Die Stille hat mich angerührt Es war dein Blick War dein Erscheinen Und der Himmel hat sich aufgetan Nur für mich und ganz im Stillen Молчание взволновало меня. Это было твоё сияние, твоё появление. И небо раскрылось Только для меня, украдкой. Lacrimosa, «Versiegelt Glanzumstromt»
4.
Мягкое золотистое пламя множества свечей разгоняло тьму по углам общей гостиной академии Латвидж. Винсент, усталый с дороги, боролся с дремотой, вязкой сетью окутывавшей его сознание, и чем дольше он, сидя в обитом тёмно-синим бархатом кресле, читал письмо, тем меньше смысла улавливал в его содержании. Тускло поблескивало кольцо-печатка, украшенное стилизованной розой. Надевать его Винсент не спешил — глупая безделушка валялась, небрежно брошенная на резной деревянный столик по правую руку. Поодаль, повернувшись лицом к окну, стояла безмолвная, простуженная Эхо. Винсент избегал смотреть на неё — само средоточие осенней меланхолии, она навевала неизбывную тоску. — Винсент? Он поднял голову. Гилберт вышел из коридорной тени, ступая в царство шёлкового света, и в его янтарных глазах Винсент уловил отблески дрожащих огоньков. Одет Гилберт был в непривычный для него коричневый, совершенно ему не шедший фрак и в уже более привычный дорожный плащ. Эхо Гилберт не поприветствовал — привык, что она не реагирует на слова в свой адрес. — Не ожидал тебя здесь увидеть, Гил, — губы Винсента тронула лёгкая, поверхностная улыбка. Отчего-то именно Гилберту он не мог улыбаться искренне и душевно. Впрочем, едва ли он вообще был способен улыбаться кому-либо искренне. — И я тебя, — Гилберт отвернулся, собираясь уйти, но вместо этого, помедлив, опустился на софу напротив Винсента. Снял шляпу, бросил её рядом с собой, порылся в карманах плаща и извлёк сигареты. — Зачем ты здесь? А... — его взгляд, пока он закуривал, упал на пепельно-серый конверт, а потом — на кольцо. — Ты знаешь, что это? — Винсент приподнял письмо, демонстрируя его. — Я получил такое же сегодня вечером, — он отвёл глаза. — И Ада Безариус. И... Оз. — Так вы из-за писем здесь? — Только из-за Ады и пропаж студентов. Пандора заинтересовалась этим. — Знаю, меня тоже направили сюда, как человека, получившего письмо за пределами академии. — Понятно. Воцарилась тишина. Гилберт курил, затягиваясь слишком часто, выдавая свою нервозность; пепел он по рассеянности стряхивал прямо на пол. Он бегло взглянул на Винсента, будто надеясь, что тот заполнит чем-то возникшую паузу в диалоге. — Помнишь, я не умею фехтовать, — проговорил он. — Зачем мне приглашение в дуэльный клуб? — А что написано в твоём письме? — полюбопытствовал Винсент. На самом деле ему не очень-то интересно, что там, в письме, — всё равно послания наверняка одинаковы, — но он счёл нужным поддержать неаккуратные попытки Гилберта развить разговор. Гилберт извлёк конверт из внутреннего кармана, развернул письмо, пробежался взглядом по строкам. — Взгляни. Винсент протянул руку, наклонился, чтобы дотянуться до Гилберта, и неохотно вытянул письмо у него из рук. Он слишком устал с дороги, чтобы играть в игры, прелесть которых способен оценить только сам. «Гилберт Найтрей, вы — сосуд греха, и вам быть частью нашей мистерии. Сосуд и ножны для чудесного клинка, ключа, способного открыть дорогу к главному сосуду — к человеку с глазами цвета звёздного неба. Я счастлив, что вы прибыли и искренне надеюсь, что вы не отклоните предложение поучаствовать в дуэли. Искренне ваш, Край Света». Винсент перечитал письмо, а потом посмотрел на своё. Оно разительно отличалось от письма Гилберта. «Винсент Найтрей, я приглашаю вас стать дуэлянтом, взять в руки клинок и с его помощью добиться права на обладание истинным чудом. Клинком, сотканным из крови человека с глазами цвета звёздного неба, чтобы этим клинком и своими руками разбить цепи мироздания и скроить время так, как того пожелает ваше сердце, чью черноту я вижу насквозь. Я буду ждать вас. Ведь вам есть за что сражаться. Искренне ваш, Край Света». Сложив оба письма, Винсент перевёл взгляд на подрагивавшие огоньки свечей. Значит, Гилберта не приглашали стать дуэлянтом, а только — частью самой дуэли. Словно частью некоего ритуала. И какая же роль отведена будет Гилберту? Секундант? Жертва? И что за «сосуд греха»? Это однозначно какая-то секта, причём секта совершенно нелогичная. Ведь «сосудом греха» положено быть Винсенту. — Ты согласишься участвовать? — спросил Гилберт, вырывая его из раздумий. — Конечно, — Винсент вновь улыбнулся, и собственная улыбка показалась ему донельзя лицемерной, ведь улыбаться ему вовсе не хотелось. — В отличие от тебя, я умею фехтовать. Немного, конечно. В крайнем случае, я всегда смогу застрелить