⁓⁓⁓
Ее все же хватились: толстый Ормак поймал ее за ухо в тот момент, когда она, крадучись, приоткрыла дверь черного хода и собиралась проскользнуть в дом. Тихонько взвизгнув от неожиданности, девушка принялась оправдываться, но толстячок был неумолим. Не разжимая пальцев, он потащил ее в бельевую, где, на глазах остальной прислуги, принялся дотошно распекать за лень. — Я испугалась! — наконец Элли смогла вставить хотя бы слово, и Ормак удивленно разжал пальцы. — Кого? — Чисторожденного, — прежде чем Элли смогла подобрать слова, вмешалась другая служанка, складывающая чистые простыни аккуратными стопками. — Он подумал, что ему прислали ее, и очень рассердился. — Немыслимо! — Ормак в ужасе всплеснул руками. — И что было дальше? Ты ему нагрубила? — Нет, — Элли покачала головой, стараясь стать еще меньше, чтобы избежать неминуемой кары. Хоть Ормак и ценил ее лекарские навыки, никаких особых поблажек ей не делалось. — Кера рассказала, что он задал ей несколько вопросов про эту, а потом ушел, — женщина с отвращением посмотрела на Элли. — Я давно говорила, что нельзя пускать ее на глаза. Только посмотрите на нее — кожа до кости, и выражение лица какое тупое; всех отпугивает и дерзит… — Зато зубы хорошо рвет, — перебила ее другая прачка, вытирая пот с низкого морщинистого лба. — Может быть и хорошо, — легко согласилась первая, — но лучше бы заперли ее в каморке — и нам спокойней, и посетителям. А зубы рвать можно и при свечах. — Довольно, — Ормак раздраженно отмахнулся и вновь сосредоточил внимание на Элли. — Ну-ка что там произошло? — Н--н-ничего, — Элли пыталась успокоить колотящееся сердце; ей было страшно, гадко и противно от пережитого унижения. — Я случайно зашла в ту комнату, а там был этот человек… он что-то спросил меня, но я не поняла, заставил закатать рукава платья, а потом начал угрожать… — Нам конец, — простонал Ормак, схватившись за голову, — я надеюсь, он угрожал только тебе? — Да, — несколько ошарашенно кивнула Элли, отступая на шаг назад. — Сказал что-то про раны, а потом пришла Кера, и я убежала… спряталась в конюшне… — Я знал, я знал, что не стоило мне тебя покупать, — Ормак грязно ругнулся. — Лучше бы тебя сгноили на рудниках. Молись всем известным тебе богам, чтобы этот человек… — Ормак горестно вздохнул, покачал головой и вышел, напоследок приказав девушке сидеть в каморке. Оказавшись одна, Элли, к своему удивлению, не зарыдала. В своей маленькой комнатке, в окружении знакомых ей вещей и в полном одиночестве, девушка почувствовала себя уверенней. Ну что может сделать один рассерженный человек в доме, где полно народу? Конечно, это не такая сильная преграда. Но оставалась еще одна — что может сделать человек с чужой собственностью? А Элли была вещью, которая принадлежала борделю. Рабами и слугами никогда не дорожили, но все же убивать их из-за своей мимолетной прихоти принято не было. По крайней мере до сих пор. …Впервые за столько времени Элли встретилась один на один с чисторожденным; слухи, страшные россказни на кухне, сплетни в прачечной и на постоялом дворе — все они убеждали в одном — чисторожденные были какими-то особенными людьми. Богатыми, знатными, могущественными — едва ли не божественными. Элли не слишком верила этим байкам; в ее понимании чисторожденные были особой кастой этого твердолобого, невежественного общества; наиболее образованная и экономически состоятельная группа знати. И вот сегодня она встретилась с ее представителем. Образ мужчины крепко отпечатался в ее памяти: высокий, с темными волосами до плеч, необычайно чистого, голубого цвета глаза на чуть смуглом лице; особенно запомнились пальцы — длинные, с несколькими металлическими полосками колец. Внешне этот человек не отличался от других; хотя Элли тоже, но никто никогда не обращался с ней также почтительно. Теперь девушка задумалась и над этим: что отличает ее от других? Прекрасно зная, что никто не хватится ее еще несколько часов, Элли пробралась в одну из гардеробных — там висело помутневшее от старости зеркало. В обычные дни у девушки не было времени глазеть на себя, но сейчас она встала