прав, раз заточил людей в темницы до выяснения всех обстоятельств? Я не знала верного ответа на этот вопрос, но мне важнее сейчас была Дис, сидящая с таким потерянным видом, что я едва сдерживала слезы, — в конце концов, это мне стоило бы ее утешать, а не наоборот. Гномка просидела у меня еще около часа, и все это время я просто перебирала ей волосы, устроившись за ее спиной, и рассказывала какие-то глупые истории и сказки, что приходили мне на ум. Дис даже несколько раз улыбнулась — эти мгновения я буквально считала, — а потом сказала, что мне впору было бы малышню развлекать рассказами — они бы слушали, раскрыв рот. Я смущенно улыбнулась, нутром ощущая, что женщине стало легче. Она словно смирилась с тем, что произошло, поверила — в который уже раз, — что все скоро вернется на круги своя. И стоило только мне это понять, как она поднялась, крепко обняла меня, прошептав слова благодарности на ухо, и вышла, оставив меня в недоумении и некоторой растерянности. Все необходимое в лазарете я сделала уже давно, но все еще не рисковала выходить из помещений, причем объяснить подобное свое желание закрыться ото всех никак не могла. Хотя я, конечно, знала со слов Дис, что мужчины настоятельно просили женщин поменьше выходить из своих комнат и покоев в связи с тем, что случилось, но для меня это казалось абсурдом. Если людей, которые, как думают все, совершили такое злодеяние, уже заперли на нижнем уровне, то чего нам опасаться? Из-за чего гномы перестали ощущать себя в Эред Луине в безопасности, если основная угроза сейчас устранена? Не успела я взяться за ручку двери, как ее открыли с другой стороны, и надо мной горой воздвигся Двалин. — Куда собралась? — хмуро поинтересовался он. — Что ж мне, теперь вообще отсюда не выходить? — спросила я, уперев руку в бок. — Выходи, — посторонился гном, — только Торину на глаза не показывайся. — Почему? — удивилась я, но мгновением позже осознание заставило голову закружиться: — Он винит меня в том, что произошло? Думает, что я виновата в смерти Дабура только из-за того, что я попросила узбада помочь раненным охранникам Кихогила? Я ощетинилась иголками недоверия и какой-то бессильной злости. Скорее всего, я сама себя винила в том, что произошло, но не хотела в этом признаваться. Двалин посмотрел на меня с каким-то странным, оценивающим прищуром, потом развернул, затолкал обратно в лазарет и закрыл дверь. — Точно говорят, что бабы — дуры, — безапелляционно заявил он, а мне оставалось только изумленно глядеть на него. — Пока нарочно не ткнешь, дальше своего носа не увидят ничего. Успокойся, Торин далеко не глуп и все прекрасно понимает. Я подозрительно взглянула на Двалина, но тот был абсолютно серьезен, и я немного остыла. Хотела было спросить, чего он забыл у меня, но гном взял со стола чистый бинт, даже не спросив меня, и вышел, несмотря на мои попытки разузнать, куда он все это понес и что опять стряслось. Я просидела в лазарете до самого вечера, лишь дважды выходя оттуда и поражаясь пустынности коридоров и переходов, и во мне зрела тревога и ощущение неправильности происходящего. В голове раз за разом возникал смутный образ убитого, и с каждым мгновением он становился все четче, а я все яснее видела, что концы с концами не сходятся. И в результате целого дня душевных терзаний не выдержала. Я знала, что так поступать никто не давал мне права, знала, что это противоречит всем правилам, но иначе просто не могла. Пробраться в комнату, где лежал Дабур, которому завтра должны были отдать последние почести, не составило труда, и я осторожно притворила за собой тяжелую дверь. Стараясь не смотреть на спокойное лицо умершего, я внимательно осмотрела его — мне бы очень хотелось взглянуть на рану, но сейчас это не представлялось возможным. Зато я заметила кое-что очень важное: Дабур был совсем молодым и найти свою избранницу пока еще не успел, а потому вамаальт висел у него на шее. Это удивило меня, но только лишь подтвердило мои подозрения. Надо признаться, колебалась я достаточно долго, прежде чем разомкнуть крепкую цепочку и снять амулет с шеи покойного. Вамаальт у него был невероятно красивым: светящийся изнутри крайне редкий камень падпараджа в изумительно тонкой оправе, но я была не в том состоянии, чтобы восхищаться тем, что уже никогда и никому не понадобится и будет похоронено в гробнице вместе с молодым гномом. О том, что будет, если меня застукают, я старалась не думать и проскользнула к двери, ведущей на нижний уровень, к темницам. К моему удивлению, охраны при ней не было, и она даже не была заперта на замок. Конечно, я знала, что