10.
Отдавая дань столь редким для осени ясным дням, Винсент стоял в сени садовых деревьев. Он отдыхал от шумных студентов, от суеты в классе, от назойливого внимания юных дворянок, будто только и жаждущих поймать его взгляд. А сад в раннее воскресное утро пустовал. Он дарил блаженную тишину и покой, коих Винсент был лишён даже в собственной спальне, превратившейся за последние сутки в гостиную. Элиот упорно не желал уходить, а Винсент не хотел находиться в чужих, слишком светлых, чистых и опрятных комнатах. Пришлось смириться с обществом шумного и беспокойного брата. Несколько раз заглядывал Гилберт. Как будто бы невзначай, из-за какого-либо пустяка, но Винсент был уверен: то Зарксис Брейк всякий раз засылал его, как неумелого соглядатая, — разведать обстановку, узнать, что происходит с «ножнами» и с лидером дуэлей. Два раза заходил Оз — старался держаться вежливо и не наглеть сверх меры, но от его бурных восторгов относительно долгожданных встреч с Элиотом и Лео неизменно начинала болеть голова. Винсент прислонился спиной к стволу кряжистого вяза, зябко повёл плечами. Тёплая ткань форменного кителя грела, воротник-стойка плотно обхватывал шею, защищая от ветра, но в воздухе повисло тревожное предчувствие грозы. Воздух был плотным, сухим, пах пылью и палой листвой — от ночного ливня остались лишь редкие лужи у корней деревьев. Хрустнули ветки. Винсент замер, напряжённо вслушиваясь в шаги, но, приметив знакомый чёрный с золотом китель, расслабился. Лео пробирался к дальней раскидистой яблоне, загребая ногами листву и прижимая к груди стопку увесистых книг. Лео. Жертва обстоятельств. Элиот, слепец, не зрящий кругом себя ничего, кроме желаемого, — как и положено подобным ему гордецам с внушительной родословной за плечами, — не замечал в поведении Лео ничего странного и вполне удовольствовался короткой фразой: «Я плохо себя чувствую». Фразой, придуманной Винсентом. Он-то знал, в чём дело. Лео сам всё ему рассказал, стоило приказать. Идеальный слуга — покорный, податливый, без чувств и эмоций. Если бы Винсент мог, он бы с радостью поменялся с Лео местами, но эта завидная участь быть бессловесной куклой, трофеем поединков, выпала именно ему. Перемена в Лео ощущалась даже на физическом уровне. От него веяло холодом отстранённости. Эти отстранённость и замкнутость, тщательно спрятанные за доброжелательными улыбками и вежливыми речами, были для Лео привычны, но никогда Винсент не ощущал от него такого мертвенного холода, будто сама душа его покрылась бархатом инея. Раньше Лео был... тёплым человеком. Не светлым, как слепой и горделивый, но бесконечно благородный Элиот — света в Лео не было и грамма, он был пятнышком тьмы в элиотовом огне. Но тёплым — от него будто пахло книгами и уютным красивым осенним одиночеством. И Винсент был рад, что с его братом такой слуга. Но теперь этот слуга был выжжен дотла обжигающим холодом пустоты, и кто знает, была ли возможность вернуть всё назад. Жаль Элиота. Ведь рано или поздно он почувствует неладное, и тогда поздно будет придумывать отговорки. Однако, несмотря на жалость, Лео оказался удобным. Теперь, когда его гонор исчез, Винсент смог беспрепятственно взглянуть в его глаза и лично увидеть взгляд пустоты. Глаза Лео оказались странными — в его радужках будто искрился золотой свет Бездны, — и вместе с тем — притягательными. Они и впрямь были похожи на ночное небо, и Винсент хотел бы увидеть эти глаза вновь, но уже наполненными эмоциями. Лео — ключ ко всему. Сила, способная изменить мир, кроется где-то в нём — или же он лишь отпирает двери, ведущие к этой силе, не столь важно. Упускать Лео нельзя, но Винсент не из лучших фехтовальщиков. Мастерство открытого, честного боя один на один с противником для него скучно и чуждо. И в первой же дуэли с Брейком или с самим Элиотом Винсент Лео потеряет. Значит, нужно было успеть разузнать как можно больше, пока «король» находился в руках. Лео был беспрекословен. Его особенная магнетическая красота завораживала, и Винсенту стоило усилий удержаться от искушения и не воспользоваться своим правом победителя. На чувства Лео ему было плевать, но