Книга I. Пламенный рассвет

Я отвела глаза. Смотреть на терпеливо ожидающих моего ответа Оина и Балина не было никаких сил, потому что я была абсолютно уверена: что бы сейчас здесь ни было сказано, они не поверят ни единому моему слову. Все твердо убеждены, что убийцей является один из людей Кихогила, а потому, если я вдруг начну их защищать, меня просто посчитают причастной к тому, что произошло. Правильно, я ведь здесь чужая. Как бы мне ни хотелось думать иначе. — Я… — Мысли разом вылетели из головы, и мне стало даже дышать трудно. — Откуда… — Кихогил сказал мне. — Балин поднялся, подошел ко мне и приобнял за плечи. — Дана, девочка моя, я знаю, что ты не хотела никому вреда, и именно поэтому здесь сейчас я и Оин, а не Торин. А уж он, наверное, повел бы себя иначе. Мы ни в чем тебя не обвиняем — я бы просто хотел получить ответ на свой вопрос. Это ведь не так уж и сложно, разве нет? — Да-да, конечно, — пробормотала я, стараясь унять бешено колотящееся сердце. — Балин, я… О, Махал, я правда не знаю, как тебе все это объяснить. — Практика показала, что ты очень чутка к окружающим, — неожиданно сказал Оин. — И нам бы хотелось услышать твою версию того, что произошло. Если тебе от этого станет легче, то я скажу одну вещь: я не верю, что это сделал кто-то из людей Кихогила. Я удивленно посмотрела на него и устало опустилась на стул. Балин чуть улыбнулся и вернулся на свое место. Трубка у него в руках дымила, и в лазарете терпко пахло травами, не табаком, и я смогла различить знакомые нотки шалфея и лаванды. Вот уж не знала, что он увлекается чем-то подобным, но многим было известно, что если добавить в табак кое-какие травки — не те, чей дым вдыхают, чтобы грезить наяву, — то можно добиться легкого успокаивающего или, наоборот, бодрящего эффекта. — Давай, Дана, — подбодрил меня Балин. — Я видел, как ты вытаскивала Хадрима с поля боя, видел, как ты не растерялась, когда на вас напал варг. Ты не трусиха. Так чего же ты сейчас боишься? — Я здесь еще… чужая, — это слово далось мне с таким трудом, словно я пыталась поднять нечто столь тяжелое, что может просто порвать мышцы. — И не думаю, что к моим словам будут прислушиваться. — Тебе, девочка, удалось убедить Торина в том, чтобы он пустил Кихогила на ночь, — неожиданно хмыкнул Оин. — А чужака наш узбад не стал бы слушать никогда, уж поверь. — Я виновата. — Мне не удалось сдержаться, и слезы хлынули ручьем. Я сердито пыталась их утереть, хлюпая носом и пытаясь сладить с прыгающими губами. — Если бы они не остались в Эред Луине вчера, то и Дабур бы сейчас… Мне было почти физически больно, и я пыталась хоть немного облегчить себе муку, выплакавшись, хоть уже давно зареклась показывать хоть кому-то свою слабость. Меня крутило из-за того, что я слышала от Кили, который так тяжело переживал смерть друга, мне было мучительно жалко Фили, которого противоречия и боль раздирали на клочки, мне было безумно страшно представить, что сейчас чувствовал Торин. Я помнила, как плакала отчаявшаяся Дис и как сурово хмурился, пытаясь не показать слабости, Двалин — все это резало меня по живому. И если бы я не плакала, наверное, просто свалилась бы без сознания, потому что эмоциональная боль куда страшнее физической — от нее нельзя сбежать, укрыться, принять настойку и ждать заживления. Ее нужно проживать от самого начала и до самого конца и быть готовой к тому, что рубец на сердце останется навсегда. — Ну вот, — Балин придвинулся ко мне, — вы, женщины, мастерицы мокрядь на пустом месте разводить. Не стоит себя винить в том, что произошло. Никто не ожидал, что эта ночь ознаменуется такой трагедией. Но Дабура уже вернуть невозможно, ты, как лекарь, ведь должна это понимать. Лей слезы, вини себя — это делу не поможет. И наша задача сейчас — не дать пострадать невинным, а также по возможности найти убийцу и воздать ему по всей строгости. Пока сын