***
Шум драки заставил Элли сонно встрепенуться. Морщась от кислого привкуса дрянного пива, девушка протерла глаза. Она сидела в самом дальнем и темном углу общей залы, надежно укрытая от посторонних глаз каменной аркой и древним, почти развалившимся буфетом. Чуть сдвинувшись, Элли смогла наблюдать за разворачивающейся в середине зала потасовкой: сначала тролль и кварг пили на спор, а затем один из них, допив очередную кружку, победно разбил ее о голову товарища. В общем-то, для таверн подобные драки не были редкостью. Хорошая драка обеспечивала зевак, которые в свою очередь заказывали выпивку и щедро сорили деньгами, делая ставки на участников. Но сейчас Элли бы отдала все золотые, серебряные и медные монеты, которые позвякивали в кармане плаща, лишь бы в таверне воцарилась гробовая тишина. Питейное заведение, оно же и постоялый двор, носило гордое название «Тридорожье». Местная легенда гласила, что каждое шестнадцатое число четного месяца сюда заявляется один из демонов дорог, заказывает кружку темного, шлепает по заднице самую лучшую официантку, а потом на целую ночь пиво в таверне становится особенно крепким и вкусным. Табличка (воистину огромная) с этой «легендой» была первым, на что натыкался посетитель заходя в зал. Натыкался, озадаченно чесал затылок, вспоминал, какое сегодня число, и устремлялся к свободному столику, предвкушая отведать якобы заговоренного пива. Стоит ли говорить, что цифры на табличке легко менялись, но никто никогда не обращал внимания и не задумывался, почему это «придорожный демон» захаживает сюда каждый день. Распорядившись, чтобы Мессу в кормушку вывалили килограмм сырого мяса, Элли уселась в углу, низко надвинув капюшон на глаза. В таверне было полно разношерстного народу: тролли, кварги, болло, люди и гномы. Последние проводили девушку недобрым взглядом и зашушукались. Договор не запрещал чисторожденным заходить в подобные места; строго говоря, Договор вообще ничего не запрещал, а наоборот — давал неограниченную власть. Но нужно иметь серьезную причину, чтобы вот так запросто заявиться в подобное место. Не потому, что это было опасно; потому что для чисторожденных тут было слишком грязно и просто. Впрочем, на Элли обратили внимание только гномы, а о ненависти гномов к людям ходили небылицы. Первую кружку девушка осушила едва ли не залпом и тут же потребовала вторую. Она не была ценителем этого напитка, но день, проведенный на жаре, измотал ее, и сейчас, больше всего на свете, она хотела пить. Вторую кружку девушка пила медленными глотками, пристально оглядывая зал и посетителей. Ничего подозрительного, никто не обратил на нее никакого особого внимания, что еще больше утвердило ее в мысли — некромант жив. Если бы его убили, эту новость смаковал бы весь город, а девушке не позволили бы и шагу ступить в одежде с его знаком. Второе, более весомое доказательство стояло на заднем дворе и уплетало сырую крольчатину. Некроманты могли подчинять своей воле мертвые тела и даже вдыхать в них искру жизни, но они вновь превращались в разлагающиеся, холодные и полные червяков трупы, стоило только их создателю самому протянуть ноги. Значит, он жив. А это в свою очередь вовсе не упрощало положение девушки; долго притворяться у нее не получится — рано или поздно ее пригласят на прием к наместнику, или она столкнется с настоящим чисторожденным. И никакие наигранные манеры и речь не спасут ее от виселицы. Или ей отрубят голову. А может быть, и скормят какой-нибудь нечисти. Чисторожденные народ изобретательный — они найдут способ сделать ее смерть мучительной и зрелищной. Ух, как же Элли ненавидела этих ублюдков. Высокомерные, лживые, жестокие, с какой бы радостью она собрала их всех на один эшафот и устроила аукцион. Она бы смеялась, глядя, как они с ужасом слышат, что их забирают на рудники. Элли сонно дернулась, сделала глоток и прикрыла глаза. А еще лучше — сдать в публичный дом…***