противника, — он мягко рассмеялся, заметив на лице Гилберта недоумение, сменившееся досадой. — Я пошутил. Но ты, я вижу, одет не как студент, а как преподаватель. — Да, — Гилберт отвёл глаза, словно не желая развивать эту тему, но Винсенту стало любопытно. — И какой же предмет тебе доверили? — Не важно. Я пойду, — он поднялся, нервно сунул руки в карманы, задумчиво пожевал кончик сигареты в зубах. — Доброй ночи, Винс. — Доброй ночи, — ответил Винсент, провожая взглядом Гилберта. Жаль, что он ушёл. И вместе с тем его уход принёс некоторое облегчение. Винсент откинулся назад, пытаясь расслабиться, но с удивлением понял: сонливость ушла. Он посидел ещё немного, а потом поднялся из кресла и подошёл к окну; Эхо неслышно отступила назад, мягкая, плавная, точно капелька воды, перетекшая с места на место. Или — капелька ртути. Очертания парковых деревьев были едва различимы из-за света свечей, превративших стекло в тёмное зеркало. На себя — задумчивого и усталого, — Винсент смотреть не хотел, потому распахнул створку окна и выглянул наружу. В парке было хорошо: тихо, свежо, волшебно. Мягко мерцали фонари, проливая на усыпанные светлым гравием дорожки свой медный с золотом свет, стрекотали сверчки в ровно подстриженной, влажной от дневных дождей траве. Покой и уют. Спуститься бы в парк, посидеть на скамье в компании с ночной темнотой и глухо ухавшими совами, но Винсент знал, что уснёт, а ночи нынче стылые. — Господин Найтрей, — прозвучал от дверей тонкий нежный девичий голос. — Ваша комната готова, прошу вас, следуйте за мной. Винсент обернулся и смерил горничную оценивающим взглядом. Высокая, худощавая, с россыпью светлых волос, частично спрятанных под чепец. Грудь у неё была маленькая, но за бутон пухлых, чуть влажных губ можно простить и это. Эхо была ненамного фигуристее. Винсент, оставив окно раскрытым, подошёл к горничной, попутно прихватив со столика кольцо. — Веди, — его рука легла на её талию, и горничная пугливо сжалась, но не отстранилась. Вряд ли она была столь же невинна, сколь выглядела. Только не в месте, полном юнцов с бурлящими гормонами — юнцов, знавших о своей полной безнаказанности в отношении слуг. В академии царила ночная тишина, и только на третьем этаже раздавался какой-то шум — резкие влажные удары, точно кусок мяса били о стену. Горничная замерла на месте, и Винсент, не оглядываясь, но зная, что Эхо торопится следом, поспешил по направлению звука. Студенческие драки его не волновали, но он ведь приехал сюда не за тем, чтобы прохлаждаться. Элиота он узнал сразу. Взъерошенный, с глубоким порезом на скуле, в расстёгнутом, выпачканном в чём-то тёмном фраке он бил кулаком рыжего парня по лицу, а тот пытался прикрыться выставленными вперёд руками. Вокруг них кружили, точно взъерошенные испуганные воробышки, двое мальчишек помладше, схожих налицо. Оба были изрядно помятыми, а у одного под глазом наливался крупный синяк. — Ну, тише, Элиот, — Винсент, шагнув вперёд и пользуясь моментом неожиданности, ухватил Элиота со спины под руки и оттащил от полуживого рыжеволосого парня. — Отпусти! — Элиот рванулся из рук с недюжинной силой, но Винсент удержал его. — Тварь! Я убью его! Кивком головы Винсент велел парню убираться; тот, щедро поливая пол кровью, подскочил и побежал по коридору прочь. Лишь когда он в сопровождении не то близнецов, не то просто двойняшек скрылся из виду, Винсент выпустил Элиота. — Ты что тут делаешь? — Элиот резко развернулся, как зверь, готовый драться с любым живым существом, оказавшимся перед ним. — Приехал сюда по одному делу, — Винсент поднял руки, демонстрируя раскрытые ладони. — Успокойся и объясни, что тут происходит? Ему действительно стало любопытно, из-за чего его приёмный младший брат, пусть и несдержанный, но крайне редко опускавшийся до пошлого мордобоя, дал волю рукам. Элиот, проигнорировав вопрос, бросился к чему-то светлому, чего Винсент не приметил ранее. Приглядевшись, он различил знакомый силуэт — Лео, так, кажется, звали этого мальчика. Он сидел на полу, привалившись спиной к стене и свесив голову на грудь. Белый фрак был пропитан кровью, и ткань казалась чёрной. — Элиот, что происходит? — напомнил о себе Винсент, опустившись рядом на корточки. А потом он увидел на правой руке Элиота кольцо со стилизованной розой, и кусочки мозаики стали складываться в полную картину. — Отвали, — огрызнулся Элиот. — Эй, ты меня слышишь, Лео? — Прекрати орать, со мной всё в порядке, — Лео кашлянул, и на его губах выступила кровь. Винсент вздохнул и за плечо отстранил Элиота. Пока Лео в таком состоянии, брат был бесполезен. — Я отнесу твоего слугу в лазарет, а потом мы поговорим, хорошо? Лео, испуганный