Фундина говорил со мной, почти ничего не видящей из-за слез, которые никак не удавалось унять, Оин сделал мне того самого ромашкового чая, коим я сегодня успокаивала Дис и Кили. Я с благодарностью приняла у него чашку и едва не откусила от нее краешек — зубы стучали так, что мне было не совладать с собой. От этой нелепости я едва не хихикнула, понимая, что рыдания стихли, и я все-таки смогу сейчас нормально поговорить. — Мне все показалось очень неправильным. — Я сжала кружку в руках. — Из всего получается, что убили Дабура из-за драгоценностей, так? Но ведь Кихогил пришел сюда не просто так — он пришел торговать. Что ему мешало купить их? Портить отношения с гномами, когда ведешь с ними дела на постоянной основе, непростительная глупость для торговца. Но, допустим, он хотел получить их задаром… И спланировал всю эту затею с нападением и ранениями охранников. — Он не мог знать, что Торин пустит его и сопровождающих в Эред Луин, — проговорил задумчиво Оин и выпустил кольцо дыма. Оно прокрутилось под потолком и истаяло. — Это исключение, и в немалой степени это произошло благодаря твоему желанию им помочь. — К тому же раны нанесены явно не людским оружием, — я покосилась на спящего парня. — У него, например, точно ятаган. И заточен он был так, как это делают орки. — Значит, этот вариант отметаем, — кивнул Балин. — Но если кто-то из его людей решил воспользоваться ситуацией и попытался заполучить драгоценности? — Удар был один и нанесен со спины. — Я невидяще уставилась в потолок. — Значит, Дабур доверял тому, кто его убил. Не думаю, что он так стал бы себя вести рядом с человеком, которого почти не знает. К тому же кошель с изделиями скорее всего висел у него на поясе под накидкой и не был виден со стороны. А кто из тех, кто пришел с Кихогилом, знал, что именно Дабур у нас ювелир и в тот вечер заберет драгоценности с рабочего места? — Никто, — качнул головой Оин. — Даже мы этого не знали. Дабур всегда был молчуном и себе на уме. — Но допустим, — продолжала я, — что я — это убийца. И я знаю, что именно в это время Дабур будет один проходить именно по тому коридору, и именно тогда у него будет кошель с изделиями. Я подкрадываюсь к нему сзади, — я не смогла усидеть и вскочила, — бью его кинжалом, он падает, я забираю кошель и ухожу. И первый вопрос: зачем его переворачивали? — Обыскать: нет ли у него с собой чего-то еще, — предположил Балин, напряженно следящий за моими нервными метаниями по комнате. — Именно. — Я остановилась. — И тут мы подходим к вопросу о вамаальте. Если его перевернули, чтобы обыскать, то почему оставили камень сердца? Это падпараджа, он невероятно высоко ценится, убийца должен был снять его в первую очередь. Я подозреваю, что за один только амулет он выручил бы в два, а то и в три раза больше, чем за все изделия в кошеле. Ведь так? — Так, — медленно кивнул Оин, что-то прикидывая в уме. — А значит, — покрутил в руках трубку Балин, — версия об ограблении отметается. То есть убили Дабура не из-за того, что кто-то положил глаз на драгоценности. Нам не известен мотив, но ясно, что убийца пытался заставить нас подумать, что все обстояло именно таким образом. Но почему-то просчитался с вамаальтом. Вопрос только в том, почему? — Люди не знают, что означает камень сердца, — тихо сказала я, и мне вновь стало плохо от того, что я сейчас собиралась сказать. Но раз уж мы начали этот разговор, то стоило идти до конца. — Именно поэтому я интересовалась у Кихогила и его товарищей. Для них это просто очень дорогая и изумительно красивая подвеска, но никак не священный камень. И человек, если бы убил Дабура, никогда бы не оставил без внимания эту вещь. Убийца либо слишком привык их видеть и не придавал значения — у всех такие есть, — либо просто не смог забрать то, что настолько принадлежало убитому, что было частью его души. — И все это приводит нас к тому… — Оин