он не хотел бы злить Элиота и настраивать его против себя. Лео остановился у яблони, одетой золотом и увешанной тяжёлыми, налитыми соком яблоками, опустился в листву, притянул к груди колени и, скрывшись таким образом от всех, даже от самой осени, погрузился в чтение. Винсент не стал выходить из своего укрытия за вязом. На мальчишку он ещё насмотрится. Особенно учитывая некоторые странные особенности — уж слишком быстро заживали раны на его теле. Винсент лично проверил — кожа исполосованной спины была гладкой, без единого следа, а на груди не осталось даже синяка. Единственные люди, обладающие такой поразительной регенерацией — Баскервили. Но не мог же он... Лео сидел достаточно близко, и Винсент видел, как злой тревожный ветер играл с его длинными волосами, с золотой бахромой на эполетах, с краями лежащих на земле фалд кителя. Возможности поговорить с ним сегодня не выпало — всё, что успел Винсент, это взглянуть в его глаза и проверить раны. А потом появился неугомонный Элиот, отчего-то не находивший себе места и, точно язык огня, перетекавший с софы к окну, от окна — к книжному стеллажу, от стеллажа — к письменному столу, и так — в произвольном порядке. С Лео он почти не разговаривал, лишь часто бросал на него короткие взгляды, и от жара этих взглядов даже у Винсента бежали мурашки по коже. А братик-то, оказывается, такой испорченный, уже знает, что мальчики со своими слугами могут не только в дружбу играть. Ну а если ещё не осознаёт до конца, то скоро поймёт. Раздались громкие, полные искристого смеха голоса, и Винсент недовольно скривил губы. Его вполне устраивал молчаливый и полностью подчинённый Лео в качестве соседа, но только не надоедливые студенты. Смех смолк ненадолго, послышался шорох листьев, и Винсент увидел Оза, облачённого в тёмно-зелёный китель с золотой канителью и белые брюки с позолоченными лампасами. Тот крутил головой, озираясь, а, приметив Лео, довольно и противно заулыбался. Винсент не переносил улыбок Оза — широких оскалов, от пресности которых ломило в зубах. — Мы играем в прятки, — сообщил Оз, без спроса усаживаясь рядом с Лео. — Так что тихо. Гилберт водит. Он, правда, плохо играет в эту игру, — Оз громко рассмеялся и тут же закрыл сам себе рот ладонью. — Я хотел позвать вас с Элиотом, но вас не было в комнатах... Правильно. Потому что оба они облюбовали комнаты Винсента. Винсент отвернулся, прижался спиной к вязу. В болтовню Оза, чей голос то и дело давал петуха, срываясь на громкий, он не вслушивался — не интересно. Оз был скучен для него, слишком прост, Винсент видел его насквозь. И что Гилберт нашёл в нём такого удивительного? Детская привязанность? Утята накрепко привязываются к первому, кого видят, едва вылупившись на свет. Может, и Гилберт так же? Может, окажись Винсент рядом с ним в тот день, когда они выбрались из Бездны, а память Гилберта накрепко захлопнула двери, на месте Оза теперь был бы именно он? Винсент покосился на Оза и без особого удивления заметил: он вёл себя не как обычно. Он явно старался привлечь внимание Лео, ничуть не заботясь тем, что Лео занят чтением. Это не походило на его слепой восторг от вида Элиота; его глаза не сияли до-мерзкого яркой радостью — в них отражалась задумчивая хитринка. За спиной послышались шаги, шорох юбок, и Винсент обернулся. К нему подошла Ада. Облачённая в строгий чёрный китель, она выглядела... прекрасно. Точно скорбный цветок на чьей-то могиле. Винсент ранее никогда не видел Аду в чёрном, и теперь был приятно удивлён. Чёрный цвет был ей к лицу, он оттенял её светлую кожу, а зелень глаз казалась глубже, загадочнее. Китель, скроенный по фигуре, плотно сидел на талии, а рукава отсутствовали, демонстрируя взгляду нежные белые руки. Ада казалась женственной, а не неуклюжим подростком. Она подобрала длинные, скрывающие лодыжки чёрные юбки, приблизилась вплотную, выглянула из-за дерева. — Простите, что помешала вашему уединению, — сказала она тихо, и её щёки расцвели румянцем. — Ноги сами к вам понесли, едва я вас увидела. — Сегодня вы необычайно хороши, — ответил Винсент, беря Аду за руку в короткой атласной перчатке и невесомо целуя