Болло долго беседовал с купившим ее человеком. Элли стояла тут же рядом, теребя край темного суконного платья, которое ей велели надеть. Ошейник тянул ее к земле, она никак не могла стоять ровно и все время переступала с ноги на ногу. Помост опустел, и толпа на площади стремительно редела. Группу невольников, за которых не было предложено денег, повела прочь стража; поравнявшись с девушкой, некоторые рабы начинали ругаться, плевать в ее сторону, а другие плакать. Элли догадывалась — ей повезло, причем крупно повезло. Наконец Болло торжественно вручил покупателю цепь, ободряюще хлопнул Элли по плечу и удалился. Толстячок и девушка с минуту смотрели друг на друга: мужчина ткнул себя в грудь и произнес «Ормак», а затем, прежде чем Элли успела вторить его примеру, указал на нее со словами «Гента». — Элли, — девушка покачала головой и хлопнула себя по груди, — меня зовут Элли Новак. Мужчина хохотнул, добавил несколько слов, и жестом приказал следовать за ним. Миновав длинные ряды, поплутав по пыльным, уже опустевшим улочкам, они вышли к большой повозке, груженной мешками и людьми. Рабов было немного: одна человеческая женщина, и еще три — представительницы других рас; на Элли они смотрели с глубочайшим отвращением, и девушка была рада, когда толстячок жестом приказал ей сесть рядом с ним на козлы. Всю дорогу Ормак говорил с ней, прикрикивал на недовольных невольниц, сердито щелкая кнутом над спинами усталых лошадей; они ехали по разбитой дороге, и повозка то и дело подскакивала, не позволяя Элли разжать пальцы, которые она в страхе сомкнула на небольшом деревянном бруске, служившим перилами. — Niciodata udhuar ne qerre? — Ормак с добродушным смешком похлопал ее по побелевшей ладони. — Страшно, — девушка даже не пыталась понять, что именно спросил ее мужчина. Элли мечтала, чтобы скорее наступил тот момент, когда она ступит на твердую землю. И совершенно не задумывалась о том, что последует дальше. — Kjo mai rhëmas gjatë, — мужчина указал рукой на высокие каменные стены, на которые Элли до этого не обращала внимания. — Ого, значит, не все так плохо, — пробормотала она под нос, не сводя взгляда с каменной кладки. Элли искренне боялась, что все поселения в этом новом, неизвестном ей мире будут наподобие невольничьего рынка. Но в городе, в каменном городе с высокой башней в самом центре, шанс на помощь значительно возрастал. Наверняка там есть правитель или какой-нибудь сенат, который выслушает и исправит ее плачевное положение. Элли предпочитала не обращать внимания на тот факт, что она, во-первых, две недели просидела в клетке, а во-вторых — сейчас является чьей-то собственностью. Просто небольшое недоразумение, не более. В таком достаточно радужном настроении, они въехали в город, миновав большие ворота и посты стражи. Через несколько минут Элли полностью заблудилась — город был огромным, а дома однотипными — двухэтажные, некрасивые здания с покатыми или плоскими крышами. На центральных улицах почти не было жителей, зато, едва они съехали в какой-то переулок, вознице пришлось прикрикивать на незадачливых прохожих; людей тоже стало несравнимо больше. Скрипнув колесами, телега остановилась, въехав на задний двор у большого двухэтажного здания. Ормак ловко соскочил на землю, гортанно крикнул, и во двор вышел крепкий человек в черной кожаной куртке. Выразительно размяв затекшие мышцы, он лениво обошел повозку, оценивающе оглядел притихших рабынь внутри; обменялся по всей видимости шуткой с Ормаком и жестом приказал всем подойти к нему. Спускаясь, Элли запуталась в полах платья и споткнулась, испачкав и без того грязные руки в сырой грязи. Мужчины хохотнули, и девушка, понурив голову, встала в самом конце шеренги. И как ей вообще могло прийти в голову, что в городе с ней будут обращаться лучше? «Кожаная куртка» сначала внимательно осмотрел прибывших, комментируя увиденное двумя-тремя фразами. На Элли он, казалось, не обратил внимания и вовсе — всего одна короткая, сухая и резкая фраза. Ормак развел руками, мол «взял, что было». Мужчина нахмурился, почесал квадратный подбородок, но не стал спорить. Осмотр продолжался полчаса, и еще столько же они просидели на земле, ожидая, когда им позволят зайти в дом. Элли прислонилась к массивному колесу телеги и с замиранием сердца осматривала рану: опухоль стала совсем твердой, и теперь через предплечье тянулась бугристая корка запекшейся крови пополам с грязью; ее товарки по несчастью сидели чуть поодаль и о чем-то переговаривались. Девушка лишь однажды попробовала заговорить с ними, но вышло еще хуже, чем на рынке. От воды рана защипала с удвоенной силой, но у Элли не было времени обращать