сжал кулак. — Что убийца один из наших, — едва слышно пробормотал Балин, потирая переносицу. — Ох, Махал… — И именно это и объясняет еще одну немаловажную деталь, — поспешила договорить я. — Неужели убийца был настолько глуп, что оставил кинжал? Нет, судя по всему, он хотел, чтобы его нашли. — Хотел заставить нас думать, что это сделали люди, — кивнул лекарь, и в его голосе я услышала страшную усталость. — И ему это удалось, — проговорил Балин, упираясь локтями в колени и глядя в пол. — Торин абсолютно уверен в виновности караванщиков. Я опустилась обратно на свое место и замолчала, ощущая, что на душе стало гораздо легче. Когда подозрения и тайна не тяготили меня, я могла думать более четко, более трезво, а уж когда поняла, что эти несоответствия заметила не только я, но и Балин, и Оин, то поверила в то, что мы сможем выкрутиться из такой сложной ситуации. Как бы ни трагичен был этот случай, но вешать убийство на тех, кто не причинял никому никакого вреда, нельзя ни в коем случае. Разве сам Торин потом сможет с этим жить, если выяснится, что те, кого он приговорил, не совершали этого преступления? — Я поговорю с Торином, — тяжело поднялся Балин. — Вряд ли он станет слушать хоть кого-то, кроме меня и Двалина. Ну и Дис, но я не хочу ее в это втягивать. Ей и так проблем с мальчишками хватает, ходит сама не своя. И ты, Дана, тоже не вовлекай ее, пусть хоть немного отдохнет. Иначе она даже заснуть не сможет, когда поймет, что убийца может быть на свободе и все так же опасен. — Хорошо, — кивнула я и подумала о том, что теперь точно не смогу спать. — Я кое-что проверю. — Оин поднялся вслед за Балином. — Постарайся поменьше выходить отсюда. В конце концов, у тебя есть пациент, занимайся им. Со всем остальным разберемся мы сами. И еще, Дана. Балин прав, тебе не стоит говорить о том, что мы обсуждали, кому бы то ни было. Даже Двалину. Хоть я в нем и уверен, но все равно не всегда можно предугадать реакцию на подобную новость. Я сжала кулаки и отвела взгляд. Подоплека слов Оина мне была прекрасно понятна: если мы тебе поверили только потому, что у нас и так были сомнения, то остальные могут быть куда более пристрастными. И хоть я безоговорочно доверяла Двалину, но все равно даже не усомнилась в словах лекаря — меня действительно могут неправильно понять, превратно истолковать мои слова. И тогда мне несдобровать, особенно в том случае, если наши предположения все же окажутся ложными. Балин и Оин ушли, а я занялась тем, что умела пока лучше всего: отвары, настойки, препараты из того, что у меня сейчас было в наличии. Когда все закончится, нужно попросить Торина, чтобы мне достали кое-что из недостающего… Мне бы хотелось сделать еще «звездной пыли», это средство, пусть и на крайний случай, но все же должно быть хотя бы в минимальном запасе… Понимая, что таким образом пытаюсь себя отвлечь, я со стоном опустилась на стул и подумала, что пора бы мне уже заняться воспитанием самой себя. Я расползалась, как лужа болотной грязи, стоило только чему-то произойти, переставала контролировать себя и свои действия. Это слишком мне мешало, особенно сейчас. Я чувствовала необходимость действовать, помочь, объяснить, что к чему, но вместо этого сидела в лазарете и бездумно смотрела на стены. Это будило во мне глухую злость, и я с некоторым удивлением прислушалась к себе. И то, что я поняла, меня ничуть не обрадовало: несмотря на то, что я здесь, в Эред Луине, совсем недавно, мне хотелось бы, чтобы к моим словам прислушивались. Это, конечно, не удивительно, но весьма болезненно. Я не выдержала, схватила бумагу, карандаш, забралась с ногами на кровать и ожесточенно начала черкать на полотне. Линии беспорядочно ложились на листок, но то, что на первый взгляд не имело никакой формы и смысла, с течением времени все отчетливее проступало на бумаге. Я оторопело уставилась на знакомое лицо, возникшее в переплетении штрихов, и впервые задумалась над тем, а не слишком ли часто я начала вспоминать о нем, сама того не желая? Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как ушли Балин и Оин, но когда тихо скрипнула дверь в лазарет, я подняла голову и почувствовала, как устали мышцы шеи и затекла спина. Но, только заметив, кто же ко мне пожаловал, судорожно скомкала листок и зашвырнула его в огонь, понимая, что если он увидит, то мне точно несдобровать. Торин на мгновение остановился возле кровати, на которой по-прежнему спал охранник каравана Кихогила, окинул лазарет задумчивым взглядом и в упор уставился на меня. Я, так даже и не спустившая со своей постели ног, замерла, отчетливо понимая, что узбад знал все, от первого моего слова и до последнего. И был этим крайне недоволен. К тому же его внимания не мог не привлечь тот самый злополучный рисунок, что сейчас ярко пылал в камине — к счастью, самого изображения нельзя было разглядеть, но на определенные подозрения все это, судя по всему, мужчину навело. — Балин мне все рассказал, — ровно и очень тихо произнес Торин, а я замерла под его взглядом, словно птица перед удавом. И совсем не к месту я подумала, что мне очень бы хотелось, чтобы он хоть раз зашел просто так, не намереваясь отчитать меня. — Я не буду говорить о том, насколько было безрассудно соваться к тем, кого подозревают в убийстве, равно как и про то, что снимать с покойного вамаальт, пусть и в благих целях. Ты и благоразумие, как я понял, две совершенно несовместимые вещи. — Торин, я… — Желудок подкатил к горлу, мешая говорить. — Помолчи и послушай меня. — В голосе узбада не было угрозы — только холодность и равнодушие. — Нам всем пришлось пройти через нелегкое испытание, но я верю. Верю тебе, верю Балину. Как только Оин проверит еще одну вещь, мы узнаем точно, есть ли хоть возможность того, что Дабура убили люди. Но я прошу тебя, Дана, не лезть на рожон. Не высовываться и не трепаться налево и направо о том, что мы поняли задумку убийцы — это может спровоцировать его на необдуманные действия, и он может причинить кому-нибудь еще вред. И я солгу, если скажу, что тебя точно не будет в его списках. Тот, кто пошел на такой шаг, явно не дружит с головой и не умеет усмирять свои эмоции. А потому пожелает отомстить тем, кто хотя бы попытался вывести его на чистую воду. Балин и Оин, и уж тем более я сможем постоять за себя, а ты — нет. Так что просто молчи и не привлекай к себе внимания. Это не просьба, это приказ. Я покорно кивнула. На мгновение мне что-то почудилось в его голосе, что-то знакомое, но память в который раз уже отказалась давать мне разгадку, и все сгинуло, словно ничего и не было. Торин испытующе на меня глянул, метнул короткий взгляд на пепел, оставшийся от рисунка, и быстро вышел, без стука затворив за собой дверь. А мне почему-то захотелось расплакаться от безысходности, что скрутила душу в судороге. — Все хорошо, Дана? — Наверное, мое лицо было таким, что легко было спутать с мертвецом, и Оин, зашедший в лазарет вместе с Балином, перепугался. Его искреннее, неподдельное беспокойство привело меня в чувство. У меня было такое ощущение, что меня просто перемололи жерновами, превратили в тонкую струйку серого праха. В словах Торина не было ничего страшного, но то, как они были произнесены… Слишком много противоречий вызвали они во мне, и теперь я не могла разобраться в самой себе. К тому же, если узбад надеялся, что таким образом сможет заставить меня не лезть в это дело, то он здорово просчитался. Я неожиданно отчетливо поняла, что у нас не хватает основной, самой главной части мозаики — мотива. И тут же, вместо того, чтобы задуматься о чем-то стороннем, лишь погрузилась в раздумья и начала строить предположения. — Я кое-что проверил, — доложил тем временем Оин Балину, и советник Торина заинтересованно поднял голову. — Мы были правы. Дабур