кончики её пальцев. — Чёрный цвет вам идёт. — Спасибо, — смутилась она. — Я немного нервничала, знаете... никогда не носила таких платьев. — Она потрогала свободной рукой свой золотой аксельбант и вновь выглянула из-за дерева. — Братик с Лео? Хорошо будет, если они подружатся. Лео очень умный и спокойный, братику не помешали бы такие друзья. Элиот тоже очень хороший, — она смущённо отвела взгляд от Оза и Лео, — но он очень вспыльчивый. А братик ранимый. Винсент Оза ранимым не считал, но спорить с Адой не стал. На другом конце сада послышались громкие возгласы, среди которых Винсент узнал голос Гилберта и голос Алисы — искали Оза. Но Оз сидел под яблоней, поглощённый собственным монологом и увлечённый Лео. Он сыпал вопросами, и Лео изредка отвечал, всегда — коротко, безразлично и удивительно правдиво. Лео был скрытен по натуре, но к чему лгать и недоговаривать, если нет эмоций, способных заставить это делать? — Кажется, они уже неплохо ладят, — с улыбкой сказала Ада, когда Оз, выхватив у Лео из рук книгу, бесцеремонно улёгся на его колени и стал громко зачитывать строки вслух. — Братик умеет располагать к себе людей. Даже Элиоту он нравится, хоть Элиот и не подаёт виду. А вы, мистер Винсент? — она обратила к нему свой сияющий взгляд. — Мне нравится ваш брат, — чистосердечно соврал Винсент. — Ведь и мой брат им очарован. Оба брата. Ада мило улыбнулась, прижалась вдруг к его плечу, смущённо зарделась. До чего же она робкая. Но — по-своему властная, Винсенту довелось видеть, как Ада покрикивала на сокурсников, отчитывая их. Назвать её слабой язык бы не повернулся. И этим Ада бесила. Женщина должна быть слабой, ничтожной — такой её сотворили, такой она и должна оставаться. Ванесса строила из себя сильную, но была всего лишь излишне гордой принцессой, ожидавшей, когда стены её обороны сломит доблестный рыцарь и подчинит её каменную натуру. И поэтому Винсент легко мирился с её существованием. Но не с Адой. Винсент обнял её за плечи, и она с довольным вздохом прикрыла глаза. На её губах цвела по-весеннему лёгкая улыбка, и сама Ада была точно весна или ранний рассвет, столь ненавистные Винсенту. — Здесь так хорошо, почти как на Арене, — сказала Ада, а потом, почти без паузы, добавила: — А про братика вы мне солгали, он не нравится вам. И улыбнулась. Винсент растерянно смотрел на безмятежно улыбавшуюся Аду и не знал, что ей ответить. — Не спрашивайте, почему я так думаю. Я просто знаю. Назовите это... женской интуицией, — она подняла глаза на Винсента. — Но это ничего, что вы не любите братика, правда. Ох, мне пора, — она вдруг отстранилась. — Надеюсь увидеть вас вечером, мистер Винсент. И, подобрав юбки, торопливо убежала, бросив сбитого с толку Винсента в сомнительном одиночестве. Оставаться в саду больше не хотелось. Винсент ушёл в комнаты и к собственному облегчению не обнаружил в них Элиота — только Эхо мирно дремала, забравшись в кресло с ногами и уткнувшись лицом в колени. Винсент сел за стол, придвинул к себе все полученные от Края Света письма, подпёр голову рукой и протяжно зевнул. Эти письма он успел выучить наизусть, и всё равно не мог отыскать в их содержании хоть каплю смысла, хоть намёк на эту «силу, способную изменить мир». Как её получить? Кто определяет, что дуэлям пора окончиться, и победитель выбран? Край Света? В какой момент он скажет: «Стоп»? Против Зарксиса Брейка Винсент не выстоит и минуты — если будет сражаться честно. А за нечестный бой его могут дисквалифицировать. Или не могут? В письмах было указано единственное правило — сталь к розе. Любой, коснувшийся розы, своей или чужой, руками будет признан проигравшим. Значит ли это, что никаких ограничений Край Света не ставил? В комнату вошёл Лео, тихо, словно призрак, пробрался к софе, где сразу же погрузился в чтение. Винсент сел в пол-оборота, всё так же подпирая рукой голову. Он смотрел на Лео, прокручивал в голове строку «человек с глазами цвета звёздного неба», пока эти слова не слились в сущую бессмыслицу. Лео поднял голову, будто прислушиваясь к чему-то, а потом встал, подошёл к столу Винсента и выдвинул верхний ящик. — Письма, — проговорил