там, внизу, три камеры с хитрыми гномьими запорами, которые вскрыть не сможет даже, наверное, самый искусный вор, но все равно, если учитывать состояние жителей Чертогов, стоило бы оставить хоть одного охранника. Впрочем, данное обстоятельство сейчас было мне только на руку. — Кихогил, — тихонько позвала я, спустившись по лестнице к темницам. Торговец находился вместе с несколькими своими людьми в средней камере и, кажется, спал прямо на полу, прислонившись к стене возле самых решеток. Но стоило только мне приблизиться, как тут же открыл глаза и внимательно на меня посмотрел, не поднимаясь, впрочем, с пола. — Дана? — судя по всему, мне удалось его удивить. — Зачем ты сюда пришла? Не боишься, что ваш узбад может осерчать? — Если узнает, то, может, и разозлится, — как можно тише отозвалась я и присела на корточки возле толстых решеток. — Но это если узнает. В отличие от того, что мне приходилось слышать о местах заключений, гномы постарались сделать темницы хотя бы немного пригодными для жизни. Здесь было сухо и тепло, помещение хорошо освещалось, а в самих камерах стояло несколько кроватей с подушками и одеялами. Я даже подумала, что гномы, наверное, не рассчитывали, что здесь действительно кто-то побывает, кроме провинившейся молодежи, посаженной под домашний арест, а потому и не создавали условий, невыносимых для пленников. — Я слушаю тебя, Дана, — настороженно отозвался Кихогил и с усталостью на меня посмотрел. А я подумала, что он все-таки уже пожилой человек, и его сердце однажды может не выдержать таких потрясений. Рядом с караванщиком, на одной из кроватей, я увидела того самого воина, чьим кинжалом и был убит Дабур: мужчина лежал, не двигаясь, но по тому, как он затаил дыхание, я поняла, что он не спит, а внимательно прислушивается к разговору. А также я поняла, для чего Двалину понадобились бинты: все раненые, кроме парня, что спал у меня в лазарете, оказались здесь же, в темницах, но гномы не решились оставить их без необходимых перевязок. Вот и выяснилось, где же почти целый день пропадал Оин, ко мне заглянувший всего пару раз. — Вы ведь уверены в каждом из них? — поинтересовалась я. — Во всех этих людях, до единого? — Абсолютно, — непреклонно ответил мне Кихогил. — Я с ними много раз делил и еду, и кров, и невзгоды. Все они не один раз спасали мою жизнь, и я знаю их лучше себя самого. Кто-то мне как брат, а кто-то — как сын. Да, я плачу им за хорошую работу, но бывали времена, трудные для меня, когда я оказывался на мели, так ни один из них не ушел в поисках лучшего места работы. Они терпеливо ждали, когда у меня все наладится, и всячески этому способствовали. И я уверен, что ни один из них не способен на такой страшный поступок. Их честь просто не даст им ударить в спину беззащитного, особенно из тех, кто дал им приют и оказал помощь, не потребовав ничего взамен. Я задумчиво кивнула, ощупывая в кармане амулет, вздохнула и вытащила его, показывая Кихогилу. Тот удивленно пробежался по нему взглядом, и, несмотря на то, что сейчас его явно больше занимали другие проблемы, в его глазах промелькнула нескрываемое восхищение. — Вы знаете, что это? — спросила я, отпуская цепочку и позволяя вамаальту качнуться, отражая на своих гранях свет и вспыхивая разноцветными искрами. — Подвеска, — осторожно произнес караванщик. — Невероятной красоты вещь, вижу. И стоит соответственно. — А кто-нибудь из твоих парней знает — означает ли он что-нибудь? — подняла повыше камень я. Как я и предполагала, своим появлением я разбудила в них любопытство, и привыкшие ко многому воины лишь притворялись спящими. Но стоило Кихогилу потребовать ответ на мой вопрос, как он был получен незамедлительно, и я поняла одно: никто из тех, кто сейчас был заточен в темнице, понятия не имел о том значении, что имели вамаальты для подгорного народа. Я поднялась на ноги, коротко поблагодарила караванщика и, собираясь уже выходить, неожиданно для себя самой уточнила у главы охраны: — Ваш кинжал пропал до того, как вы прибыли в Эред Луин? Мужчина помолчал, косо взглянув на Кихогила, и, получив едва заметный кивок, нехотя ответил: — Нет, уже после. Во время трапезы обнаружил. Я не привык ходить без оружия. Но подумал, что оставил в отведенной мне комнате. Коротко, четко и ясно, как и следовало ожидать. Я кивнула и вышла, предварительно убедившись, что в коридоре никого нет и никто не узнает, что я здесь была. Мне следовало еще вернуть вамаальт на место, потому что его пропажу обязательно заметят, а быть обвиненной в воровстве, да еще и грабеже покойников мне очень не хотелось. А если учитывать состояние жителей