зверёк, ожидаемо попытался отодвинуться, но Винсент, мысленно чертыхаясь, притянул его к себе и поднял на руки. Невысокий и худощавый, Лео оказался лёгок и его вес не потянул руки вниз. — Я сам! — Элиот, уймись. Ты на ногах едва держишься, — Винсент окинул его взглядом. — На взмыленного коня похож. Пойдём, — и, не слушая громких протестов, направился к лестнице. — Да тише ты, на крики весь преподавательский состав сбежится. Элиот гневно сверкнул глазами, но послушно заткнулся и пошёл следом. Лео всё-таки потерял сознание — его голова безвольно запрокинулась, чёлка скользнула с лица и лба в сторону, открывая на удивление миловидное... нет, даже красивое лицо, сейчас болезненно-бледное, будто выточенное из белого мрамора. — Я найду горничную, а потом приду за вами, — сказала Эхо. Винсент кивнул: он не желал плутать посреди ночи по Латвиджу в поисках преподавательского общежития.5.
Добравшись до лазарета на втором этаже, Винсент плечом толкнул незапертые двери, прошёл меж ровных рядов заправленных коек и аккуратно положил Лео на самую дальнюю, возле окна. Молочно-белый свет луны, струившийся с подоконника на койку, а оттуда, каскадным водопадом, — на пол, делал Лео похожим на привидение. Оставив Элиота с ним, Винсент подошёл к двери смежной с лазаретом спальни врача и постучал. За дверью ругнулись, завозились, и вскоре в лазарет вышел высокий, похожий на иссохшее дерево седовласый человек. — Винсент Найтрей? — мистер Блэк затянул узел халатного пояса потуже и поправил прямоугольные очки, съехавшие к кончику носа. — Чем обязан? Час нынче поздний. — Простите, что разбудил, — сказал Винсент, ничуть о том не сожалея, и посторонился, чтобы мистер Блэк увидел Элиота и лежавшего на больничной койке Лео. — Бог мой, — пробормотал мистер Блэк, и торопливо, широкими шагами, направился к ним. — Опять... да что же это такое... отойдите-ка, мистер Элиот, мешаете. Быстро, ловко, отточенными движениями он расстегнул жилет и сорочку Лео, распахнул их и уставился на зияющую рану в груди. Рана оказалась не столь уж страшной, на взгляд Винсента. От обилия крови он ожидал увидеть кое-что похуже. Развороченную грудную клетку и сломанные рёбра, например. — Странно, — мистер Блэк почесал небритый подбородок. — Вы знаете, мистер Винсент, ко мне поступало уже четверо слуг с точно такими же ранами. Страшные были раны, столько крови... — он отошёл к своему столу, а потом вернулся с иглой, нитью, несколькими пузырьками с жидкостью и бинтами. — А здесь такое ощущение, будто рана сама затягивается. — Что стало с теми слугами? — спросил Винсент, наблюдая, как мистер Блэк вдевает толстую нить в игольное ушко. — Умерли. — Я ни о чём таком не слышал, — тут же вскинулся Элиот. — Вздор! — Я понимаю, что в вашем возрасте молодым людям свойственно мнить себя всеведущими и всезнающими, — резко осадил его мистер Блэк, — но, может, поверите моему врачебному опыту? Живого человека с мёртвым я не спутаю. Смерти решили не придавать огласке, — он взглянул на Винсента. — Почему тогда дуэльный клуб просто не запретили? — Пытались. Одного из преподавателей нашли мёртвым, и ректор велел клуб больше не трогать. Это ведь слуги, сами понимаете, — мистер Блэк стал зашивать рану Лео. — Лишь одна смерть дворянина, и академию закроют, я уверен. Но ректор... — Что с ним? — Он странно себя ведёт. Простите, что говорю вам об этом, мистер Винсент, но вы ведь от Пандоры приехали? — Верно, продолжайте. Мистер Блэк немного помолчал, сосредоточенно накладывая аккуратные, ровные швы. Элиот нервно топтался в стороне, изрядно раздражая своим мельтешением. — Я не могу вам точно сказать, что именно в нём странного, это просто моё чутьё. А чутью своему я доверять привык — оно не единожды спасало жизни моих пациентов тогда, когда они уже казались мне безнадёжными. — Спасибо, мистер Блэк. — Мистер Элиот, ступайте, вам, вроде как, не положено здесь находиться, — врач взглянул на него поверх стёкол очков. Закончив с раной, он потянул бездыханного Лео на себя так, чтобы тот привалился к его плечу, стянул с него фрак, жилет и сорочку двумя ловкими, привычными движениями, и ахнул, взглянув на его спину. — Вашему слуге сегодня крупно досталось. — Я никуда не уйду! — Уйдёте. Лео останется сегодняшней ночью под моим присмотром, а если за ваш побег снова накажут его, я лично дам вам по шее. Несколько мгновений Элиот сверлил мистера Блэка гневным взглядом, а потом порывисто развернулся и бросился прочь из лазарета. — Мне нравится Лео, — пояснил свои слова мистер Блэк, делая ему перевязку. — Толковый парнишка, умный, да и слуга из него хороший. Не бессловесное и беспрекословное полено, настоящий наставник для