он, доставая два серых конверта. Винсент молча принял своё, вскрыл, пробежался глазами по тексту. Очередная дуэль с каким-то студентом, ничего интересного. — Дай-ка своё письмо, — сказал он. Письма Лео вскрыть не успел и протянул его, как было, запечатанным. — О чём Оз Безариус говорил с тобой? — Об Элиоте, — ответил Лео. Он стоял рядом, заложив руки за спину. — И спрашивал обо мне. — Он флиртовал с тобой, — хмыкнул Винсент, взламывая печать. — Возможно. Думаю, да. — Как ты поступишь, если он станет настойчивее? — Не знаю. Никак, если вы не пожелаете конкретных действий, господин Винсент. Винсент пожелал бы, чтобы Лео перерезал Озу Безариусу глотку и избавился от трупа. И Лео сделал бы это, стоило только намекнуть. Но Винсент не хотел подставлять ни себя, ни самого Лео — мальчишка не виноват, что угодил в силки странных игр странного Края Света. Он — всего лишь «король», который может ходить на клетку вокруг себя и — ни шагу больше. Винсент нахмурился, вчитываясь в письмо. — Почему здесь написано «Лео Баскервиль»? — Потому что я — Баскервиль, — последовал лаконичный ответ. — С чего ты взял? — Край Света сказал. Винсент взглянул на Лео, отбросил письмо на стол. — Значит, ты виделся с ним? — спросил он. — Да, господин Винсент. — Ты... ты можешь сказать, где он? — внутри вдруг всё перевернулось, сердцебиение участилось, дыхание сбилось. Может быть... может быть, именно сегодня?.. Сегодня Винсент сможет встретиться с Краем Света и забрать ту силу, что была обещана. Ему ведь не нужно многое — только одно-единственное желание. Он всего лишь желал стереть саму память о себе, не оставить в мире и следа своего пребывания. Лео помолчал. — Да, господин Винсент. Мне не запрещали этого. Он на Арене, придёт, если позвать его. Его зовут Диос Баскервиль. Баскервиль, значит. Отчего-то Винсент не был удивлён тем, что всё это заварил именно Баскервиль. Их всех преследуют неприятности, они сами — причины многих бед. Брать с собой Лео Винсент не стал. Он не знал, как поведёт себя Край Света, вернее, Диос. Не знал, сколь безгранична навязанная, искусственная преданность Лео — не предаст ли он в решающий момент, если так повелит Диос, дёрнув за нужную ниточку?11.
Когда Винсент поднялся на Арену, над головой расцвело ночное звёздное небо, хотя внизу, в реальном мире, стоял ясный солнечный день. Диос стоял лицом к обрыву — руки его были заложены за спину, плечи — горделиво расправлены, подбородок — вздёрнут; широкий пояс оттягивали белые с золотыми украшениями ножны. — Ты хотел встретиться со мной, — сказал Диос, оборачиваясь, и ветер швырнул в его смуглое лицо светлые пряди волос. Густой розовый запах смешивался с примесью другого запаха, приятного и знакомого. Кажется, так пахла сирень. — Но ещё рано. Ты не готов. — Кто решает, готов ли я? — спросил Винсент, подходя ближе и останавливаясь на безопасном расстоянии шагов в пятнадцать. Быстро атаковать Диос не сможет, а вот Винсенту хватит времени, чтобы вскинуть револьвер и спустить курок. — Сила, — Диос отвернулся. Из-за розовых кустов вышла Ада. Она нервничала — сжимала в руках подол своего кителя, губы её были плотно сжаты, брови насуплены, но шла она твёрдо и уверенно. — Я получила ваше письмо, мистер Край Света, — сказала она, останавливаясь по правую руку от Винсента. — Я... я готова. Значит, Диос хочет драться. Винсент ожидал этого, оттого и не взял с собой Лео. Но он и подумать не мог, что Диос предугадает его появление и позовёт Аду! — Ты можешь сразиться со мной, — будто подтверждая мысли Винсента, сказал Диос. — Если победишь ты, сила — твоя. Но если выиграю я — ты уйдёшь ни с чем, и дуэли продолжатся. Согласен, Винсент Найтрей? Вернее, Винсент Баскервиль. Я не люблю, когда люди прячутся за чужими именами. Поединок — честь, не будем пачкать его именами, нам не принадлежащими. Брови Ады изумлённо изогнулись, глаза — расширились. Она взглянула на Винсента, приоткрыла губы, собираясь что-то сказать, но слова будто застряли у неё в горле. Она сглотнула. Облизнула губы, вновь сжала подол кителя. — О чём он, мистер Винсент? Вы ведь... вы Найтрей. Диос отступил на шаг