на это внимание — их впустили в дом. Они оказались в просторной кухне, где сердитая толстая женщина протянула им миски с едой. С жадностью Элли накинулась на жидкое варево, которое оказалось луковым супом; с трепетом ломала черствый с одного бока ломоть хлеба — это была знакомая, человеческая еда. Они сидели за длинным дощатым столом и торопливо ели: другие невольницы игнорировали ложки и пили суп через край. На их фоне Элли, как ей казалось, выделялась еще сильнее; не в лучшую сторону. Еду отобрали и явился «кожаная куртка»; еще раз осмотрел женщин, на этот раз подолгу расспрашивая каждую и требуя снять одежду. Элли удивилась с какой покорностью они сбрасывали с себя грубые платья, с какой готовностью они демонстрировали свои тела и позволяли мужчине разглядывать и трогать; в голове Элли промелькнула страшная догадка, но прежде чем она смогла сформироваться в четкую мысль, мужчина подошел к ней. — Ik rrobat hainele, — он обошел вокруг, зачем-то собрал ее длинные спутанные волосы, заглянул за уши. — Не понимаю, — Элли развела руками, показала на свой рот и покачала головой. Этот жест как будто развеселил мужчину. Он потянулся к тесемкам платья и девушка испуганно отступила. Другие женщины зашушукались, с кривыми ухмылками глядя на нее. Одна из них попыталась положить руку ей на плечо, но от этого скупого проявления заботы Элли испугалась еще сильнее. Мужчина откровенно веселился, манерно подступая к ней. — Mos lënduar, nu-ți fie frikë, — он гостеприимно распахнул объятия, оттесняя девушку в угол комнаты. — Не надо. Пожалуйста! — Элли вот-вот готовилась зайтись в истерике; и ее совершенно не волновало, что до этого она черт знает сколько просидела в клетке абсолютно голой. Мужчине надоела эта игра: двумя ловкими движениями он сначала поймал девушку, а затем сдернул платье. Как ни странно Элли тут же успокоилась, видя, что ее тело заинтересовало его в куда меньшей степени, чем других — «куртка» равнодушно оглядел тощие ребра, без всякого интереса сделал круг, потрогал пальцем заживающую рану и отошел. — Ata në katin e dytë, dhe kjo … — Мужчина еще раз осмотрел Элли и покачал головой, — le të qëndrojnë atje, ai gjen Ormak aplikim. Женщин увели, Элли позволили одеться и усадили в дальний угол кухни рядом с горящим очагом. Помещение было большим и не слишком чистым; в два ряда стояли длинные деревянные столы, на которых несколько человек резали мясо, месили тесто, чистили рыбу; два больших очага развеивали мрак комнаты — в ней не было открытых окон. Кажется, она задремала, и разбудил ее невероятно аппетитный запах жареного мяса и овощей. Элли потянулась, с надеждой глянула в сторону огня, но тут перед ней возник Ормак. Жестом он приказал следовать за ним. Они вышли в темный коридор, миновали дверь и очутились в огромной зале; стены здесь были обиты темными панелями, украшены гобеленами и картинами; игральные столы, небольшие темные диваны и кресла, огромная люстра с горящими свечами, свисающая с потолка на массивной цепи, небольшие светильники на стенах — здесь даже был мягкий ковер и в целом зал показался Элли вполне уютным. Определенно лучшим, что она видела в этом новом мире. Напрасно она думала, что они останутся здесь — Ормак не остановился и повел ее дальше, и, спустя несколько минут плутания по узким коридорам, они вошли в небольшую жилую комнатку. Навстречу, из глубокого, удобного кресла, поднялся высокий, загорелый, точно высохший на солнце, мужчина. Ормак сказал несколько слов и подтолкнул Элли к нему. — Здравствуйте, — девушка чуть склонила голову. Ее слова не возымели никакого эффекта — все в этом мире не обращали на них внимания. Элли могла ругаться как сапожник — всем было бы наплевать. Ормак закатал рукав ее платья, демонстрируя мужчине рану; тот цокнул языком, долго, с прищуром рассматривал ее, а потом, видимо, назвал такую сумму, что Ормак от негодования едва не подпрыгнул. Мужчина, выслушав речь толстячка, пожал плечами, накинул на плечи плащ и вышел. Ормак повалился в кресло и разразился какой-то жалобной тирадой. Элли совершенно не понимала, что происходит, но испытывала неожиданный прилив симпатии к этому мужчине — как-никак он был дружелюбен с ней. Девушка робко потянулась к его руке и, когда Ормак посмотрел на нее, улыбнулась. Толстячок грустно