перед мутным стеклом, расправив плечи впервые за несколько недель. Как верно заметила служанка, Элли была очень худой — кожа да кости. И раньше девушка не могла похвастаться пышными формами, а попав в невольничество — исхудала еще сильнее. Серая кожа, мешковатое неказистое платье, которое болталось на ней, как на вешалке, темные, спутанные и нависающие на лицо волосы — Элли производила отталкивающее впечатление. Казалось, что еще чуть-чуть и она испустит дух прямо посреди коридора. На фоне мертвенно бледного лица отчетливо выделялись ярко-зеленые глаза. Сейчас они горели обидой, но обычно были тусклыми и невыразительными, как и вся она. Две руки, две ноги, нос, рот, два глаза — Элли совершенно ничем не отличалась от других человеческих женщин в этом мире. Может чуть бледновата и слишком худа, но разве это повод смотреть на нее с таким отвращением? А что до «тупое выражение лица»… а как иначе выносить всю тяжесть подобного существования? Никем не замеченная, она вернулась в свою комнатушку и отправилась спать. Ночью ее избили плетью. Вырвали из теплой постели, выволокли на задний двор, за конюшню, подальше от любопытных глаз прислуги; распяли между небольшими деревянными столбиками, сорвав платье с плеч; рот заткнули грязной тряпкой, и Ормак тихим голосом объяснил, что девушка провинилась и заслужила пять ударов плетью за дерзкое оскорбление чисторожденного. Элли плакала, мычала и с мольбой смотрела на добродушного толстячка. Откуда ей было знать, как себя вести? Никто не объяснял ей, разве можно винить ее в незнании? В конце своей речи Ормак погладил ее по голове и отошел прочь; Элли осталась одна. Конечно, где-то за спиной был ее палач, который сейчас разматывал плеть, проверяя, удобно ли рукоять лежит в его руке и достаточной ли длины кожаная полоска. Но у Элли не было возможности обернуться, и весь мир сейчас ограничивался каменной стеной заднего двора. Ночь выдалась тихой, пасмурной, и воздух был тяжелым, словно вот-вот разразится гроза. Кони неспокойно переступали с ноги на ногу в своих стойлах, в соседском свинарнике сонно копошилась разбуженная домашняя скотина. Ожидание оказалось невыносимым. Свист, удар по земле — человек только входил во вкус, подбирая силу и широту взмаха, а Элли уже орала во весь голос; кляп заглушал отчаянный, почти животный крик, и ночную тишину нарушали только сдавленные хрипы. Никаких мыслей, никакой надежды на спасение — только крик, полный ужаса. Первый же удар выбил из легких воздух, заставив тело выгнуться, желая убежать от жгучей, разъедающей боли. Но чтобы там ни говорили о возможностях человека на грани отчаяния — веревки оказались сильнее. Элли билась в путах, вопила, слез уже не было — время жалеть себя прошло. Второй удар, третий — сознание услужливо покинуло ее, и девушка погрузилась в непроглядную тьму, надеясь, что проснется, когда весь этот кошмар закончится. Но ей не позволили — пытка была остановлена, ее привели в чувства, даже дали немного воды. А затем продолжили. Храбрые герои терпят оставшиеся удары, лишь крепче сжимая зубы; Элли же проваливалась в глубокий обморок. С холодной, садистской педантичностью ее приводили в чувство, ударяли плетью, и повторяли все заново. Ей не оставляли ни единого шанса спастись от боли, которая заполоняла все тело. Боль была всегда: удар приносил новую волну; сознание растворялось, и в тех коротких видениях, которые проносились перед глазами прежде, чем ее будили, ей тоже было больно. Везде боль, всепоглощающая, жгучая, смертельная, от которой не было спасения. С последним ударом девушка вновь потеряла сознание и очнулась лишь поздним утром. Ее донесли до комнаты, но оставили лежать на холодном полу. Каждое движение отдавалось глухой болью, и Элли понадобилось немало времени, чтобы ползком добраться до кровати. Растянувшись на жестком матрасе, она пыталась вспомнить хоть что-то светлое, хоть что-то, что могло придать ей сил. Ничего. Вся ее нынешняя жизнь — одно сплошное серое ничто. Ее прошлая жизнь… а была ли она когда-нибудь? Существовал ли Варшавский медицинский университет? Существовал ли вообще