назад, широким жестом извлёк меч из ножен, и его клинок с узким, чуть изогнутым лезвием тускло блеснул в полутьме. Ада подавилась словами, смолкнув на половине нечётко произнесённой фразы; схватилась за грудь, пошатнулась, и с губ её сорвался сдавленный хрип. Винсент поспешно подхватил её, не давая упасть, прижал ладонь к её ладоням, и меж его пальцев заструилась горячая липкая кровь — жар её ощущался даже сквозь ткань перчаток. — Больно... — на широко раскрытых глазах Ады выступили слёзы. — Мистер... Винсент... — Потерпите, — шепнул Винсент ей на ухо и рывком выдернул из её груди клинок, очень похожий на меч Диоса — узкий, лёгкий, изящный. Брызнула кровь, Ада изогнулась, безвольно сползла с рук Винсента и тяжело осела в траву. Диос оказался мастером. Его движения были скупы и точны, он предугадывал все атаки Винсента и не тратил силы на их блокировку — просто уходил от них, неуловимо ускользая. Сражаться с ним было всё равно, что сражаться с ветром, но Винсент понял это лишь когда оказался вдруг в траве. Земля больно ударила по коленям и по плечу; инстинктивно Винсент перевернулся на спину, готовый уйти от удара, но тут же расслабился, выпустил клинок, сотканный из крови Ады, и тот растворился, орошая траву крупными тяжёлыми брызгами. — Мистер Винсент! В голосе Ады пел отчаянный страх, но Винсенту было плевать. Его не волновали страхи Ады. Может быть, за проигрыш его исключат из списка дуэлянтов, а может, убьют на месте. Винсент не боялся ни того, ни другого. — Хочешь умереть, — сказал Диос; он хмурился, взгляд его был пристальным и сосредоточенным, а уголки губ — опущенными вниз. — Хочешь, чтобы я стёр тебя из мира. Я мог бы это сделать. Но — не стану, — он коснулся острием клинка незащищённой шеи Винсента, и на порезанной коже выступили крупные красные капли. — Никто не должен бежать от ответственности. Клинок резко скользнул по плечу и вдоль руки Винсента; острие вспороло ткань выпачканной в крови перчатки и пронзило ладонь. Винсент дёрнулся, сжал зубы, давя рвущийся из груди вскрик неожиданности и боли. — Глупец, — сказал Диос, выдернул клинок и, не отерев с него крови, убрал в ножны. — Ты как улитка в раковине. Винсент улыбнулся. Улитка в раковине. Отличное сравнение, и удивительно точное. Он столь же жалок, как улитка, он беспомощен без своей раковины. Но почему же ему не дают спокойно умереть? Целая рука нырнула под поясницу, пальцы сжались на рукояти револьвера. Вскидывая оружие, Винсент взглянул в зелёные глаза и понял: Диос предугадал даже этот отчаянный шаг. Но Диос не попытался защититься — не увернулся, не выбил из рук револьвер. Он спокойно встретил нацеленное на себя дуло. Грянул выстрел, на смуглом лбу Диоса лопнула кожа и из вспухшей раны по левой брови, по веку, по щеке потекла кровь. Густая и тёмная, она тяжело закапала с подбородка. Диос не упал, даже не пошатнулся, только голова откинулась назад от силы выстрела. Винсент отбросил бесполезный револьвер, повернулся на живот, упёрся локтями в землю и попытался встать. Что-то коснулось раненной руки. Ада подползла ближе, обливаясь слезами и кровью, сочившейся по груди. Ада громко всхлипывала, губы её были некрасиво искривлены и дрожали. Ещё одна улитка. Сколько же их здесь, таких никчёмных улиток! — Не трогай меня, — Винсент вырвал руку из её горячих ладоней. — Надо перевязать, — дрожащим голосом сказала Ада. — Остановить кровь. Я помогу вам. Винсент поднял глаза и наткнулся на пристальный взгляд тёмных, как малахит, глаз. — Не обижай мальчика, — проговорил Диос. — Он — твой будущий господин. У Винсента нет господина, и никогда не будет. Единственный господин, вернее, госпожа, которой он с радостью подчинился бы, — смерть. Но смерть — капризная леди, всякий раз она отворачивала от Винсента свой тошнотворный, гниющий лик, одёргивала ладони от его умоляюще простёртых к ней рук. Он смотрел в бледное лицо смерти. Глаза у неё были большие, пронзительно-зелёные, покрасневшие и опухшие от слёз. Винсент протянул руку, коснулся пальцами щеки смерти. Он улыбался, не до конца понимая, когда успел упасть и вновь оказаться лежащим в траве, лицом к непроглядно