7.
— Поразительно, — сказал мистер Блэк. Стоя перед полураздетым Лео, он осматривал рубцы — мелкие белые нити, протянувшиеся по коже — всё, что осталось от рваных ссадин на спине. Вместо беспрестанно кровоточившей раны там, где плоть и кожу вспорол эфес меча, красовалась алая отметина, больше похожая на синяк. На ободранных о древесную кору ладонях и вовсе не осталось следов. — Шрамов не будет, — добавил он, жёстко, с нажимом проводя пальцами вдоль рубцов. Лео передёрнул плечами, не от боли — от неприятного ощущения чуть ниже лопаток, там, где с кожей соприкасались чужие руки. — А синяк скоро побледнеет и сойдёт, — ладонь легла на грудную клетку, нажала. — Больно? — Нет. Мистер Блэк отошёл к столу, на ходу поправляя очки. — Можете одеваться, Лео. Это настоящее чудо. Никогда прежде с таким не сталкивался, — он едва слышно бубнил себе под нос, торопливо делая заметки, и его тихий, невнятный говор сливался со скрипом пера по бумаге. — Я бы дорого отдал за способность столь же быстро заживлять раны своих пациентов. Лео надел сорочку, торопливо застегнул пуговицы и уже накинул на себя жилет, когда за ширму заглянул Элиот. Спрашивать дозволения он, очевидно, не собирался. — Всё в порядке? — спросил он, и за обеспокоенность в его голосе Лео быстро простил ему привычную бестактность. — В полном, — ответил мистер Блэк. — Даже слишком. Никакой перевязки не требуется, — он покосился на ворох окровавленных бинтов. — И шов на груди рассосался, будто сам собой. Пока Лео одевался, Элиот нетерпеливо топтался у края ширмы, а когда последняя пуговица была застёгнута, бросил короткое: «Идём» и первым направился прочь из лазарета. Выглядел он возбуждённым и разозлённым. — Ты получил новое письмо? — спросил Лео, приметив край пепельного конверта, торчавший из кармана Элиота. — Да. — Что в нём? — Не знаю, — Элиот достал письмо, не глядя стремительно, резко порвал его на куски и бросил под ноги. — И не хочу знать. — Не стоит выбрасывать письма в коридорах, — заметил Лео, оглядываясь на горсть серых клочьев бумаги. — Кто-нибудь может прочесть ненароком. — Плевать. — Зачем ты выбросил письмо? Они свернули к лестнице, ведшей к общежитию. День вновь выдался хмурым, но в хмурости этой не было тяжести, свойственной продолжительным грозам. Небо было красивого жемчужного цвета, а в воздухе будто повисло лёгкое дымчато-серое марево. — Не задавай глупых вопросов, — отрезал Элиот. — Я не желаю участвовать в этой чертовщине. Ты истекал кровью. Вдруг ты бы умер? — То есть, если бы со мной всё было в порядке, ты бы с чистой совестью продолжил участвовать в дуэлях и полез на рожон? Молодец. Ценю твоё благоразумие. Элиот хмуро покосился на него. — Это вызов, а дворянин не должен бежать от вызовов. Но рисковать тобой я не намерен. Это... отвратительно. Я больше не участвую. Край Света оказался настойчив. Остаток дня Элиот находил серые конверты в самых неожиданных местах, отчего лишь больше злился. К вечеру, когда небо погасло, и расцвели густые сумерки, Лео всё же вскрыл одно из писем. — Здесь написано, что сегодняшняя дуэль состоится в девять часов вечера, а противником твоим будет Винсент Найтрей, — сообщил он, аккуратно складывая лист и убирая его обратно в конверт. — Да пошли они все! — Элиот выхватил у него конверт, с треском порвал на две части и швырнул на стол. Следом полетело кольцо с гербом дуэльного клуба. — И ты своё сними. Ты не будешь в этом участвовать. Лео послушно снял с пальца кольцо, положил его на край стола. Он не хотел касаться этого странного клуба и предпочёл бы держаться от него как можно дальше, удерживая заодно и Элиота на почтительном расстоянии. Но письма Края Света накрепко засели в мыслях, бередили душу, зарождали тревогу. «Тебе есть за что сражаться», — писал Край Света. Туманные намёки, ничего, кроме намёков, но на сердце от них становилось тяжело, точно грудь придавили чем-то массивным. Пошёл мелкий дождь. Он накрапывал, мягко и ненавязчиво постукивая в оконные стёкла. То был приятный дождь, несший с собой лёгкую, светлую грусть, не сопоставимую с тяжестью безысходности кажущегося вечным