хоть и достаточно высок, однако в любом случае уступает в росте практически любому из людей. Охранникам каравана так уж точно. Если бы на него напал кто-то из них, то рана была бы нанесена снизу вверх — так гораздо удобнее, да и любой человек, мало-мальски знакомый с оружием, будет бить именно так, чтобы отправить жертву к праотцам с одного удара. Расположение ранения у Дабура же совсем иное. Направление — сверху вниз, чуть косо, словно нападающий стоял не прямо за спиной, а чуть сбоку. Возможно, он подкарауливал Дабура в коридоре. Но я могу сказать точно: нападающий где-то на полголовы ниже Дабура, что полностью исключает всех наших гостей из числа подозреваемых. Я промолчала, только тяжело вздохнув. Что бы нам ни было известно, пока мы не знаем, по какой причине кто-то из наших решился на такое злодеяние, на такую подлость, как удар в спину, мы не сможем найти убийцу. Все определяет мотив: знаешь за что — тогда узнаешь кто. Попытавшись объяснить это Балину и Оину, натолкнулась на виноватое пожатие плечами. Они, наверное, тоже это понимали, но пока ничего сделать не могли. Мне оставалось только досадливо комкать в руках одеяло и ждать, когда же они уйдут. Следовало сделать все необходимое, обиходить раненого и лечь, в конце концов, спать. Дверь я, кстати, заперла на засов. Мне так было спокойнее.

***

Наутро оказалось, что Торин выпустил людей из темниц, оставив там только того самого главу охраны, которого звали Эльрин. Кихогил, хоть и умело притворялся, однако особо расстроенным по этому поводу не выглядел, и я немедленно заподозрила неладное. Зажатый в углу Двалин нехотя сознался — в счет некоторых моих заслуг, но в последний раз, — что Торин таким образом пытается спровоцировать убийцу на какой-то опрометчивый шаг. Как только наш злоумышленник поймет, что виновный найден и теперь только вопрос времени в том, когда его будут судить по всей справедливости, он может оступиться, ощутив себя безнаказанным. Все это не шло у меня из головы целое утро, но вскоре заботы и работа вытеснили все. Приходилось поспевать везде, и даже Дис призналась, что устала за этот день. Людей Кихогила не выставили на улицу, а оставили до поры до времени. Как сказал узбад, до окончательного вынесения решения по вопросу Эльрина, который мрачно сидел в камере и огрызался на всех и каждого, а к еде и воде вообще не прикасался — хорошо играл свою роль. К тому же раненые все еще требовали ухода, и на нас с Оином легли эти обязанности. Которые я без зазрения совести спихнула на лекаря, рассудив, что нынче моя помощь нужнее Дис. И оказалась права — женщины едва успевали разворачиваться, управляясь с таким количеством забот. К вечеру я вновь отправилась на стену с ужином для наших дозорных. Надо признать, что кроме огня, у меня появился еще один страх — постоянное ожидание нападения. Я очень боялась пережить все это снова и всякий раз, когда поднималась к нашим неусыпным стражам, подсознательно ожидала, что вот-вот раздастся рык и засвистят стрелы. Но в этот раз я твердо решила, что смогу его преодолеть до того, как это станет невозможным, и ужас глубоко въестся в сердце, парализуя и оставляя совершенно беспомощной. Это состояние мне было слишком хорошо знакомо, и я не хотела, чтобы у меня было так много слабостей. А потому уверенно забрала у Дис торбу — гномка удивленно посмотрела на меня, но, заметив, видимо, крепко сжатые губы, только улыбнулась и кивнула. Люди Кихогила сновали по двору, проверяя телеги с товаром, переговаривались, занятые своим делом, и были очень мрачны и раздражены. Наверное, Кихогил, оповещенный о плане Торина, решил не посвящать их в подробности произошедшего и догадок узбада. Что, впрочем, было очень разумным решением. Чем меньше народа знает о небольшой ловушке, тем меньше шансов провалиться из-за случайно оброненного слова. За ними присматривали гномы-дозорные, которых