растянул губы в ответ, покачал головой, дотронулся до ее предплечья. Элли и так знала, что он хотел сказать — под толстой коркой кожи скопился гной, по какой-то причине боли и лихорадки не было, но это до поры, до времени. — Не страшно, — Элли продолжала улыбаться. — Я смогу себе помочь, если ты поможешь мне. Ее слова для толстячка звучали очередной тарабарщиной, и Элли понадобилось немало времени, чтобы растолковать ему, что от него требуется. Наконец, в комнату принесли кувшин с крепким напитком (понюхав содержимое она все же смогла определить, что там точно есть спирт), чистые тряпицы, несколько иголок и моток шелковых ниток, и таз чистой воды. Ормак с интересом смотрел, как девушка смачивает иголки, режет нить на несколько кусков, предварительно как следует вымочив ее в крепком пойле. Еще минут пятнадцать девушка растолковывала Ормаку его задачу, а затем, еще раз взвесив все «за» и «против», залпом выпила стакан спиртного. Жидкость обожгла горло, комом прокатилась по пищеводу и оставила после себя целый букет неприятных привкусов во рту. Но Элли не останавливалась — ей потребовался всего лишь еще один стакан, чтобы ее тело полностью проигнорировало сильный укол иглой. Девушка и раньше плохо переносила крепкий алкоголь, предпочитая не участвовать в студенческих попойках и соревнованиях выпивох. Но лучше так, чем на трезвую голову применять к себе кустарную медицину. На первый взгляд оказалось не так сложно: недаром главные герои в ее любимом сериале делали так чуть ли не каждую серию. Вся «операция» заняла совсем немного времени, но после нее Элли все равно почувствовала себя выжатой и разбитой. Сначала они срезали запекшуюся кровь, выдернули старые, грубые нитки, счистили вырвавшийся на волю гной; затем Элли вычистила остальное, а Ормак, не жалея, плеснул на рану напиток. От острой боли девушка едва не потеряла сознание, но сейчас ее жизнь, как, наверное, никогда прежде, зависела от ее стойкости; а уж этим Новак похвастаться не могла. Общими усилиями рана была зашита, забинтована чистой повязкой и Элли обессиленно развалилась в кресле. Ормак некоторое время сидел рядом, погруженный глубоко в свои мысли. Лицо его стало гораздо суровей, желваки на скулах нервно ходили, словно он пытался что-то разгрызть. — Esti mjek? — толстячок обвел разложенные «инструменты» рукой, указал пальцем на перебинтованную руку. — Ага, — Элли кивнула, и попыталась встать, но пол под ногами предательски пошатнулся и она упала обратно. — Mjek. — Çfarë altceva mund bani? — глаза у Ормака загорелись алчным огоньком. — Нет-нет-нет, давай-ка помедленней, притормози, приятель, — Элли устало закатила глаза, в который раз показывая, что совершенно не понимает языка. Сознание боролось с алкоголем, и девушка пребывала в неясном состоянии между бредом и сном. Ормак почесал подбородок и вышел, оставив ее одну. А через полчаса Элли уже осматривала «пациента» — полную женщину с грязной, сероватой кожей. Зажимая нос пальцами, девушка с отвращением лицезрела покрытые белым налетом гланды. Нехитрый рецепт воды с солью с трудом был разъяснен на пальцах и спустя еще некоторое время Ормак сел перед Элли с совершенно другим видом. — tryezë, karrige, lumânare, foc, — он по очереди показывал на стол, стул и свечу; затем приложил руку к груди, — njeri. — tryezë, karrige, lum… — Элли запуталась и жестом попросила дать лежавший на другом конце стола карандаш. Это будто бы привело Ормака в неописуемый трепет, и он с огромным интересом наблюдал, как девушка старательно записывает на понятном только ей языке новые слова на клочке бумаги. — Ju — një blerje shumë të dobishme. Vjetr budalladuke ju douăzeci monedha, — Ормак довольно ухмыльнулся, видя непонимающий взгляд Элли, и указал на стену, — mur.***