ливня. Лео пытался читать, устроившись на полу напротив окна, но часто отвлекался на дождь, а Элиот сидел за столом и что-то конспектировал. Интересно, как там на Арене? Идёт ли дождь, сыра ли земля, блестит ли трава? А может, там сейчас — ясное звёздное небо какого-то иного мира и нет никаких иных звуков, кроме шелеста ветра. Там пахнет розами и зеленью, а не сыростью и осенним тленом. — Давай вернёмся на Арену, — сказал Лео, закрывая книгу. Перо Элиота замерло над бумагой, и по ней пролегла длинная косая тень. — С ума сошёл? — Никто не запрещал нам посещать Арену, когда захочется. Уже одиннадцать часов, — он встал, отложил книгу на кровать. — Время дуэли прошло, ты не явился. Пойдём. Элиот раздражённо выдохнул, но перо отложил. В шелестящей тишине заскрипели ножки отодвигаемого стула. — Какой чёрт тебя туда потянул? — спросил он, присыпая конспект песком и закрывая чернильницу. Элиот вряд ли понял бы, даже объясни Лео с десяток раз. Для Элиота подобные уголки тишины ничего не значили, он уютно чувствовал себя как в пустой комнате, так и в зале, полном людей. Лишь неволя тяготила его — запертый снаружи замок и невозможность в любой момент уйти туда, куда захочется. А Лео любил безмолвие, полнящееся естественными и оттого певучими звуками: шелестом листьев, завыванием ветра, стуком дождя, скрипом пера, шорохом страниц. Ему нравился голос Элиота — низкий, грубоватый, — и его он мог слушать в любое время. Но голоса других людей утомляли его. А в Латвидже вокруг всегда бывало слишком много людей, в коридорах не смолкал гул, на занятиях текли монологи преподавателей. Библиотека и спальня были островками гармонии и комфорта. И Арена — цветущий луг высоко в небесах — разжигала внутри огонёк тёплого уюта, не угасавший даже под гнётом воспоминаний о ночных происшествиях и о дикой боли, вспоровшей не только тело, но и само сознание. Арена встретила Элиота и Лео тишиной. Воздух пах дождевой свежестью, от земли поднималась прохлада сырости. По тёмному полотну неба текли, точно чернильные, щедро разведённые водой пятна туч. Алый плащ лежал у розовых кустов — не смятый, каким Элиот сбросил его с Лео, а аккуратно сложенный. — Здесь кто-то был, — сказал Лео, заметив сильно примятую траву. — Наверное, господин Винсент. — Главное, что сейчас его нет. Лео не мог не согласиться. Ему не нравился Винсент — пугающе странный, болезненно зацикленный на Гилберте человек. И всё же Лео жалел о своей вспышке гнева там, в лазарете — ему следовало проявить сдержанность. Как-никак, а — брат Элиота. Вот только пускать его в личное пространство и ещё ближе, демонстрируя то, что так тщательно скрывалось от окружающих — не хотелось. У розовых кустов Лео опустился в траву, с наслаждением откинулся назад, ложась спиной на мягкое влажное покрывало. Несколько прядей быстро намокли и прилипли к лицу, но плотная ткань фрака спасала от излишней сырости, и только прохлада пробиралась к рукам и ногам, потихоньку опутывая их стылой сетью окоченения. Вокруг сильно пахло сладковато-терпким запахом алых роз. Белые розы пахли иначе — запах их был едва уловимым, прозрачным, не столь удушливым и густым. Запах роз чайных Лео любил больше остальных — яркий, но ненавязчивый, сладкий, но не приторный и ни на что не похожий. Жёлтые чайные розы смотрели на него с куста, печально качали головами и стряхивали ему на лицо крохотные брызги росы. Зашуршала трава — Элиот опустился рядом, тоже откинулся назад. — Тебе есть, за что сражаться? — спросил вдруг Лео. Он не успел проглотить этот вопрос и тот, сорвавшись с языка, разбил хрустальную тишину. — О чём ты? — Если бы ты получил эту «силу, способную изменить мир», что бы ты с ней сделал? Элиот нахмурился, меж его бровей пролегла морщинка. — Вернул бы братьев. — И всё? — Разве две жизни — это мало? — Лео не ответил, и они немного полежали в тишине, а потом Элиот спросил: — А ты? — Не скажу. — Это нечестно, я же ответил на твой вопрос! — Элиот приподнялся на локте, хмуро глядя на Лео. — Я бы пожелал себе много книг. — Врёшь ведь, — фыркнул Элиот. Взгляд его бесцельно блуждал вдоль линии, у которой арена