мистера Элиота. Винсент сел на соседнюю койку. С Элиотом теперь не поговорить, по крайней мере, до завтрашнего дня, но происходящее не шло из головы. Что же это за странная секта, способная заживлять раны? И почему остальные слуги умерли, а Лео выжил? — Я бы хотел обсудить с ним произошедшее, если не возражаете. — Мальчику нужен покой, — ответил мистер Блэк и взял в руки пузырёк с надписью: «Нашатырный спирт». — Но я понимаю: это важно и не терпит отлагательств, пока не пострадал кто-нибудь ещё. Он обмакнул в спирт ватный тампон и поднёс к лицу Лео. Мгновением позже Лео вскинулся, попытался отодвинуться, а лицо его исказила гримаса боли. — Лежите, лежите, — мистер Блэк надавил на его плечо, но Лео всё равно сел. Не удивительно — спина у него была иссечена хорошо, добротно, качественно. Долго будет болеть. И на животе он теперь спать не сможет — из-за швов на груди. Даже жаль его немного. — Где господин Элиот? — Я отправил его обратно, — мистер Блэк заботливо укрыл Лео тонкой белой простынёй и тот поспешно закутался в неё, точно бабочка, прячущаяся обратно в кокон. — Мистер Найтрей желает поговорить с вами, а я пойду. — Спасибо, мистер Блэк, — поблагодарил Винсент и пересел на койку Лео, устраиваясь на самом краешке, чтобы ненароком не спугнуть. — Если что-то понадобится, Лео, зови. Я сейчас принесу стакан воды — ты потерял много крови, измучаешься жаждой. Мистер Блэк ушёл, потом принёс обещанную воду и, оставив стакан на тумбе, удалился к себе в спальню. Всё это время Винсент мягко улыбался, рассматривая лазарет, и лишь когда дверь закрылась, перевёл взгляд на Лео. Растрёпанный, полураздетый, без очков он казался очень измученным и усталым. — О чём вы хотели поговорить, господин Винсент? — голос у него был слабым, но особой жалости Винсент не чувствовал. Ему нужна информация. В проблемы с сектантами — или кем там они себя полагали, — втянут Гилберт, значит, Винсент должен добросовестно подойти к своим обязанностям и выяснить, что за чертовщина происходит в Латвидже. — Ты ведь получил свою рану на дуэли? — он достал из кармана кольцо и покрутил его в пальцах, демонстрируя Лео. — Да, господин Винсент. Удивления, если оно было, Лео ничем не выдал, словно каждый день видел такие кольца в руках у посторонних людей. Только уголки его губ дрогнули, опустились вниз; выражение лица же застыло, точно маска. Маска боли. — Расскажи мне, как проходит дуэль. Не беспокойся, — добавил он, заметив колебания Лео. — Ты сам видишь, как опасны эти дуэли. Неужели не хочешь обезопасить Элиота? Лео помолчал, раздумывая, а потом кивнул. Пока он рассказывал о большой поляне-площадке, раскинувшейся под звёздным небом, о красном — «привет» Баскервилям, — плаще, о розах и о клинке, рождённом его кровью, Винсент сидел в изножье кровати, рассматривая кольцо в руках. Концы не сходились с концами. Получается, на месте Лео оказывались и другие слуги — облачались в красный плащ и отдавали клинки, но они погибали. Почему же Лео остался в живых? Винсент жестом велел Лео помолчать, достал своё письмо и перечитал его. «Человек с глазами цвета звёздного неба». Что это за цвет такой? Это мог быть синий, как у Ванессы, или вовсе чёрный. Но поэтичное, отдающее излишним пафосом определение «звёздный» не подходило однозначно. — Какого цвета твои глаза? — спросил Винсент. Лео долго молчал. — Тёмные. — Я хочу взглянуть, — Винсент подался вперёд, желая сдвинуть чёлку Лео в сторону, но тот отшатнулся, вжался в спинку кровати, и тут же поморщился от боли. — Нет! Похоже, Винсент двигался в верном направлении. Разгадка крылась либо в Лео, либо в чём-то с ним связанном. Да какими же должны быть глаза, чтобы назвать их «звёздным небом»? — Это важно, — как можно более мягко проговорил Винсент. Упрямство Лео было досадной помехой, это злило, ведь на его месте мог оказаться и Гилберт. — Взгляни, — он протянул письмо. — Ты понимаешь, о чём здесь говорится? Лео помедлил, а потом опасливо протянул руку и взял серый лист бумаги. Какое-то время он молча читал — может, и читать-то не стал, — а потом вернул письмо обратно. — Нет. А теперь Винсент разозлился по-настоящему. Он подсел к Лео ближе, и чужая напряжённость не укрылась от глаз. Хорошо, пусть боится, пусть нервничает, но покажет, наконец, чёртовы глаза! Его нервозность была по-своему приятна — Винсент любил заставлять людей нервничать. Лео разозлил Винсента, оттого было ещё приятнее смотреть, как он опасливо пытается отодвинуться подальше. Только отодвигаться больше некуда. — Давай я кое-что тебе расскажу, — Винсент мягко улыбнулся. — Мой брат, Гилберт, тоже получил такое письмо, в котором его назвали «сосудом». Ничего не