сегодня было почти в два раза больше, чем обычно. Все же людям не доверяли и постарались максимально обезопасить Чертоги на тот случай, если все же мы ошиблись — я была уверена, что именно таким и был приказ Торина. — Бледная, как мертвец, — донесся до меня голос, и я удивленно присмотрелась к спокойно сидящему возле одного из арбалетов гному. Опознала в нем Фили и немного нервно поежилась. — Боишься чего? — Нет, — коротко ответила я, поставив торбу на пол. — Врешь, — равнодушно обронил старший сын Дис, до мурашек напомнив мне Торина. — С такими лицами обычно идут в свой первый бой. — Тебе-то почем знать? — буркнула я. — Да уж приходилось испытывать нечто подобное, знаешь ли, — насмешливо отозвался Фили, вызвав у меня волну острой неприязни. — Да не бойся, мы с Кили теперь каждый вечер кругом проходим, чтоб знать заранее, не планируют ли чего орки. Я немного успокоилась, услышав, что голос молодого гнома зазвучал гораздо мягче, словно он и правда хотел, чтобы я перестала бояться. Фили задумчиво глянул на меня, придвинул к себе чурбачок, который сторожа обычно приспосабливали под стул, и приглашающе похлопал по нему ладонью, чуть сдвигаясь в сторону — он сидел прямо на полу. Я, сама себе удивляясь, послушно села и просто наблюдала за тем, как гном неторопливо раскуривает трубку. — Скажи-ка мне, — Фили выпустил в воздух густой клуб дыма, — чего к тебе Кили зачастил? Я едва не брякнула, что не его то дело, но тут же устыдилась, вспоминая слова Кили о своем брате, к тому же младший сын Дис действительно постоянно ко мне заглядывал. Но цель была вполне определенной — он просил настойку от головной боли для Фили же. И, наверное, он действительно имел право знать, хотя я бы ни за что не поверила, что он не догадался, что его брат ходит именно ко мне, а не к Оину. — Лекарство, — коротко ответила я, понимая, что мне даже любопытно, какой будет реакция молодого гнома. Если Кили я знала уже достаточно неплохо, то Фили для меня оставался полнейшей загадкой. — Посмотри на них, — неожиданно махнул рукой племянник узбада в сторону копошащихся внизу людей. — Как ты думаешь, чего у них нет такого, что есть у нас? Я удивилась такому вопросу и пожала плечами, даже не пытаясь вникнуть в смысл его слов и не понимая, к чему они вообще тут прозвучали. — У них нет единства, — скосился на меня Фили. — Они каждый по себе, каждый готов друг другу глотку перегрызть за кусочек повкуснее, да место потеплее. В этом их основная беда. Дана, сколько раз мы с тобой говорили? Я совсем растерялась и попыталась припомнить. Выходило, что ни одного. Я даже почти не знала, как по-настоящему звучит его голос — не когда он гневается или злится, а когда спокоен и расслаблен. Вот как сейчас… Только лишь молчаливое знакомство, такие же молчаливые столкновения в дверях тренировочного зала, да пару раз я осматривала его синяки — также не проронив ни единого слова. Все эти размышления неожиданно прервала мысль, проскочившая на самой границе сознания, но тут же вернувшаяся, стоило только мне попытаться затолкать ее поглубже и никогда не вытаскивать на свет. «Он несдержан. Проблема Фили заключается в том, что он не умеет контролировать свои эмоции. Так говорит Торин». Я едва удержалась, чтобы не помотать головой, отгоняя страшную догадку. Такого же просто не может быть. «Тот, кто пошел на такой шаг, явно не дружит с головой и не умеет усмирять свои эмоции». Дабур был другом Фили. Он не мог поднять на него руку. — Ни одного раза, — вклинился спокойный голос старшего из братьев в мои панически мечущиеся мысли, и я с облегчением постаралась от них отвлечься, сосредоточившись на словах собеседника. — Мы с тобой не говорили ни одного раза. Однако ты без колебаний дала Кили то, что он попросил — для меня. Ты, не зная меня, осматривала синяки и ссадины. Ты помогала. — Как и ты мне, — тихо ответила я, начиная понимать, к