обрывалась. Глаза его казались графитово серыми, почти чёрными, а шея едва заметно блестела от оставшейся на коже россыпи водяных капель. — Мне нравится здесь, — сказал он и нахмурился сильнее, будто удивлённый своим словам. — Не знаю, почему, но... это как будто другая реальность. Как будто мы отрезаны от остального мира, и нет никакого люка — только высота. — Да ты романтик, — хмыкнул Лео. Элиот бросил на него раздражённый взгляд, но уже спустя мгновение его губы тронула улыбка, а лицо посветлело. — Это место — идеально для музыки. Здесь никакой акустики и играть тут было бы неудобно, но... стоило прихватить с собой нотную тетрадь и чернила. Элиот был соткан из музыки, он сам был музыкой — непостоянной, переменчивой, то звенящей от напряжения, то ласковой и мягкой. Лео провёл ладонью по влажной траве, коснулся руки Элиота — самыми кончиками пальцев. Ему хотелось бы услышать ту мелодию, что родилась сейчас в голове Элиота, и ожидание завтрашнего дня, когда они смогут попасть в музыкальный класс, грозило стать тягучим и мучительным. Рука Элиота дрогнула, и как-то вдруг его пальцы оказались переплетены с пальцами Лео. Это оказалось так просто и естественно, что в пору было удивиться: почему раньше так не было, почему, лёжа рядом, им никогда не приходило в голову коснуться друг друга? Элиот не смотрел на Лео. Он не прятал взгляд, не отворачивался в попытке скрыть смущение — взгляд его стелился далеко к звёздам, мигающим из-за туч. Лео не мешал ему — наверняка Элиот был поглощён музыкой, цветущей в его мыслях, старался запомнить ноты, тут же перекроить неудачные, по его мнению, места, проиграть их по новой. Одежда отсырела, и Лео тоже приподнялся на локте, спасаясь от ненавязчивого, но отвлекающего холода. Стоило бы уйти, чтобы не простудиться, но Лео не хотел возвращаться. Элиот повернул голову, взглянул на него ясным твёрдым взглядом. «Доволен тем, что получилось», — понял Лео. Конечно, в голове всё иначе, чем на бумаге и — тем более — в звуке, но это не главное. Главное — отзвуки внутри. Элиот вдруг наклонился к нему — так близко, что на щеках Лео ощутил его дыхание. Он замер, боясь шевельнуться, спугнуть наваждение, стряхнуть с себя тепло от чужой близости — тепло, окутавшее тело невесомым плащом. Губы Элиота оказались удивительно мягкими и податливыми. Целовал он боязливо, осторожно, будто ждал, что Лео в следующее мгновение отшатнётся. Щекам вмиг стало жарко, смущение заставило запаниковать. Лео подался вперёд, целуя жёстче — так, как, наверняка, целовал бы Элиот, не будь он скован своей стыдливостью. Ладонь легла на плечо Элиота, с силой надавила, вынуждая Элиота опуститься обратно в траву, не разрывая поцелуя. Лео самозабвенно прятал за напором панику и страх перед неизвестностью, непонятностью происходящего, и смущение. Смущало всё: и собственное дикое, бешеное сердцебиение, и зыбкий туман, растекающийся в голове и придающий мыслям вязкости, и жар, опутавший тело, и руки Элиота у себя на плечах, и его губы, всё более смелые, более требовательные. Когда губам уже стало больно, а дыхание сбилось, Лео чуть отстранился, прерывая контакт, но тут же утыкаясь лицом в изгиб шеи Элиота. Так проще не смотреть в глаза, не собирать в нечто связное лихорадочные мысли. Они молчали, и тишина эта не была напряжённой и звенящей. Она была мягкой, бархатистой, приятной. Лео лежал, прижавшись к груди Элиота, слушая его неритмичное, рваное сердцебиение, а Элиот гладил его по волосам, пропуская спутанные пряди меж пальцев. А потом в голове что-то щёлкнуло, и Лео приподнялся на руках, пряча взгляд за завесой волос и глядя не в глаза Элиоту, а на его губы. — Земля сырая, ты простудишься. Элиот фыркнул как-то одновременно недовольно и насмешливо, а потом, дождавшись, когда Лео уберёт руки, встал, потянулся, сунул ладони в карманы брюк и подошёл к самому краю поросшей травой и цветами платформы. Ветер играл с его волосами и фалдами фрака, и силуэт Элиота выделялся на серо-чёрном фоне неба ярким светлым пятном. Лео поднялся на ноги, отряхнул ладони от влаги и осторожно приблизился к краю-обрыву. Он остановился