напоминает? Слуги, оказавшиеся на твоём месте, погибли, выжил только ты. Значит, Гилберту угрожает опасность. А когда Гилберту угрожает опасность, я уже не могу быть добрым и внимательным. — Про вас говорят, что вы ненормально привязаны к нему, — сказал Лео. Слишком дерзкие слова для слуги. Больше походило на неловкую попытку отвлечь, увести разговор в иное русло. С кем-нибудь другим, может, и получилось бы, но не с Винсентом. — Люди многое говорят, — он придвинулся ближе, почти нависая над Лео, и упёрся руками в кровать по обе стороны от него. — Но люди далеко, а я — здесь. И если ты меня разозлишь, — «Уже разозлил», — я могу не ограничиться интересом только к твоим глазам. Пальцы коснулись точеного подбородка Лео, вынуждая приподнять лицо — настойчиво, но без лишней грубости. И лишь дотронувшись, Винсент ощутил мелкую, бьющую Лео дрожь. Невольно он вспомнил себя в детстве — ещё более боязливого и жалкого, чем Лео. Его защищал Гилберт, а Лео — Элиот, но сейчас Элиота не было рядом и некому было встать между ними. Свободной рукой он коснулся щеки Лео, намереваясь скользнуть пальцами вверх и сдвинуть чёлку. Резкой грубый толчок он пропустил и едва не слетел на пол. Пальцы сомкнулись на чужом запястье; Лео, соскочив с кровати, рванулся прочь, но хватка у Винсента была крепкой. — Отстаньте от меня! «А он долго терпел, — подумал Винсент. — Не желал ставить Элиота в неудобное положение своим неповиновением?» Лео рвался прочь, трепетал, точно бабочка, угодившая в паутинный плен. Швы на его груди разошлись, а на белоснежных бинтах расцвело ярко-алое пятно крови. Злость и желание закончить со всем скорее вынуждали Винсента быть грубее необходимого. На шум мог прибежать доктор Блэк, а он стал бы нежелательным свидетелем в милой беседе о погоде. Винсент рывком потянул Лео на себя, схватил его за плечо свободной рукой, бросая обратно на кровать. Лео глухо вскрикнул от боли, но Винсент плевал на чужие неудобства. — Ой, поглядите-ка, как господин Помойная Крыса проводит вечера! Голос Брейка был противным до зубного скрежета. Винсент медленно выпрямился, отстраняясь от Лео, и замер, увидев рядом с облачённым в терракотовый фрак Брейком Гилберта. А Брейк, паясничая, продолжал нести чушь: — А господин Элиот знает, как обращаются с его слугой? Думаю, он не очень обрадуется, если узнает. — Хочешь присоединиться? — спросил Винсент, изгибая бровь. — Прекратите, — осадил их Гилберт. — Винс, что ты делаешь? Отпусти Лео. — Прости, но не могу. Я потом всё тебе объясню, Гил, но сейчас — не мешай, пожалуйста. — Да у него же кровь идёт! Господи, Винс... — Гилберт шагнул к ним, готовый вмешаться. Винсент не желал злить брата. Он нехотя разжал пальцы, высвобождая Лео, и тот, почуяв свободу, рванулся прочь. Подхватывая с тумбы свой испачканный фрак вместе с сорочкой и жилетом, Лео неловко задел стакан, уронил его, и лазарет наполнился звоном бьющегося стекла. По полу разлилась большая лужа. — Погоди! — крикнул Гилберт, но Лео, не слушая, бросился прочь. — Ну и? Что ты сейчас делал? — он обернулся к Винсенту, и в глазах его читалось беспокойство пополам с больно кольнувшей неприязнью. — Мы поговорим, Гил. Но — наедине. — Охотно оставлю вас — уж больно дурно здесь пахнет, — сказал Брейк и, поигрывая тростью, направился к дверям. Когда он ушёл, Винсент похлопал ладонью по койке, рядом с собой. — Я постою. — Злишься? — Винсент вымученно улыбнулся. — Я бы хотел попросить тебя кое о чём. — О чём же? — Гилберт, очевидно, забывшись, достал из кармана пачку и вытянул губами сигарету. Винсент встал и, приблизившись, аккуратно забрал её. Он улыбался и улыбка эта была точно приклеена к его губам, болезненно растягивая их. — Не участвуй в дуэлях. Вообще не появляйся в дуэльном клубе. Выброси своё кольцо. — Я не могу. Мы должны расследовать дело. — Расследуй внутри академии. Изучай, задавай вопросы. Но не лезь в это. — В чём дело, Винс? — он нахмурился, спрятал руки в карманы брюк. Винсент коротко вздохнул, предчувствуя сложный и бесплодный разговор. Гилберт не согласится остаться в стороне, сколько не дави на него, и послушается лишь прямого приказа своего «господина». — Мальчик был ранен на дуэли. Не просто ранен — из него вытащили меч, в прямом смысле. Самый настоящий меч. Лео весь истекал кровью. Врач сказал, уже четверо слуг погибли от схожих ран, только Лео выжил. Гил, — Винсент протянул руку, прижал ладонь к чужой щеке. — Держись подальше от дуэлей. — Я не Лео, я могу за себя постоять. — Нет, не можешь. Нечто вспороло самого Лео изнутри, понимаешь? Как ты защитишься от того, что породит твоя кровь? — Мне кажется, — Гилберт чуть отстранился и, накрыв пальцы Винсента рукой, убрал