такой город? А страна? Настоящими ли были ее воспоминания о беззаботном детстве, об обществе, где за проступки людей не избивали плетью и не продавали в рабство? Мир, где признавалось главенство человеческой жизни, царили гуманистические идеалы, и люди были равны… Или такого мира не было? Никогда не было. Элли его точно выдумала. Девушка не помнила вследствие чего она потеряла память и водрузила на место настоящих воспоминаний какие-то утопические картинки. Теперь она была уверена, что так и было. Просто не могло быть иначе. Ей не позволили долго отдыхать — вечером призвали выполнять свои обязанности. Развешивая вычищенные платья, Элли украдкой осмотрела искалеченную спину: отметины оказались не такими уж и глубокими и уже затянулись тонкой пленкой кожи. Видя ее интерес, одна из служанок объяснила, что плеть смазывают специальным раствором, который ускоряет заживление ран. В публичном доме никому не нужны женщины, изувеченные отвратительными шрамами. Даже в качестве прислуги. Всю неделю Элли провела в почти бессознательном состоянии: на автомате выполняла порученную ей работу, как призрачная тень скользила по безлюдным коридорам борделя, стараясь не попадаться на глаза хозяевам. Ночью ее вновь мучали кошмары — на этот раз видения якобы прошлой жизни обладали особой красочностью. Словно чувствуя, что их время на исходе, они старались убедить девушку в своей правдивости. Она просыпалась со слезами на глазах, которые, впрочем, высыхали задолго до того, как она выходила в коридор. Ничего не менялось. В этом сером, пыльном и злом мире все застыло. День сменялся другим и в точности повторял его. Менялись лица людей, но не менялось их отношение; менялись слова, но не менялся смысл. Элли была здесь чужой, и никто не собирался помогать ей. На исходе недели Элли приказали подняться наверх; перед этим ее зачем-то вымыли, растерли кожу, одели в чистое платье и даже расчесали волосы. Мельком глянув на себя в зеркало, девушка мысленно отстраненно отметила, что сама на себя не похожа. Ормак довел ее до комнаты, цепко держа за локоть. Все это время мужчина настойчиво что-то втолковывал, чего-то от нее требовал, увещевал. Элли не могла понять его — он говорил чересчур быстро, отрывочно, постоянно перескакивая то на угрозы, то на просьбы. Для чего ее ведут в комнаты? Может быть, опять произошла поножовщина, и ее готовят к виду забрызганных кровью стен и хрипящих на последнем издыхании мужчин и женщин? Но Элли никогда не боялась крови, и толстяк это знал. Как же этот суетливый, вертлявый человек ее раздражал... Элли буквально втолкнули в комнату, и замок сухо щелкнул, отрезая возможный путь к бегству. Без всякого интереса девушка огляделась — комната чистая, ни крови, ни срочно требующих лекаря, то есть умирающих,посетителей не было. Заметив человека у окна, она низко опустила голову. На самом краю затуманенного сознания промелькнула догадка, но она не придала ей значения. — Мы продолжим с того момента, на котором остановились, — сухо приказал мужчина, садясь на кровать. — Как твое имя? — Гента, — Элли пожала плечами — раз уж они будут продолжать тот бессмысленный разговор, то и ответы останутся прежними. Мужчина кисло усмехнулся и жестом приказал ей сесть рядом. — Как давно ты здесь живешь? — Месяц… или два, я не помню… три...не знаю, — девушка покорно опустилась на мягкое покрывало. — Как ты попала сюда? — Меня купили. — Кто продавал тебя? — Один старый болло. Ему пришлось выставить меня на аукцион. — Даже так, — мужчина чуть склонил голову на бок. — А где этот старый болло тебя достал? Элли растерялась; в этом мире она помнила себя начиная с грязной клетки и рынка. — Не знаю… не помню. Наверное, нашел. — «Нашел», — презрительно передразнил его мужина. — Твой хозяин сурово наказал тебя за неподобающее поведение? Элли, холодея, кивнула. Конечно,теперь этот человек хочет еще и собственноручно отыграться на ней. Стоило ожидать чего-то подобного от этого несправедливого мирка. — Покажи, — приказал он, и не дожидаясь согласия, потянул платье вниз. Элли боялась пошевелиться, но не удержалась и вздрогнула, когда