пустым небесам. Боль жгла ладонь, на щёки капало что-то горячее и солёное на вкус. Слёзы смерти? Может, можно умереть, если попробовать на вкус яд её слёз? Когда истерика схлынула, точно морские волны, обнажившие берег, Ада уже стянула с руки Винсента перчатку и перевязала ладонь платком. Плечи Ады дрожали, глаза влажно блестели, но слёзы со щёк она утёрла и теперь, глядя на Винсента, старалась улыбаться. — Вам нужно встать, — сказала она. — Я отведу вас к мистеру Блэку, он зашьёт вашу рану. — Уйди, — сказал Винсент и накрыл глаза ладонью. — Уйди. Ты же слышала, кто я. Я — Баскервиль. Иди и расскажи всем. Своему обожаемому брату. Гилу. Всем. А ведь её придётся убить, понял вдруг Винсент. Если хоть одна живая душа прознает про его связь с Баскервилями, остаток дней он проведёт в заключении под замком — в темноте и бессилии. Он никогда не достигнет желаемого — никогда не освободит Гилберта от груза прожитых в страдании лет. Гилберт должен жить там, в иной эпохе — счастливый, любимый матерью. Одного ребёнка она прокормит, одного ребёнка сможет любить и растить. И одного ребёнка с глазами нормального цвета не станет бояться. Проклятая сука. Все женщины одинаковые, все лезут в постель, а потом сбрасывают со своих плеч бремя получившихся детей. Диос сказал: никто не должен бежать от ответственности. Эти бы слова — да матери в уши. Как же Винсент её ненавидел — её и всех женщин, похожих друг на друга, как похожи близнецы. — Я не понимаю, что это значит, — ответила Ада, глотая слова, — ведь Баскервили — преступники, а вы — нет. — Я преступник, милая Ада, — Винсент усмехнулся, не открывая глаз. — Я убийца, жестокий и бессердечный. Это не так романтично, как ты думала, да? Ада — леди крепкая, кость у неё широкая, но шея — хрупкая. Винсент легко и быстро задушит её. Или свернёт эту тонкую белую шею. Или застрелит — у него есть револьвер, лежит поодаль, в револьвере — пять патронов. Выстрел в упор выбьет из Ады жизнь. И никто не узнает. Никто никогда ничего не узнает. — Убийцы не хотят умереть сами, — на руку снова что-то закапало. — Дура. Убирайся, пока я не пристрелил тебя. — Хорошо. Стало вдруг тяжело дышать — Ада прижалась к Винсенту, крепко обвив его шею руками, уткнулась носом в его порезанную шею. — Хорошо, — повторила она. — Не рассказывайте ничего. Лучше не надо. Мне всё равно, что вы натворили и отчего не желаете жить. Это неважно. Девочке захотелось поиграть в милосердие. Но Винсент не хотел играть — достаточно с него. Он выбьет из Диоса обещанный приз — силу, способную изменить мир, и всё встанет на круги своя. И Ада никогда не узнает, что существовал человек по имени Винсент Найтрей. И никто не узнает. Никто никогда ничего не узнает. Винсент рывком сел, попытался стряхнуть с себя чёртову идиотку, но она не отстранилась, притянула его к себе, вновь обняла, поглаживая по волосам. Такой простой, глупый жест — Винсент ведь не ребёнок, и Ада — не взрослая женщина, не мать. Диос ушёл, исчез. Но, позволяя Аде обнимать себя, ловя на ладони её слёзы, Винсент спиной чувствовал чужой взгляд. И отчего-то ему казалось, что улыбка Диоса, если он смотрел на них, была насмешлива и иронична. Ада отстранилась, торопливо отёрла ладонями щёки. Китель был чистым, без единого пятна, словно из рваной раны ещё каких-то пятнадцать минут назад не текла пульсирующими толчками кровь. — Уже почти не болит, — сказала Ада, проследив за его взглядом. — Если потребуется... — она прижала ладонь к сердцу. — Если потребуется — я снова буду вашим клинком. «Лучше бы ты была револьвером — от него толку больше», — подумал Винсент и тяжело поднялся. Вечером его ждала ещё одна дуэль, а упускать Лео он не собирался. Следовало безотлагательно навестить мистера Блэка. Уходить Ада не пожелала — шла рядом, взяв Винсента под руку. Она молчала, не задавала вопросов и только, чуть нахмурившись, улыбалась каким-то своим мыслям. Винсент шёл и гадал, что же у Ады в голове, какая каша из обрывков услышанной ненароком информации. Ещё он думал над тем, почему Ада до сих пор жива. Убивать её было невыгодно и опасно, но опасность Винсента мало волновала — он