чуть позади Элиота, зябко ёжась — ветер здесь был прохладнее и крепче, нежели среди розовых кустов. Элиот улыбался, и глаза его блестели, точно отражая свет далёких чужих звёзд. Поддаваясь острому желанию, Лео обнял Элиота со спины, смыкая руки на его талии и утыкаясь лицом меж лопаток. Спина у Элиота была напряжённой, но через несколько мгновений он расслабился, накрыл ладони Лео своей. И не нужны были слова. Лео знал — Элиот понял всё, что он хотел бы, да не мог сказать. Они долго стояли так, на ветру. Лео крепко зажмурился, впитывая пьянящие ароматы роз, трав, сырой земли, сплетавшиеся с запахом самого Элиота; наслаждался теплом, исходившим от него, слушал его голос, когда он тихо замечал, на каком участке неба звёзды складываются в похожие на привычные созвездия. Когда они спустились с арены, лёгкие кольнуло, словно воздух там, наверху, был чище и свежее воздуха Латвиджа.8.
В их общей спальне Элиот засветил свечу. Лео потянулся к книге, но Элиот перехватил его за руку и утянул с собой на постель. Лео неловко устроился рядом, повернулся на спину, ощущая на себе пристальный взгляд Элиота и чувствуя, как щекам становится жарко. Но он умел прятать смущение и знал: лёгкий румянец не будет заметен, голос не задрожит, движения останутся плавными — ничто не выдаст нервозности. Элиот протянул руку, снял с него очки. Лео не возражал, но чёлку убрать с лица не позволил — отвернул лицо. Взглянуть глаза в глаза без стены в виде стекла и волос оказалось труднее, чем поцеловать. — Посмотри на меня, — сказал Элиот. По спине пробежала дрожь — колкая, но болезненно-приятная. Не столь важно было, что говорит Элиот — одного звука его голоса оказалось достаточно, чтобы подчиниться, повернуться к нему, позволить убрать волосы. Кончики пальцев Элиота скользили по его щеке, по скуле, едва ощутимо касались мочки уха и срывались к подбородку, чтобы вновь пройтись по щеке. Изощрённая пытка. Он подался вперёд, бездумно прижимаясь губами к губам Элиота. Внутри всё смешалось, восторженность переплелась с щемящим страхом. В груди вспыхнула боль. Лео отстранился, игнорируя непонимающий взгляд Элиота сел, опёрся ладонями о постель. Он силился унять боль, загнать её как можно глубже внутрь. Он едва не до крови прикусил губу, давя рвущийся стон. Пальцы впились в грудь, комкая ткань сорочки, и ладони вдруг стало мокро и липко. — Лео! На плечи легли руки Элиота. Лео хотел сказать, что всё в порядке, но не смог даже поднять головы. Боль крепла, растекалась от груди к плечам, вынуждала согнуться, сжаться, в слабых попытках защититься, уйти от неё. Чужая ладонь скользнула к ладони Лео. — У тебя кровь. Я позову мистера Блэка! — Нет, — Лео ухватил рванувшего к двери Элиота за рукав, сжал крепко, мешая высвободиться. — Не уходи. Стало страшно остаться один на один с болью и кровью. Перед глазами всё поплыло, тело выгнуло дугой. Что-то зазвенело в ушах, и Лео не сразу понял, что кричит сам. В грудь словно воткнули добела раскалённый прут и ворочали им, ломая кости, разрывая ткани, щедро обагряя кровью одежду. — Чёрт! — Комната качнулась, Лео впился пальцами в плечо Элиота. — Потерпи. Доктор Блэк сделает что-нибудь. На губах он ощутил горьковато-солёный привкус. Слёзы. Или кровь из прокушенной губы? Лео едва понимал, что происходит. Элиот рядом, но всё растекалось, реальность ускользала, оставалась только ослепительная боль. — В чём дело, мистер Найтрей? Ох, господи... кладите его сюда. Внезапно боль ушла. Просто растворилась, оставив после себя лишь слабый отзвук, колко прокатившийся по телу. Лео уставился в потолок, чувствуя, как по груди течёт кровь, стекает по бокам, пачкая простыни. Потом он перевёл взгляд на Винсента, замершего с чашкой, поднесённой ко рту. — Лео, ты меня слышишь? — Элиот стоял, упершись руками в устланную испачканными кровью простынями койку и низко склонившись над ним. — Я... в порядке, — ответил Лео, принимая от мистера Блэка полотенце и вытирая им окровавленные руки. — Боль ушла. — Так резко? Ты же... так кричал. Лео попытался сесть. Тело легко послушалось — не осталось и следа боли, даже лёгкого