почувствовала прикосновение к своей спине. Человек аккуратно, едва касаясь, провел вдоль свежих рубцов; горячее дыхание обожгло кожу, и Элли тоненько заскулила от страха — ей на какую-то долю секунды пришла в голову мысль, что сейчас до нее будут домогаться. — Твой хозяин очень заботлив, — мужчина переключил свое внимание на зажившую левую руку девушки. — Я бы не стал тратить на ренегата вересковую настойку… — Кого? Как вы меня назвали? — Девушка дернулась, и мужчина, едва не потеряв равновесие, схватился за ее обнаженное плечо. — Не устраивай сцен, — он поморщился, брезгливо отстраняясь. — Каким образом ты смогла избавиться от клейма? — У меня никогда не было никакого клейма, — неожиданно твердо ответила Элли, с вызовом глядя на незнакомца. Впервые за долгое время сознание прояснилось, и к девушке вернулась прежняя уверенность в том кто она. — Меня зовут Элеонора Новак. — Мне нет до этого дела, — мужчина устало прикрыл глаза, потирая переносицу. — Единственная причина почему ты здесь — мне важно знать, как ты избавилась от клейма. Я вижу, что тебе помогли — своих знаний и умений тебе бы не хватило — и мне нужно знать кто. — У меня никогда не было никакого клейма, — Элли начала распаляться. Может быть в этом и была причина всеобщего презрения и отвращения? Загадочное клеймо, которое никто не мог поставить Элли, потому что она родилась не в этом мире? — Меня зовут Элли, мне двадцать три года, я будущий стоматолог. Я попала в автокатастрофу, и в себя пришла уже в клетке на рынке рабов. Я не знаю, почему у меня нет какого-то клейма, и не обязана знать, почему его нет. — Восхитительно, — прошипел сквозь зубы мужчина, возводя глаза к потолку. — Ты действительно рассчитываешь на то, что я поверю тебе? — Я говорю правду, — голос Элли предательски сорвался на крик. — Я родилась в Варшаве, поступила в медицинскую академию, на летней сессии я не закрыла … да перестань ухмыляться! Мужчина откровенно веселился. Облокотившись на подушку, он с улыбкой наблюдал за раскрасневшейся девушкой и издевательски ей кивал. Когда она закончила, он неторопливо стянул перчатку. — Надо же, даже названия потрудилась выдумать. А у тебя неплохая фантазия, — он лениво похлопал в ладоши, и Элли осеклась, уловив в его интонации угрозу. — Так мы ни к чему не придем. — Я говорю правду, — Элли сердито скрестила руки на груди. — А я собираюсь это проверить, раз уж ты так пожелала, — стремительным движением мужчина прижал руку к ее лбу, и Элли в ужасе вскрикнула – все ее тело пронзила острая вспышка боли; ребра, казалось, стали раскаленными железными прутьями, грудную клетку сдавило так, что при каждом вдохе в сердце вонзались сотни маленьких острых иголок; какие-то существа склонялись к ней, проводили когтями по ее телу, оставляя на нем неглубокие порезы, из которых сочилась черная, зловонная жижа; кости начали медленно плавиться, и все это под аккомпанемент скрипа и скрежета, который пробирал до самого сердца. Элли кричала, умоляла прекратить эту пытку, пыталась вырваться и отбиться от мерзких существ, но стоило ей дотронуться до них, как они тут же растворялись в облаке черного густого дыма. …Слова перекрывали шум, заглушали боль и даровали блаженное спокойствие; слова приказывали подчиниться чужой воле. И Элли очень хотелось подчиниться, сделать все, чтобы кошмар прекратился, но едва она прохрипела слова согласия, как сознание покинуло ее.***
Тело на ее руках со стоном пошевелилось, и девушка вынырнула из воспоминаний. Иронично, что он сражен своим же собственным оружием — кошмарами. Элли никогда не была злорадной, но сейчас она испытала укол именно этого чувства. Машинально перебирая спутанные волосы, девушка приговаривала ничего не значащие ободряющие слова. Не то чтобы ей было очень жалко мага, просто она привыкла, что страдающих людей надо утешать. Или поддерживать. Потому что так правильно, пусть он и считает это слабостью. Мужчина ее не слышал: царство порожденных им же кошмаров всецело поглотило его, и только сам Корвин мог найти из него выход. Ей оставалось терпеливо ждать и надеяться, что он проснется.