был готов пойти против семьи Рейнсвортов и отправить их наследницу на тот свет ради уничтожения осколка воспоминаний о прошлом. Готов был на подобную жертву и сейчас, а Безариусы, и без того давние противники Найтреев, куда менее опасные враги, чем Рейнсворты. Но ещё не поздно. Пока что они шли по безлюдным коридорам, где никто не услышит случайного крика. Аду можно обезглавить, обвинить во всём Охотника за Головами. Деймос сделает всё быстро, гладко, чётко — Ада даже не поймёт, что произошло. За спиной Ады расправила костистые конечности Цепь, раскрыла полную кольев-зубов пасть, хлестнула хвостом, и голова Ады, отделённая от туловища, покатилась по начищенному до блеска полу. Кровь фонтаном ударила из сонной артерии, окатила руки Винсента, брызнула ему на лицо. Тело постояло ещё немного, а потом рухнуло, точно подкошенное, на пол. Быстро растекалась тёмная лужа. Длинные волосы Ады спутались, пряди слиплись от крови. В остекленевших глазах застыла тень немого удивления. Винсент стоял возле озера крови, и кровь касалась носков его ботинок. Кровь текла по щекам. Кровь обильно капала с рук. А Ада всё смотрела своими стёклышками-глазами прямо на него, смотрела, смотрела, безжалостно пила душу. Винсент открыл глаза. Над ним был серый потолок. Сам он лежал в ворохе спутанных покрывал, мокрый от пота, задыхающийся от нехватки кислорода. Дыхание было хриплым, тяжёлым, и Винсент вздохнул глубоко. Сердце заходилось в бешеном ритме, едва не пробивая грудную клетку. Сон, просто сон. Винсент вплёл в мокрые от пота пряди чёлки пальцы, сжал до боли. Он вспомнил, как Ада сопроводила его к мистеру Блэку, как посидела с ним, пока доктор обрабатывал рану и наносил швы, как попрощалась и, отчаянно краснея, осмелилась первой поцеловать его в щёку так, словно они уже помолвлены. Вспомнил он и вечернюю дуэль — короткую, простую, бессмысленную и выигрышную. — Винсент. Винсент! Он дёрнулся, попытался сесть, но на грудь ему надавили узкие белые ладони Цвай. — Тебе приснился кошмар? — спросила она обеспокоено. — Я могу тебе помочь? — Нет. Винсент убрал с себя её ладони, сел, сонно протёр глаза. Усталость сковала каждый сантиметр тела. Всё болело, как от долгого бега. Лишь теперь Винсент заметил, что Цвай была в одной распахнутой, демонстрирующей её голую грудь сорочке. Цвай выжидающе смотрела на него, упираясь ладонями о край постели, пыталась заглянуть в глаза. Взгляд равнодушно скользнул по изгибам её бледного тела. Винсент не хотел её. Он хотел, чтобы его оставили одного и не мешали ему отходить от ночного кошмара. Впрочем, почему кошмара? Он всего лишь увидел, как оторвал бестолковую светловолосую головку Ады. Всё равно она ею не пользовалась. Если бы пользовалась, уже додумалась бы донести на Винсента, и сейчас он не лежал бы в своей постели, а отбивался от Безумного Шляпника. — Почему здесь ты? — спросил он, убирая с лица влажные пряди. — Ты беспокойно спал, — ответила Цвай. — И кулак сжал так, что кровь потекла. Я упросила Эхо выпустить меня. — Где Лео? — В гостиной, спит. И Элиот тоже. Только Элиота не хватало. Винсент вздохнул, прикрыл на минутку глаза, а когда открыл их вновь, дыхание было уже спокойным и размеренным, только сердце продолжало биться в истерике, успокаиваясь медленно, словно с неохотой. — Позови его, — велел он. — И верни Эхо. Цвай недовольно скривила тонкие бледные губы, но подчинилась. Когда она вышла за дверь, Винсент устало откинулся на подушки. Он не знал, зачем ему понадобилось будить Лео посреди ночи. После дуэли Винсент обмолвился о Глене Баскервиле, и Лео подтвердил слова Диоса. Да, он видел золотую пыль, рассеивающую даже самый густой мрак. Да, он слышал голоса в голове — голоса предыдущих Гленов. Вошёл Лео. Винсент кивком головы указал ему на край постели, дождался, когда Лео сядет, но ничего путного так и не придумал. Что ещё мог рассказать Лео? Как добыть силу, способную изменить мир? Он не знал. Никто не знал — кроме Диоса. Как победить Диоса? Ответ на этот вопрос Лео также не смог дать. Как источник информации он уже бесполезен. И Винсенту оставалось только бесцельно рассматривать