недомогания. — Кажется, я знаю, в чём дело, — сказал Винсент, отставляя исходившую паром чашку на блюдце. — Ты что тут вообще делаешь? — спросил Элиот. — И почему ты так по-дурацки одет? Сморгнув пелену застлавших глаза слёз, Лео присмотрелся к Винсенту. Вместо строгого фрака на нём был военный мундир старинного образца — с позолоченными эполетами и обшлагами. Китель имел глубокий тёмно-красный цвет, а брюки на Винсенте были белыми с золотистыми лампасами. — Не пропустил бы вечернее собрание студентов — знал бы, — ответил Винсент с ленивым зевком. — Всех членов дуэльного клуба, в том числе — преподавателей, обязали носить форму клуба. — И ректор позволил? — спросил мистер Блэк, глядя на Винсента поверх очков. Руки его уже спешно расстёгивали фрак Лео. — Ректор позволит всё, если вы понимаете, о чём я, — усмехнулся Винсент. — Стой, Винс, к чёрту форму! Ты сказал, что знаешь, что с Лео, — Элиот отошёл, настойчиво отстранённый мистером Блэком. Винсент молча достал из кармана брюк серый конверт. Элиот выхватил письмо, развернул листок и пробежался взглядом по строкам, а затем перечитал письмо ещё раз. — Что это значит? Лео в разговор не встревал. Он сам расстегнул жилет и сорочку и сидел теперь, пока мистер Блэк ощупывал его грудь и осматривал открывшуюся рану. Крови было много, но рваные края уже срастались. — Ты не явился на дуэль, — ответил Винсент. — Я признан победителем и, э... хозяином трофея — твоего слуги. — Какого чёрта? — Элиот бросил письмо на койку. — Не я устанавливаю правила, — Винсент развёл руками. — Видимо, пока твой слуга вдалеке от «хозяина», открывается его рана. Или Край Света так тонко намекает, что не мешало бы правила соблюдать. Или что-нибудь ещё. Лео взглянул на конверт, лежавший у его ног, но не смог заставить себя открыть письмо и прочитать, даже с позволения Винсента. Край Света, кем бы он ни был, решил распоряжаться им, точно вещью и свободно передавать в собственность другому. И отрезал для Лео все пути к отступлению. От мысли о том, что придётся находиться с Винсентом наедине, его бросало в дрожь. Элиот долго препирался с Винсентом, чей голос был мягок и вкрадчив, словно его вовсе не трогало нервное состояние брата. Лео не вслушивался. Он слушал дождь за окном, за время их с Элиотом отсутствия разросшийся в настоящий ливень. Струи хлестали по стёклам, но грозы не было, и от этого непогода казалась неполноценной — не хватало грома и молний. — Зашивать рану я не стану, — сказал мистер Блэк, вклиниваясь в диалог. — Но всё равно тебя перевяжу — на всякий случай. Снимай фрак. Мистер Элиот, будьте добры говорить тише. Ночь на дворе. Он выгнал их обоих в дальний конец лазарета, раскрыл ширму и взялся за перевязку, предварительно промыв рану и позволив Лео смыть с кожи кровь. Работал он споро и молча, и вскоре грудь Лео туго сдавили чистые бинты. — Долго ещё? — Элиот со свойственной ему беспардонностью заглянул за ширму — совсем как днём. Лео невольно поёжился под его взглядом — днём Элиот не целовал его, не прикасался к нему, не лежал на одной с ним постели. — Мистер Элиот, вам следует поучиться скромности у вашего слуги, — сказал мистер Блэк, не оборачиваясь и покрепче завязывая узлы на бинтах. — Идите отсюда. Элиот оторопело уставился на него, и Лео тихо усмехнулся. Мистер Блэк всегда был резок и прямолинеен с людьми вне зависимости от их сословия. И Элиот всякий раз терялся, встречая отпор от человека ниже, но старше себя. Когда мистер Блэк закончил перевязку, Лео оделся и вышел из-за ширмы, на ходу застёгивая фрак. — Винсент сегодня будет ночевать в наших комнатах, — сказал Элиот, недовольно хмурясь. Лео украдкой, пока Винсент отошёл к мистеру Блэку, чтобы закончить прерванный ранее разговор, дотронулся до локтя Элиота. Лео понимал его злость и то, что этой злости попросту некуда было выплеснуться. Ведь Винсент не виноват. Он не лгал, когда сказал, что правила устанавливает не он. А этот Край Света — где он, как до него дотянуться? И Лео был благодарен Элиоту за найденный выход. Он не хотел оставаться с Винсентом и на минуту. И сейчас он чувствовал себя