их со своей щеки, — что ты недоговариваешь. — У меня нет от тебя секретов, Гил, — Винсент вновь улыбнулся со всей мягкостью, на какую был способен, и лицо едва не свело от лживости лицемерной улыбки. — Я просто волнуюсь о тебе. — Не нужно обо мне беспокоиться, я сам о себе позабочусь, — ответил Гилберт и отвернулся. Уходя, он бросил через плечо: — И оставь в покое Лео, что бы тебе от него ни требовалось. Он ушёл. Винсент ещё немного посидел в лазарете, борясь с желанием запустить пальцы в волосы и рвануть, что есть силы. И дёрнул же Гилберта чёрт войти именно в тот ненужный момент. Если бы только Винсент мог объяснить ему всё, донести своё беспокойство, свой страх, свою привязанность — так, как сам это видел, а не как подавал. Но — нельзя. Гилберт запретен для него. Беспомощный, преданный своему лже-господину Гилберт. Слабый Гилберт, которого Винсенту должно защищать.6.
Когда Винсент открыл глаза, было уже утро. Кто-то укрыл его покрывалом — должно быть, Эхо приходила. В распахнутое окно лилась рассветная серость, громко щебетали птицы, ветер врывался в лазарет и студил воздух. Винсент зябко закутался в покрывало, сонливо прижался щекой к подушке и только тогда заметил серый конверт на тумбе. Он протянул руку, взял конверт и взломал печать. «Винсент Найтрей, с радостью в сердце сообщаю вам, что все претенденты, достойнейшие из достойных, в сборе. Теперь наши дуэли — не просто дуэли, но борьба стали и духа. В ваши покои доставлена форма для вас — дуэлянт без формы отныне не будет допущен к дуэли. Прошу вас, помните об этом. Ваша дуэль с Элиотом Найтреем состоится сегодняшним вечером на закате. Сражайтесь же, ибо вам есть, за что сражаться. Искренне ваш, Край Света». Винсент смял письмо и бросил его на пол. Сражаться с Элиотом — какая нелепость. Элиот хорош в фехтовании, а Винсент — нет, он заведомо в проигрыше. Но на дуэль он придёт. Он вступил в игру ради Гилберта. И если Лео не солгал, если клинок из его груди существует, значит, правдивы и обещания Края Света. Есть сила, способная изменить мир. Сила, способная перекроить время. Сила, способная сделать так, чтобы Винсент никогда не рождался. Край Света прав. Винсенту есть, за что сражаться. Он встал с койки. Крупные осколки стекла тускло поблескивали в серых рассветных сумерках. Небрежно отбросив в сторону покрывало, Винсент вышел в коридор, поднялся на третий этаж, где располагались комнаты преподавателей, и прошёлся по коридору, скользя взглядом по лакированным табличкам с гравировкой. На одной из таких табличек он увидел своё имя и, толкнув незапертую дверь, прошёл в комнату. Ключ от комнаты лежал посреди девственно чистого стола у окна. Плотные занавески были раздвинуты, и в комнату лилось слишком много света. Первым делом Винсент резким движением сдвинул их, после чего повернулся к мирно спавшей в ворохе простыней Эхо. Сейчас Эхо выглядела значительно посвежевшей. Её кожа порозовела, обрела чуть более здоровый, нежели накануне, оттенок, приоткрытые губы больше не были сухими и потрескавшимися, и Винсент не побрезговал поцеловать её. Эхо открыла свои тёмные, полные бездонной пустоты глаза, и тогда Винсент скользнул ладонью по её бедру. Эхо понятливая девочка. Ей хотелось спать, но она с готовностью повернулась на спину, чтобы Винсенту было удобнее. Ей было больно, когда Винсент до кровоподтёков кусал изгиб её шеи, но молчала — только часто и прерывисто дышала. Иногда Винсенту нравилось быть с темпераментной и страстной Цвай. Но в моменты, когда на душе было мерзко, он предпочитал пустоту и повиновение Эхо. Он любил делать Эхо больно. Цвай боль любила, получала от неё истинное наслаждение, а Эхо боли боялась. И всё равно отдавалась ему — так, как могла, с льдинками-слезами на глазах и ничего не выражающим лицом. Даже плакать она не умела, как следует. В обманчивом утреннем свете Эхо казалась снежной, холодной. Винсент обжигал пальцы о её холодность, обжигал губы о её заиндевевший рот, обжигался весь, прижимаясь к её хрупкому телу с широко раздвинутыми ногами. — Я так люблю тебя, Эхо, — говорил Винсент. Ему нравилось в моменты близости с ней говорить такие слова. Это всё равно, что сказать: «пустота, я люблю тебя», Эхо знала, что это — ложь, а Цвай — нет, Цвай верила словам о любви, потому ей их Винсент говорил очень редко. Хорошо лгать, когда оба знают о лжи. На плечах Эхо, покатых и белых, остались царапины, а на шее красовались тёмно-красные следы укусов и долгих поцелуев. Её искусанные губы влажно блестели, блестели и её глаза, полные слёз, но даже не покрасневшие. Точно то не слёзы вовсе, а застывший в глазах снег. Потом, утомлённый и разгорячённый, Винсент сбросил с себя