Подавальщица смахнула с подноса на стол кружку и поспешила удалиться, боясь столкнуться с тяжелым взглядом девушки. Увлекшись воспоминанием, Элли не заметила, как прикончила уже седьмой стакан. Время перевалило за полночь, и одежда на разносчицах стала заметно откровенней. Иногда посетители распускали руки, и тут же были вынуждены платить за свои секундные слабости звонкие монетки; если это не происходило добровольно — в зал выходило несколько крепких вышибал и деньги добывались силой. В общем-то, это была нормальная практика для таких мест. Элли сама прожила в подобном почти два месяца. Правда не в качестве официантки или, что еще хуже, шлюхи. Нет, для этой работы она не годилась, совсем не годилась. Ормак признался, что там, на помосте, Элли выглядела настолько жалко, что он не задумывался, сколько она стоит и для чего ему может сгодиться. Но девушка честно отработала потраченные на нее деньги: освоившись, она смогла заменить дорогостоящего лекаря. Лечить, в основном, нужно было простуду, синяки, больные зубы да вправлять носы. Существовали ли в этом мире венерические заболевания Элли не знала, и тактично не спрашивала, дабы не навлечь на себя отвратительную работу. Обязанности лекаря давались ей на удивление легко. Пусть знаний было мало, но срабатывала интуиция, и девицы в борделе иногда нелестно поговаривали, что без магии тут точно не обошлось. Через месяц усиленных занятий девушка уже могла изъясняться на новом для нее языке, а через полтора — достаточно свободно говорить и кое-как писать. Место, в котором она жила, оказалось борделем. Иногда Элли с ужасом представляла себе, что было бы, если бы ее внешность каким-то непостижимым образом не вызывала бы у местных жителей такое необъяснимое отвращение. Ормак категорично отказывался объяснять, в чем кроются причины такого поведения, и Элли невольно сравнивала себя с другими женщинами в заведении. А все это дурацкое стремление нравиться всем без исключения! Для подобных размышлений у Элли почти не оставалось времени: ее не жалели, нагружая черной работой и заставляя отрабатывать свой хлеб. Прибирать верхние комнаты, стирать белье, стелить постели, мыть полы и посуду — под вечер девушка совершенно выбивалась из сил, кое-как добираясь до своей койки. В город ее не выпускали, да она и сама не горела желанием лишний раз попадаться кому-нибудь на глаза. Ночью она долго не могла уснуть — сначала мешал гомон соседей за стеной, а потом — кошмары. Последние с каждым днем притуплялись, и на исходе третьего месяца пропали вовсе. Рутина поглотила ее, и иногда она уже и не вспоминала, что раньше жизнь была совсем другой. С каждым прожитым днем меркли воспоминания о старом доме, о семье, о друзьях и Джо; бесследно таяли образы высоких небоскребов и шумных городов. Очень скоро Элли стало казаться, что ничего этого не было — просто что-то случилось, и она потеряла память, нет никакого другого мира, а язык, на котором она разговаривает сама с собой — всего лишь плод ее воображения. Если бы Элли было позволено покидать пределы заведения, то совсем скоро от Элли Новак не осталось бы и следа, и ее место заняла бы Гента — девушка-прислуга в публичном доме. … Очередная, наполненная до краев кружка звонко стукнулась днищем о столешницу, и разносчица потребовала заплатить. Элли кинула на стол несколько серебряных монет, жестом показывая, что вопрос о деньгах излишен, и вообще не стоит того, чтобы ее беспокоить. Вышло недостаточно властно, потому что поклон, который отвесила подавальщица, был слишком небрежным. Чисторожденных в подобных местах не любили, да они сюда и не захаживали. Но всегда есть исключение.⁓⁓⁓
…Элли приложила ухо к замочной скважине, убедилась, что из-за красивой, деревянной двери не доносится никаких звуков и вошла в комнату, держа в руках стопку свежего белья. Время клонилось к обеду, и в доме стояла приятная тишина — новых посетителей еще не было, а работницы отдыхали в своих комнатах. Именно в это время Элли перестилала постели, убирала учиненный за ночь и утро беспорядок; иногда ей приходилось ждать, когда комната освободится, и в эти моменты Элли с ужасом смотрела на свою новую жизнь. Но потом ее впускали внутрь, и сознание услужливо переставало думать, делая из Элли живой автомат. Вот и сейчас девушка успела выйти на середину комнаты, когда человек у окна обернулся и смерил ее холодным взглядом. Мужчина был выше ее на целую голову, крепкий, кожа чуть смуглая, длинные волосы непокорно выбивались и падали на высокий лоб; лицо, покрытое легкой щетиной, исказилось в досадной гримасе — человек явно не ждал, что его побеспокоят столь быстро. Губы изогнулись в вымученной улыбке, и он отошел от окна, стягивая с рук темные перчатки. — Не ожидал, что так скоро, — он расстегнул куртку и ворот рубашки. — Может быть мне