отвратительно беззащитным и безвольным, куклой, которой с лёгкостью распоряжается кто-то, обладающий властью. Это бесило. Винсент взял канделябр и первым покинул лазарет. Элиот шёл за ним, напряжённый, злой, раздосадованный. Он хмурился, уголки его губ были опущены вниз. Лео чуть отстал — так, чтобы не видеть идущего впереди Винсента. — Я займу софу, если не возражаешь, — сказал Винсент, проходя в комнату. Он поставил канделябр на резной деревянный стол у софы и, не дожидаясь согласия, вытянулся на ней во весь рост. — И советую вам обоим не пренебрегать правилами и надеть то, что велит Край Света. Иначе оба не будете допущены до дуэлей. Он зевнул, прикрыв ладонью рот, распустил собранные в хвост волосы и повернулся к ним спиной. Уже через минуту в тишине раздалось приглушённое сопение — Цепь Соня буквально топила Винсента в сновидениях, порой не давая ему даже до кровати добраться. Элиот ушёл в спальню, и Лео, помедлив, следом за ним скрылся за дверьми, плотно прикрывая их за собой. Свеча на прикроватной тумбе прогорела на треть, но не погасла. Дрожащий огонёк наполнял комнату мягким светом и разгонял по углам густые тени. Элиот притянул Лео к себе, и Лео поддался, позволил поцеловать себя крепко, напористо, охотно впитывая его изливавшуюся злость. Они целовали друг друга торопливо, забыв про смущение. Лео казалось, что в любое мгновение может произойти что-то страшное и Элиота рядом больше не будет; он спешил дотронуться до него, запомнить вкус его губ и его тепло. Дыхание сбилось, стало шумным, и его не получалось сдерживать. Шуршала сминаемая ткань, пока руки Элиота, справившиеся с пуговицами, выправляли сорочку Лео из брюк. Свет ложился на плечи Элиота, руками Лео избавленные от фрака и сорочки, срывался вниз по его груди; свет наполнял глаза Элиота сиянием, свет вынуждал не жмуриться, а смотреть, запоминать каждый изгиб. Лео затыкал шумного Элиота поцелуями из опаски, что Винсент услышит, но эмоции Элиота хлестали через край, они обжигали, пьянили, и Лео поддавался им, позволяя опасть цепям самоконтроля. Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу, и сердце Лео бешено колотилось о рёбра, а сбитое дыхание рвало лёгкие на части. Он не заметил, когда усталый Элиот успел задремать, лишь почувствовал, как ослабли его крепкие объятия, а дыхание выровнялось и стало глубоким и размеренным. Тогда Лео выскользнул из его рук, чтобы аккуратно укрыться одеялом, и погасил свечу.9.
Что-то разбудило его, и он сел, сонно протирая глаза. Сперва он подумал, будто то Винсент заглянул в спальню, но дверь оставалась заперта, а в комнате никого не было. Только на прикроватной тумбе лежал запечатанный серый конверт. Лео надел очки, хоть и не нуждался в них, взял конверт, взломал печать и вытащил сложенное вдвое письмо. «Лео Баскервиль, я буду ждать вас на арене этой ночью, и чем скорее, тем лучше. Это важно, и я надеюсь на ваше понимание. Будьте один, иначе я не появлюсь перед вами. Искренне ваш, Край Света». Лео откинулся назад, зарылся пальцами в волосы, с силой сжал пряди. Разбудить Элиота? Но тогда он никуда Лео не отпустит, либо увяжется следом, а в письме ясно написано: «будь один». Но идти — страшно. После дважды пережитого ужаса дикой боли от Края Света можно было ждать любого подвоха. Но была опасность упустить что-то важное, не придя на назначенную встречу. Может, если Лео увидит Край Света, то сможет убедить его отвязаться, оставить в покое и его самого, и Элиота. Лео выскользнул из-под одеяла, собрал разбросанную по полу одежду и стал одеваться. Уже застёгивая жилет, он вспомнил о словах Винсента. Он заглянул в шкаф и увидел на полке, ранее забитой книгами, аккуратно сложенные белые брюки из плотной ткани, а поверх них — китель чёрного цвета, с золотыми эполетами на плечах и золотыми же плетёными жгутами аксельбанта. Лео закрыл дверцу шкафа и вышел из комнаты. По дороге к арене он лихорадочно соображал, как форма могла оказаться в его шкафу, и каким образом Край Света доставлял им всем письма. Самым логичным и напрашивающимся вариантом была какая-то Цепь наподобие Эквейса госпожи Шерон. Тогда