чему он ведет разговор. — Тогда, с Кроном. — Ну, положим, мне больше хотелось накостылять по шее этому выскочке, — откровенно заявил Фили, хмыкнув. — Но да, ты права. Я бы не прошел мимо. А они не такие. — Он указал на караванщиков. — Люди никогда не станут помогать тому, кого видят в первый раз и кто не успел завоевать их доверие. И я сейчас говорю об их соплеменниках. — Но ведь это оправданно, — попыталась было возразить я. — Не известно, кого ты пускаешь в свой дом — может быть, он… — Я запнулась, понимая, что сама лишь подтвердила слова Фили. — Что он — убийца, мародер? Преступник? Верно, — улыбнулся гном. — Но при этом ты уговаривала Торина дать караванщикам приют. — Я знаю Кихогила. — Разочарованная, я сложила руки на груди, но не могла не признать, что с Фили мне интересно. — И он — достойный человек. Так считают все, кто вел с ним дела. К тому же он в хороших отношениях с наместниками всех крупных городов, а те не станут доверять, кому попало. — Но ты не знаешь тех, кто с ним. — Фили затянулся, выдохнул дым, и я замахала рукой, разгоняя облачко. И неожиданно замерла — племянник Торина был сейчас совсем другой. Он не напоминал своего вечно хмурого дядю, мрачного и неразговорчивого, а сейчас больше походил на Кили, и эти перемены мне очень понравились: от молодого гнома наконец-то повеяло теплом. «Но ведь впечатление может быть обманчиво, не так ли?» Я отвернулась. Мне очень не хотелось портить такой момент своими подозрениями, но они не желали покидать меня, с каждой минутой становясь все более явственными, обрастая целой уймой доводов, и как я ни старалась опровергнуть их, а все равно проигрывала в споре с самой собой. Фили, казалось, не замечал моих быстрых взглядов и терзаний, но в какой-то момент я отчетливо осознала — он все понял. И как будто дверь захлопнулась: глаза мгновенно посуровели, выцвели до льдистого, холодного блеска, в уголках губ появились морщины, и он сдержанно кивнул головой, словно давая понять, что мои сомнения услышаны. И на краткое мгновение мне стало страшно. — Они не ценят ничью жизнь, — тихо сказал гном напоследок, когда я уже поднялась. — Лишь те, кто облечен властью, могут рассчитывать на защиту, а те, кто слабее, будут выживать. У нас никогда так не было — кхазад всегда стояли друг за друга, и не важно, кто ты — король или же простой мастеровой. Мы всегда были едины, но за последнее время слишком многое изменилось. Мы гнием изнутри, так же, как и люди, мы готовы предавать, убивать, калечить из одной лишь прихоти или неверных догадок. Мы перестали воспринимать боль своих соплеменников как свою собственную, и однажды это приведет наш народ к гибели. Если только раньше не сможем одуматься, но в это я не верю, потому что вижу, что творится вокруг. Я не нашлась, что ответить. Потому что в глубине души была согласна с его словами, и меня это пугало. Действительно, страшно осознавать, что нынче стоит не сплотиться, отражая нападение внешнего врага, каким бы он ни был, а наоборот, ходить и оглядываться. И от каждого ждать, что он ударит в спину, воткнет кинжал под лопатку и останется при этом безнаказанным. Стараясь все же убедить саму себя в абсурдности предположений, я торопливо подхватила пустую уже торбу и поскорее убралась прочь, на лестнице едва не сшибив с ног поднимающегося Кили. Тот проводил меня удивленным взглядом и пожал плечами, но краем глаза я увидела, как на его лице мелькнуло беспокойство. До поздней ночи я не разгибалась, как, впрочем, и Дис. Достаточно долго нам пришлось провозиться с кухней, выгребая золу из печей, что осталась после дневной готовки на такое количество гномов и людей, а после пришел черед стирки. На то недолгое время, когда Эред Луином овладели тревога и гнев, все дела пришлось отложить, но сейчас следовало наверстать упущенное. Только когда у меня покраснели руки, а кожу стало саднить так сильно, что