Эред Луина, ожидать можно было чего угодно. К тому же подозрения мои не утихли после разговора с Кихогилом, а только стали сильнее, и уже появилась уверенность в правильности моих действий. Так что если я двигаюсь в верном направлении, то убийце совершенно незачем знать, что кто-то обратил внимание на такую, казалось бы, несущественную деталь. Конечно, несущественную для гномов, но для меня, прожившей достаточное время среди людей, она сразу же бросилась в глаза и теперь не давала покоя. На обратном пути в лазарет я едва не споткнулась о вытянутую ногу сидящего на каменном полу Кили. Он прислонился к стене возле двери, ведущей в одну из комнат, у которой, насколько мне было известно, хозяина не было, но, тем не менее, сейчас она была заперта на ключ. Молодой гном дремал, уткнувшись лбом в колено, но, когда я едва не упала, успев вовремя перескочить через него, он подхватился, ошалело хлопая глазами и тут же ощериваясь, как пес, у которого собираются отнять кость. Увидев меня, сразу же успокоился и даже вымученно улыбнулся, а я вспомнила рассказ Дис и поняла, что, судя по всему, именно здесь и заперли старшего из братьев. А Кили, как и следовало ожидать, плевать хотел на приказ дяди и просьбу матери. — Может, зайдешь ко мне? — предложила я, заметив, что гном явно замерз. Конечно, коридоры не прогревались, а он сидел на голом полу в одной рубахе и полотняных штанах. — Нет, — сразу же замотал головой Кили, но как-то не очень уверенно. — Ненадолго, — я бесцеремонно подтолкнула его в направлении лазарета. — Согреешься и вернешься на свой почетный пост, договорились? Не думаю, что Фили будет счастлив оттого, что его брат подхватил простуду, карауля его у двери. Кили сопротивлялся очень неубедительно, и мне в конце концов удалось уговорить его зайти ко мне. Там я вручила ему тонкое одеяло, в которое он завернулся, разом став похожим на шкодного мальчишку, и принял у меня из рук кружку с горячим травяным чаем. Подозрительно понюхал, но, видимо, запах ему все же понравился, и он сделал осторожный глоток. — Надеюсь, тут нет какой-нибудь неучтенной травки? — улыбнулся он, а я увидела, что с его плеч будто бы груз свалился, и только в темных глазах по-прежнему плескалось беспокойство за старшего брата. — Не должно быть, — я качнула головой и хитро прищурилась, дождалась, пока он сделает второй глоток, и добавила: — Но я не проверяла. А Оин там сегодня слабительное делал. Кили мне, конечно, не поверил, да и врать я была не мастак. Так что гном просто сидел на стуле, как нахохлившийся воробей, и молча, с наслаждением пил горячий отвар. Потом, немного виновато взглянув на меня из-под растрепанной челки, тихо спросил: — А что-нибудь от головных болей есть у тебя? — Зачем тебе? — удивилась я. Бегло оглядела его, пытаясь найти признаки, которые свидетельствовали бы о постоянных мигренях — в других случаях терпеливый гном вряд ли бы стал спрашивать о лекарствах, предпочитая сносить все молча и без лишних жалоб. — Не мне, — еще тише произнес Кили, утыкаясь взглядом в кружку. — Это… Фили. У него это… постоянно. — А отчего, ты, случаем, не знаешь? — осторожно уточнила, вспоминая, что говорила Дис. Кили с несчастным видом помотал головой. — Может, переломы? Особенно позвоночника. Или какие-то травмы, сильные удары головой? Было что-то подобное? Лицо гнома неожиданно исказила гримаса, и я даже немного испугалась: мне показалось, что в Кили борются злость и отчаяние. Он мотнул головой, словно отгонял все лишние мысли, и вцепился в кружку. — Он не такой, как вы все думаете, — неожиданно зло и совсем не к месту проговорил Кили. — В том нет его вины! Но Торин этого не понимает! Он хочет, чтобы Фили стал таким же, как он, но разве такое возможно? Дядя не видит, что сделали с моим братом, он не хочет этого видеть, а мать его в том поддерживает! — Успокойся, — сказала я, стараясь говорить строго и отрезвить холодным тоном молодого гнома, которого явно прорвало после сегодняшнего происшествия. — Я спокоен, — буркнул, чуть унимаясь, Кили, но спустя мгновение вновь вскинулся: — Да, Дана, ломали его много раз! И знаешь, из-за кого? Из-за меня! Он всегда, всегда влазил во все драки, стоило кому-то посметь задеть словом или делом меня, маму или Торина! Дядя мало знает о том, что нам приходилось терпеть, потому что я чаще всего отделывался синяками, а у Фили на все вопросы был один ответ — «Я упал, оступился, неловко махнул молотом». Упал — и переломал ребра? Оступился — и сломал руку, разбил голову и получил шрам во всю спину, словно кто-то саданул его топором? Я не знаю, да и, если честно, не хочу