получалось, что они имели дело с нелегальным контрактором и вскоре освободятся от него, ведь нелегалы не жили долго. Лео помнил это по своей семье. Он поднялся по хлипкой приставной лестнице, пролез через люк и выбрался на Арену. Вокруг — ни души, только ветер и после дождевая сырость, хотя там, внизу, дождь всё ещё лил, как из ведра. Лео прошёлся по Арене, постоял немного у края, противоположного розовым кустам. От высоты кружилась голова, и близко к краю он подходить не рисковал. А потом что-то неуловимо изменилось. Лео втянул воздух, вдохнул полной грудью, и понял: запах роз перебил другой, посторонний запах — густой, удушливый аромат сирени. И он обернулся. Рядом с ним стоял мужчина. Он был высок, хорошо сложен, широкоплеч и крепок. Кожа у него была смуглой — столь загорелых людей Лео видел только среди цыган. Но волосы у цыган были жгуче-чёрными, а у этого мужчины на плечи спускалась копна густых вьющихся светлых волос с необычным оттенком сирени. — Я рад, что ты пришёл, — проговорил мужчина. Он был облачён в белый мундир того же покроя, что присланные им всем мундиры, и эполеты на его кителе тускло поблескивали в свете огней — в руках мужчина держал витой канделябр на три свечи. — Вы — Край Света? — спросил Лео. Он вдруг понял, сколь глупа была его идея прийти сюда одному. Мужчина мягко улыбнулся, но взгляд его тускло-зелёных, будто пыльные драгоценные камни, глаз оставался холоден и отстранён. — Нет, Край Света — это Арена, — ответил он. Голос его был мягок и приятен, он располагал бы к себе, не вызывай его обладатель столько негативных эмоций. — Зови меня Диос. — Диос? — переспросил Лео. — Так просто, без родового имени? Диос вновь улыбнулся. — Диос Баскервиль. Так тебе будет удобнее? Он подошёл к краю арены, замер рядом с Лео, но держась от него на почтительном расстоянии. Небо очистилось от туч, и теперь над головами загадочно перемигивался сонм звёзд. Баскервиль. Фамилия из далёкого прошлого. Легенды, которые вдруг стали реальностью. Лео помнил Баскервилей, пришедших за Озом Безариусом в тот день, когда они впервые встретились. И этого человека среди них не было. — Почему в письмах вы называете Баскервилем и меня? — спросил он, искоса наблюдая за Диосом. — Потому что ты — Баскервиль, — чуть удивлённо ответил он. — Ты ведь видишь золотой свет? Мир искрится, будто тлеет, только уголья не алые. Лео видел золотые огни. Для него мир всегда был пронизан золотым светом, и даже самая тёмная ночь иногда становилась светлой от этого золотого сияния. И Лео, привыкшего к вечному сиянию мира, откровенно пугала полная темнота. — Откуда вы знаете о золотом свете? — спросил он, стараясь говорить как можно ровнее и спокойнее, не выдавать охватившего его возбуждения любопытства пополам со страхом. — Я тоже его вижу. Но и ты, и я — нечто большее, чем просто Баскервили. Ты ведь знаешь, кто они? — Диос обернулся к Лео. — Люди, связанные с Бездной. Сами наполовину Цепи. Неужели тени не рассказали тебе всё? Кто ты, для чего рождён? — Тени? — Голоса Гленов. Я — Глен Баскервиль, и ты — Глен. Вернее, пока что ты — просто Лео, — Диос усмехнулся, и усмешка его вышла печальной. — Последний Глен, Освальд Баскервиль, вряд ли слышал обо мне. А вот предшественник твоего предшественника — слышал, я уверен. Что он говорит тебе? — Ничего, — ответил Лео, хотя ощутил, как внутри зашевелилось нечто тёмное — множество теней, эхо голосов, которые молчали столько времени. — Я... не говорю с ними. Они молчат. — Понимаю, — Диос запрокинул голову. — Это мудро. Смотри. Лео поднял глаза к небу и замер в изумлённом восхищении. Небеса расцвели серебром. Прямо над Ареной, словно цветок, распустился искрящийся мираж замка, повисшего в воздухе башнями вниз, будто пригвождённого к небесному куполу. Шпили мерцающего замка были нацелены на Арену, точно острия занесённых клинков. — Это не сон, — сказал Диос. — Как не было сном то, что произошло с тобой и твоим господином в руинах Сабрие. Не пытайся обмануть себя. Мы, Баскервили, всегда клинки для тех, кем дорожим. Мы не защищаем, мы уничтожаем. Тебе придётся смириться с этим. Лео стоял, не в силах опустить голову или хотя бы отвести взгляд от серебристого замка. Он будто окаменел, всё в нём замерло, все эмоции затаились в ожидании бури. — Ты заставил выпить его кровь Цепи, — продолжил Диос. — Знаешь, что это значит? Он стал... — ...