я не могла опускать руки в воду, Дис немного сжалилась, и мы закруглились — в конце концов, чувствительность рук мне была просто необходима. Ощущала я себя на редкость паршиво — хуже бывало только после тренировок с Двалином, когда я даже не могла подняться с постели, а это было необходимо. Поэтому я твердо решила вымыться и отправиться спать, а не тратить время попусту. Хотя, признаться, мне очень хотелось и порисовать, и, чего уж греха таить, вновь взяться за глину. Но мои способности лекаря нынче требовались куда больше, нежели какие-то глупые желания и стремления воплотить постоянно крутящиеся в голове образы. Когда я шла в ванную комнату, мне не повезло натолкнуться на Кихогила. Торговец приветливо улыбнулся мне и легонько придержал за локоть. Я досадливо сморщилась: разговаривать с кем бы то ни было сейчас не хотелось, да и усталость брала свое — у меня было ощущение, что я едва стою на ногах. Но мужчина был очень дружелюбен, и мне показалось, что если бы я сейчас просто ушла, то обидела бы пожилого караванщика. — Я, наверное, должен поблагодарить тебя, Дана, — улыбнулся Кихогил, и я торопливо замотала головой. — Нет, не меня, — я смущенно опустила глаза, но тут же словно кто-то толкнул под бок. «Никогда не отводи взгляда». — Ладно, не скромничай, — хмыкнул караванщик. — Если что понадобится, ты мне скажи до отъезда — я в следующий раз тебе достану. — Вы все-таки продолжите сотрудничество? — с замиранием сердца уточнила я. — Конечно. — Кихогил почесал в затылке, разом напомнив мне какого-то шкодливого мальчишку. — Я на Торина ничуть не в обиде — сам не знаю, как поступил бы, если бы такое приключилось с моим человеком. Ему сейчас куда тяжелее, чем мне, и я не вправе его осуждать. — Тогда я непременно составлю список, — улыбнулась я, а про себя взмолилась о том, чтобы меня уже наконец отпустили до вожделенной ванной комнаты. Кихогил, видимо, верно истолковал выражение измученности на моем лице и, пожелав доброй ночи, удалился в выделенные ему покои, а я, нервно вздрагивая от каждого шороха, поспешила к купальням. И искренне надеялась, что на этот раз никто не встретится мне по пути и не посмеет задержать. Я едва не заснула в теплой воде. Меня поддерживало в бодрствующем состоянии только осознание того, что мне так или иначе нужно вернуться в лазарет, проверить раненного и отпустить уже, наконец, Оина, который наверняка приглядывал за ним. Поэтому долго рассиживаться я не стала — наскоро смыла с себя грязь и, заплетая на ходу мокрые волосы в косу, помчалась к себе. И так увлеклась, что, подняв глаза, не сразу сообразила, что вижу. Впереди я заметила знакомую до мурашек фигуру. Я словно на стену налетела, а сердце заколотилось так бешено, что едва не проломило ребра и не выскочило из груди. Высокий, с иссиня-черными, чуть волнистыми волосами, широкоплечий, со знакомыми движениями. Я замотала головой, и наваждение спало, когда тот, кто был впереди, завернул за угол, и я увидела прямой нос и нитки седины в волосах. Зато осознание ошарашило меня еще больше, чем призрак, которого я только что увидела. Дабур со спины был просто неотличим от Торина. Мозаика почти мгновенно сложилась в голове. Вот что мы упускали из виду. Наш мастер-ювелир действительно отличался особо покладистым и незлобивым характером, чтобы нажить себе таких врагов, которые бы пошли на такой подлый шаг, как удар в спину. Зато у Торина этих врагов даже здесь, в Эред Луине, было достаточно. И ненависть некоторых была столь сильна, что они могли бы совершить такое злодеяние во имя мести за себя или за тех, кто погиб как в драконьем пламени, так и на скользких от крови камнях Азанулбизара. — Не Дабур был целью, а Торин! — ахнула я, прижимая руки к щекам и не замечая, что говорю это все вслух. Вот почему мы не смогли найти тех, на кого могло бы пасть подозрение. Просто смотрели не в том направлении.