кажется, но я заказывал другую. Элли стояла, низко опустив голову, держа в руках постельное белье, и боролась со смешанными чувствами: развернуться и уйти или же попытаться объяснить, что она всего лишь служанка? Разговаривать Элли совершенно не хотелось, поэтому она просто покачала головой и уже собиралась уйти, но мужчина властно поднял руку. — Посмотри-ка на меня, — его ледяной тон заставил ее содрогнуться и подчиниться. Впрочем, ему же хуже — сейчас он, так же как и все, испытает то самое чувство отвращения и испортит себе оплаченный час. Девушка тряхнула головой, отбрасывая выбившиеся пряди с лица, и равнодушно посмотрела на мужчину. Тот несколько секунд продолжал расстегивать на себе рубашку, но потом вдруг остановился. С лица сползла фальшивая улыбка, а голубые глаза превратились в две смертельно опасные льдинки. Месяца два назад Элли бы перепугалась, разревелась и бросилась бежать, но сегодня она равнодушно приняла подобные эмоции. Благо в борделе она уже повидала и убийства, и жестокие драки, и какие-то магические ритуалы. — Приношу свои извинения, — Элли низко опустила голову, в знак уважения к постояльцу, — мне не сказали, что эта комната занята… Мужчина в два шага преодолел расстояние между ними, резко вздернул ее за подбородок, заставив отступить. — Смотри на меня, — сквозь зубы приказал он, левой рукой закатывая рукав ее платья. — Если это шутка, тебе и твоим хозяевам не поздоровится. — Господин, произошла досадная ошибка, я сейчас же уйду, — Элли испуганно попыталась вырваться, но мужчина прижал ее к стене, — если, конечно, вы меня отпустите. Едва оба ее рукава были закатаны, и под ними не обнаружилось ничего необычного (кроме, разве что, некрасивого рубца), мужчина отошел на шаг назад, скрестив руки на груди и не отводя взгляда от побледневшего лица девушки. — Кто ты? — сухо спросил он. — Меня зовут Гента, — скучным, ровным голосом ответила девушка. Если какой-нибудь посетитель спрашивал ее имя — она всегда представлялась так. Обычно ее не спрашивали, но Ормак заставлял помнить новое имя. — Настоящее имя, — голос мужчины источал могильный холод, и Элли чувствовала, что начинает дрожать от страха. — Это имя мне дал хозяин и никакого другого у меня нет, — она ответила так, как ее научили. Мужчина что-то пробормотал себе под нос, на всякий случай вставая между девушкой и дверью. Элли совершенно определенно не понравился этот маневр. — Почему у тебя нет клейма? — после продолжительного молчания мужчина снова сделал шаг вперед. — Должно быть либо клеймо суда, либо беглой. Что было на месте того шрама? — Не знаю, — Элли растерялась, опуская рукав платья, — наверное, ничего. Сколько себя помню — он всегда был здесь, на этом месте. — Не лги мне. Шрам совсем свежий, — человек криво усмехнулся, потирая заросший подбородок. — Я разбираюсь в таких вещах. От последней фразы веяло угрозой, и Элли посчитала великой удачей, что именно в этот момент дверь распахнулась, и в комнату впорхнула разодетая и разукрашенная девица. Воспользовавшись секундной заминкой, девушка выскочила в коридор и сломя голову бросилась вниз; она не оборачивалась и не знала преследуют ли ее, но страх был велик — не останавливаясь Элли пробежала через задний двор в конюшню и спряталась в стоге сена на верхнем настиле. Сердце бешено колотилось, отупевший за два месяца убогого существования мозг пытался понять, что произошло и как лучше всего поступить. Но в голове настойчиво крутилась только одна мысль — бежать; бежать так далеко, насколько это возможно…***
…Элли подбросила золотую монету; тяжелый кругляш сверкнул в неровном свете свечей и предательски выскользнул из расслабленных пальцев. Разносчица тут же юркнула под стол, выудила из-под него монету и на этот раз склонилась в глубоком поклоне. Деньги в этом мире служили лучшим доказательством авторитета. Поморщившись, Элли велела проводить ее в комнату, где, едва оставшись одна, сбросила уже ненавистный плащ на пол. Первая встреча с некромантом оставила тягостное впечатление. Да и вторая была не лучше. Как и все то, что последовало за ними. Но сейчас, лежа на кровати и считая стыки досок на потолке, Элли бы отдала все на свете, лишь бы этот несносный, страшный и опасный человек вошел в комнату. Он был ее единственным шансом вернуться домой.