нелегальным контрактором, — с трудом разлепив пересохшие губы, сказал Лео. Внутри всё оборвалось. Сколько раз он гнал воспоминания о том дне прочь. Позволил Элиоту убедить себя, что всё — страшный сон. Ведь не было никакого монстра, пролившего кровь Элиота, не было пропавших детей. Только кошмар, сон — и больше ничего. — Он умрёт. Скоро. Может, протянет ещё полгода, если больше не будет использовать силу Цепи. А ведь она защищала тебя — как будущего Глена. Ты виноват в том, что твой господин на волоске от смерти. И в том, что он стал убийцей — тоже. — Убийцей? — Не глупи, Лео Баскервиль, — в мягком голосе Диоса послышались нотки раздражения. — Он уничтожает всё, что угрожает тебе, а потом забывает об этом. Он — братоубийца. На его руках — кровь братьев. Есть ли больший грех в мире, чем братоубийство? А ведь нас, Гленов, вынуждают брать этот грех на себя. Ты счастливец, Лео. У тебя нет тех, кого ты должен бы принести в жертву Бездне. — О... о чём ты? — голос вдруг перестал слушаться, сел и охрип. Чтобы унять дрожь в руках, Лео сжал пальцы в кулаки. — Я построил Сабрие, а вы его разрушили, — сказал Диос, и на сей раз в голосе его прозвучала неизбывная тоска. — Я обращаюсь к тем, кто дремлет внутри тебя — я знаю, они слышат. Они недовольны мной, потому что я нарушил заветы. Я отказался принести жертву, не убил свою красноглазую сестру, пошёл наперекор законам. А они все — пошли. С чего началась история кролика? С того, что один трусливый Глен побоялся ослушаться и принёс в жертву свою сестру. Да, Освальд, я про тебя. Внутри ослепительно вспыхнул гнев — чужеродный, посторонний. Лео впился пальцами в грудь. Сердце зашлось в сумасшедшем стуке, застучала кровь в висках. — Он злится. Но злиться должен я. Люди стали жалким племенем — послушным, покорным судьбе. Это печалит меня, — Диос опустил глаза, взглянул вниз, за край арены — в звёздную бездну, теряющуюся во мраке. — Тебе придётся смириться со своей ролью, Лео. Ты — вне игры. Глены всегда всё портят. Вокруг них цветут боль, отчаяние и смерть. Поэтому пусть другие поборются. — Что будет с Элиотом? — Лео подался вперёд, жадно всматриваясь в лицо Диоса. — Вы писали, что мне есть за что бороться, а теперь говорите, что я — вне игры? — Захотел участия? — Диос усмехнулся. — В конце, когда всё решится, ты получишь свою награду. Я могу сделать так, что твой господин будет жить. Я разорву его контракт. Я могу разорвать всё, все цепи, сковывающие этот мир. Каждый Глен рано или поздно сам становится Цепью, но я не стал. Я большее, чем Цепь, чем частица Бездны. А всё потому, что я не побоялся шагнуть за черту. — Он будет жить? — Лео не слушал весь тот бред, что нёс Диос. Его не волновало прошлое, не волновали цепи мира. Он отчаянно желал лишь одного — жизни для Элиота. Он помнил, как холодны были его руки, как потускнели его глаза, когда в них отразилась тень смерти. — Если переживёт дуэли, — ответил Диос. Он взглянул на Лео. — Тебя всего трясёт. Так боишься за себя? Или за господина? Но твои эмоции зашкаливают — я чувствую дикий напор страха, отчаяния, паники, боли, и всё это — вперемежку со слепой страстью, с привязанностью крепче цепей. Это опасные эмоции. Будет лучше, если их не станет. Так ты будешь послушнее. Я погашу твои эмоции, — он задул одну свечу, и внутри Лео всё смолкло. — Ты — ножны для клинка, несущего мою силу — клинка Диоса. Ножнам не нужны эмоции. Чувства, пожалуй, будут тоже лишними. Тебе не нужна воля и не нужно ощущение боли, — он задул вторую свечу. — Это из милости и для твоего же блага. Но твоё «я» пусть горит ровным огнём. Не беспокойся, — он подошёл к Лео, взял его за подбородок пальцами, затянутыми в белую перчатку. — Когда всё закончится, я вновь зажгу твои огни, — Диос наклонился и мягко, по-отечески поцеловал Лео в лоб. — А теперь ступай и помни свой долг передо мной.