остатки одежды, переоделся ко сну и забрался в постель, велев Эхо разбудить его в девять часов. Эхо кивнула и свернулась клубочком рядом, точно котёнок, просивший ласки. Эхо ласка не нужна, но ведь тело — не её, а телу ласка очень даже нужна, и перед сном Винсент погладил её по голове — мягко, почти нежно. Разбуженный в назначенное время, он нехотя встал, привёл себя в порядок, оделся в строгий терракотовый, положенный преподавателям фрак, перехватил волосы лентой и спустился на первый этаж — к классным комнатам. Его прикрытием стало преподавание истории — крайне иронично, ведь он жил сто лет назад и отчётливо помнил ту жестокую эпоху. Вот только к преподаванию душа у Винсента не лежала. Впрочем, если отнесётся к своим обязанностям нерадиво, никто особо не расстроится, даже ушедший «в отпуск» прежний преподаватель истории. На лекциях Винсент всё же честно попытался рассказать что-то толковое, но, утомлённый излишним вниманием девочек просто уснул прямо за столом, к вящей радости студентов. Последнее занятие — у каких-то старшекурсников. Успев к тому времени изрядно выспаться, Винсент бегло ознакомился с программой. Им-то и положено было преподавать историю последнего столетия — младшие курсы довольствовались древним, полумифическим, никому не нужным и неинтересным временем. В ожидании старшекурсников, Винсент углядел на полке череп какого-то доисторического ящера и переместил его себе на стол. Разговаривать с черепом интереснее, чем с обладателями полутора десятка пар бестолковых глаз — может, для черепа занятие он сможет провести интереснее и продуктивнее, чем провёл утренние лекции. Первой в аудиторию вошла Ада. Она широко шагала бодрым шагом, на что-то разозлённая, но, заметив за преподавательским столом Винсента, сбавила шаг, а потом и вовсе остановилась. На её щеках мило расцвёл румянец. Коротенькая юбочка ей совсем не шла — она смотрелась неуклюже в студенческой форме. Предпочтительнее было видеть её в платье, как положено леди. Но Винсент предпочёл бы не видеть эту ведьму вовсе. Ещё живо было то смятение, обуявшее его, едва он увидел загородный особняк Ады. Испорченная девочка, скромная оккультистка — забавный оксюморон. Большую часть лекции Винсент вёл, обращаясь непосредственно к Аде, а не к облюбованному черепу. Ада замечала на себе его взгляд, отчаянно краснела, вертелась на стуле, робко улыбалась, отворачивалась, делая вид, что занята конспектированием, шикала на сокурсников, призывая их к тишине. А Винсент говорил, не особо вдумываясь в слова. Просто рассказывал всё, что помнил о тех далёких временах, когда люди были другими, и мода была другой, и сражались тогда иначе. Сто лет — так много для человеческой жизни и, вместе с тем, — так мало на фоне эпох. Винсент скосил глаза на часы. Можно отпустить студентов пораньше. Он утомился, непривыкший говорить так много, у него болело горло, он хотел чаю и спать. — Вы свободны, — сказал он, собирая живописно разбросанные по столу бумаги — памятки и конспекты лекций предыдущего преподавателя. Ада задержалась, делая вид, что неспешно и аккуратно складывает вещи. Когда аудитория опустела, она подняла голову и робко улыбнулась. — Из вас отличный преподаватель, мистер Винсент, — сказала она. — В самом деле? — без особого интереса спросил он. — У вас очень приятный тембр голоса, идеальный для преподавателя. А ещё, — она встала, оправила юбку немного нервным движением, — у вас был такой задумчивый взгляд, словно вы не рассказывали материал, а вспоминали, каково там — в той эпохе. Так... интересно. Винсент удивлённо взглянул на неё. Дурочка дурочкой, а такая проницательная, даже слишком. Может, она и в самом деле ведьма? Винсент обошёл свой стол и прислонился бедром к столешнице парты Ады. — Я рад, что угодил вам, мисс Ада, — он чуть понизил голос, добавляя в него мёда томности. Знал, что Ада любит, когда он с ней так разговаривал. — Я мог смотреть только на вас. Ада, и без того порозовевшая от своих смелых слов, раскраснелась и скромно потупилась. Винсент взял её за руку, и её ладошка дрогнула в его ладонях. И сейчас, глядя на Аду в студенческой форме, сидя с ней в аудитории академии, он ощутил дремавшее доселе желание по отношению к ней. Роль учителя, оказывается, может будоражить кровь. Но Винсент, не желая спугнуть свою «железную деву», целомудренно склонился перед Адой и коснулся губами кончиков её пальцев. — Я должен идти. Надеюсь на скорую встречу с вами. — Я... я буду ждать! — горячо выпалила она и прижала свободную ладонь к груди, словно желая унять сердцебиение. Остаток дня Винсент проспал в учительской — большом помещении, обитом тёмными деревянными панелями и залитом