знать, верили ли они таким отговоркам! Я потрясенно молчала, не имея даже предположений, почему так могло происходить. Хотя, признаться честно, червячок сомнений зашевелился на сердце, и я сразу вспомнила, как отнесся Крон к Торину, когда тот вернулся в Эред Луин. А что, если он не был один? — Они винили во всем наш род, — подтвердил мои подозрения Кили, невидящим взглядом упершись в стену. — Они считали, что это Трор навлек беду на Эребор, что это из-за его безумия Смауг напал на Одинокую Гору. Как и винили в бедах нашего народа Траина, который повел гномов на битву во имя мести за своего отца. И когда он сгинул, их гнев переключился на Торина и на мою мать. Но они могли за себя постоять, а мы — нет. Их ненависть была настолько жгучей, что смогла даже отравить сердца их детей. Каково было Фили, когда он стоял против шестерых гномов гораздо старше него? А их родители стояли чуть поодаль и смотрели, как его просто увечат! Они считали, что нам поделом, потому что мы отпрыски рода, который запятнал себя безумием, покрыл позором и не имеет права на существование! И после этого Торин хочет, чтобы он был спокойным и рассудительным, чтобы в его сердце не было злобы, ярости и желания навсегда разделаться с обидчиками? Да если бы Фили был таким, то меня бы давным-давно уже сжили со свету — он столько раз вытаскивал меня из-за грани, что я даже и упомнить всех моментов не могу. Он защищал меня ценой собственной души… Почему они не понимают этого?! На последних словах Кили взвыл в полный голос, я вздрогнула и уронила кружку, которую держала в руках. Уже остывший чай расплескался по полу, и гном резко замолчал, с вызовом глядя на меня. В его глазах была такая мука, что мне оставалось только погладить его по волосам. Слов у меня не находилось. — Он озлобился, — едва слышно прошептал Кили. — Даже я не узнаю его теперь, а уж после смерти Дабура… У меня отняли отца, а теперь отнимают и брата. Порой мне кажется, что над нашим родом действительно довлеет проклятие, которое выжигает не только наши тела, но и сердца, и души. И я не знаю, как с этим бороться. — Просто будь рядом с ним, — сказала я первое, что пришло мне в голову, и именно это и показалось единственно верным исходом. — Раз уж он так защищает тебя, значит, для него нет никого дороже. Ты благодарен за это, я вижу, но, может, ты и сможешь вытащить его из того состояния, в котором он постоянно сейчас пребывает. Кили улыбнулся, вздохнул, поставил кружку на стол и спросил: — Можно, я возьму одеяло? — Да, забирай, — кивнула я и протянула ему небольшую склянку. — Отдай Фили, пускай выпьет. Как я понимаю, замок в ту комнату давным-давно вскрыт? Молодой гном покраснел и только согласно мотнул головой. Схватил фиал, прижал руку к сердцу и выскочил прочь. Я только тогда смогла перевести дух, опустившись на стул и пытаясь разобраться в том, что на меня сейчас обрушилось. Чем дольше я находилась в Эред Луине, тем сложнее закручивались узлы событий и взаимоотношений, и было очень сложно не потеряться в чужих чувствах, особенно когда боль других была к сердцу, как своя. Конечно, неудивительно, что Кили просто не смог держать то, что разрывало его изнутри, после всех событий, смерти друга, ссоры брата с дядей и отчаяния матери, которая видела, что творится с ее сыновьями. Но тут уж я никак не могла помочь, только лишь утешить да посочувствовать, а настоящее дело, которое требовало немедленного решения, напоминало о себе стонами раненого охранника каравана. Пока я меняла повязки и обрабатывала ранение, прошло достаточно много времени, и в лазарет неслышно вошел Оин. Постучал склянками, повздыхал, потом закурил трубку. Я уже хотела выгнать его прочь, потому что запах табака мне не нравился, да и курить в помещении было не самой лучшей идеей, но дверь неожиданно вновь приотворилась, пропуская внутрь Балина. Советник Торина выглядел измученным и уставшим, но темные глаза по-прежнему смотрели очень цепко, и мне совершенно не понравился тот взгляд, которым он меня смерил. Сердце предательски екнуло, с уверенностью плохой гадалки предвещая неприятности, и я всячески попыталась делать вид, что сильно занята. Но рано или поздно мне все равно пришлось бы закончить, и тогда, кажется, неприятного разговора не избежать. Я вымыла руки, тщательно их вытерла и повернулась к терпеливо ожидающим Оину и Балину, приподняв брови в немом вопросе. И очень надеясь, что мой страх и мое волнение не так заметны со стороны. — Скажи-ка мне, Дана, — проговорил Балин, — зачем ты сегодня ходила к Кихогилу и выспрашивала о вамаальте Дабура? Все внутри оборвалось. Как они узнали?