солнечным светом. Дверь постоянно хлопала, кто-то приходил и уходил. Пару раз сквозь дремотную пелену раздавался голос Брейка, но Винсент чувствовал себя слишком утомлённым, чтобы встать и уйти в спальню. Софы в учительской были до безобразия удобными. Под вечер служанка принесла чай, и от тёплого бархатистого запаха корицы Винсента разморило окончательно. Ощутив прикосновение к руке, он приоткрыл глаза. Рядом, склонившись над ним, стояла Эхо; высокий ворот и длинные рукава скрывали следы, оставленные Винсентом накануне. — Время дуэли, — сказала она. Переодеваться в форму Винсент не стал. Он и вовсе позабыл о ней и за день даже не взглянул толком, во что, по велению некоего Края Света, должен облачаться. Вела его Эхо, постоянно сверяясь с указаниями из письма, найденного Винсентом прямо под своей головой. Сам Винсент неторопливо шёл следом, зевая и лениво прикидывая, каким образом письмо могло очутиться на своём месте. Спал он, несмотря на влияние Сони, чутко и просыпался от любого прикосновения — привычка с детства. По шаткой скрипучей лестнице Эхо поднималась первой, она же несла клинок в дорогих ножнах, инкрустированных россыпью рубинов. Меч, подаренный Бернардом Найтреем на совершеннолетие. Дорогие ножны и плохо заточенная сталь — парадный клинок, предназначенный самое большее — для самозащиты. Но он подойдёт. Винсент здраво оценивал свои шансы против энергичного, с детства привычного к клинку, Элиота и не собирался тратить на дуэль много сил. Над головой переливались звёзды, складываясь в незнакомые созвездия. Винсент неловко выбрался из люка и осмотрелся. Вокруг — словно кусочек степи, вырванный из ткани мира и подвешенный к облакам. Трава мягко шелестела, послушно ложилась под ноги, переливалась всеми оттенками зелёного. Полевые цветы молчаливо кивали соцветиями. И — ни души. Раздалось тихое шуршание. Винсент невольно вздрогнул и резко развернулся, всматриваясь в светлый женский силуэт, выступивший из-за розовых кустов. — Мистер Винсент, — Ада сжала в пальцах край короткой юбочки. — Я... я получила новое письмо. Меня просили прийти сюда и послужить... вам. — Я так рад, что вы здесь, — Винсент улыбнулся. — Вы скрасите моё ожидание. — Кого же вы ждёте? — Своего брата, Элиота. Ада прижала ладошку к губам. — Вы будете драться с Элиотом? Пожалуйста, не делайте ему больно! Винсент удивлённо вскинул брови. Неужели Ада и в правду полагала, что Винсенту достанет умения сделать Элиоту больно? — Я плохой фехтовальщик, моя леди, — Винсент взял Аду за руку и запечатлел на кончиках её пальцев невесомый поцелуй в знак приветствия. — Скорее Элиот сделает больно мне. — Тогда... тогда я послужу вам так, как сказал Край Света, — Ада робко улыбнулась. — И вы победите, правда, мистер Винсент? Эхо она словно бы не замечала, но вряд ли то была демонстративная чопорность. Просто Эхо — пустота. Она незаметна, она сливалась с окружением, и никто не видел её — до той поры, пока не блеснут тускло её парные кинжалы. — Давайте присядем, — сказал Винсент, и вместе с Адой опустился в душистую траву. Хорошо было сидеть здесь, в уютной тишине. Запрокинув голову, Винсент складывал из незнакомых звёзд новые созвездия, а Ада, робко и мягко улыбаясь, придумывала им глупые шутливые имена. Он любил звёзды. Холодные и ироничные, они насмехались над бестолковым людским племенем и были недосягаемы в своей красоте и в своём цинизме. Время шло, но Элиот не появлялся. Зато появилось письмо. Винсент повёл рукой, приглаживая траву, и ладонь его наткнулась на прямоугольный конверт с печатью. Что за невидимка служит на посыльных у Края Света? Или письмо принёс сам ветер? «Винсент Найтрей, Элиот Найтрей не явился на дуэль и признаётся проигравшим. Приз — клинок, способный рассекать время и пространство, — переходит в ваши руки до следующей дуэли. Поздравляю вас с первой победой. Искренне ваш, Край Света». — Элиот проиграл, — сказал Винсент, сминая письмо и бросая его через плечо. — Это же хорошо, — ответила Ада. — Вам не придётся драться. — Вы правы, милая Ада. — Давайте побудем здесь ещё немного, прошу вас, — отчаянно краснея, Ада откинулась назад, осторожно ложась на землю. И, растрёпанная, расслабленная, выглядела столь невинно в объятиях цветов и трав, что Винсент был готов поверить, будто она не отдавала себе отчёта в своей соблазнительности. — Здесь так хорошо, так волшебно. Как возможно, чтобы место, подобное этому, существовало так близко? Винсент смерил Аду колким взглядом, но тут же спохватился и взглянул на неё уже иначе — с добротой и мягкостью. — Мне бы тоже хотелось это узнать, мисс Ада, — ответил он, улыбаясь и вдыхая приторно-сладкий, раздражающий аромат роз.