юнца, которому, возможно, когда-нибудь будет подчиняться. Кто бы мог подумать, что в слугах у Элиота — Глен Баскервиль, живая легенда, пусть ещё и не инициированная. Это будет сложно — собрать все пять Цепей. Лишь одна принадлежала Баскервилям. — Зачем ты согласился участвовать в этом? — спросил Винсент, — больше от скуки и боязни снова заснуть, чем от искреннего любопытства. — Диос обещал, что поможет Элиоту. — Поможет Элиоту? Чем? — В руинах Сабрие на него напала Цепь. Она защищала меня, потому что я — Глен. Элиот закрыл меня собой, был тяжело ранен и я заставил выпить его крови Цепи — так велели мне... голоса. Винсент рывком сел в постели, и от резкой смены положения закружилась голова. — Элиот — контрактор?! Лео кивнул, и Винсент тихо, нервно засмеялся. Элиот. Добрый благородный Элиот — нелегальный контрактор. Ещё одна жертва обстоятельств. Все они — жертвы чьей-то злой воли. И никто эту волю сломить был не способен. Но до чего же смешно! На краю постели Винсента сидел Глен Баскервиль, готовый выполнить любой приказ, а за стеной спал брат-контрактор, медленно, но неотвратимо пожираемый изнутри. — Он не знает, да? — Винсент пытался унять пробравший его смех, но не мог остановиться. Фарс. Дешёвый фарс. Это не могло быть правдой. Неужели Бернард не знал? Не мог не знать, проклятый ублюдок. Винсент обязательно спросит с него, как только доберётся. И если выяснится, что Бернард всё знал, что, как последняя свинья, позволил сыну оставаться нелегалом и медленно умирать... тогда семья Найтреев лишится своего главы. — Значит, ради него ты... Он не договорил. Сейчас Лео всё равно, жив Элиот или же мёртв. Но он вдруг стал немного понятнее и ближе. Они, оказывается, очень похожи — оба являлись причинами страданий близких людей, оба неистово хотели исправить свои ошибки, и оба готовы были ради этого на самые отчаянные шаги. — Почему ты не сказал никому? — Я говорил, господин Винсент. Элиот убедил меня, что всё это было кошмаром, и я поверил. Он ничего не помнит. — И ты ничего не чувствуешь сейчас? — спросил Винсент с интересом. — Совсем ничего? Уголки губ Лео опустились вниз. — Когда я говорю вам об этом... — он помолчал. — Возникает странное чувство. Тяжесть. Здесь, — он прижал ладонь к груди. — Не знаю, почему. Винсент знал. И с каким-то странным облегчением вздохнул, услышав упоминание о чувствах. На Лео ему всегда было плевать, но сейчас он вдруг понял, что хочет ему помочь и что не посмеет его тронуть, воспользоваться его полной покорностью. Эмоции Лео не выжгли — их погасили. Они ещё теплились где-то внутри него, и он по-прежнему был жив. — Ступай, — сказал Винсент, опускаясь в постели и укладываясь на подушки. Но пролежал он недолго — гонимый неясным беспокойством, встал и вышел в гостиную, на ходу выправляя волосы из-за ворота ночной рубашки. Эхо дремала в дальнем кресле. Элиот спал на софе, скрестив руки на груди и отвернув голову к спинке. Дышал он ровно и глубоко, но брови его были нахмурены, а губы — плотно сжаты. Да, не только Винсенту снились кошмары, и он даже знать не хотел, что видел в своих снах Элиот. Если догадки Винсента верны и это он убил Клода и Эрнеста... Элиоту будет лучше никогда не узнать о том, что он натворил, кого лишил жизни собственными руками по чужой указке. Отвратительная участь. В груди всё сжалось от щемящей нежности к названному брату и от страха за его жизнь. Винсент любил Элиота. Но во что теперь верить, если даже такие чистые люди, как он, запятнаны? Винсент своими руками удавил бы любого за Элиота, но уже поздно, уже ничего не исправить. Раз Лео не рассказал Элиоту и не велел ему отречься, значит, контракт зашёл далеко. Стоит произнести заветные слова, и жизнь Элиота оборвётся. Винсент коснулся щеки Элиота кончиками пальцев, очертил его скулу. Во сне Элиот выглядел очаровательно-беззащитным. Он был беззащитен и в жизни — его прямолинейность, его болезненная зацикленность на чести делали его слабым, хрупким. В нём отсутствовала гибкость. Он был твёрд и стоек, но даже самое крепкое дерево можно сломать, даже самый прочный камень — разбить. Лео не спал — сидел в кресле у окна, напряжённо выпрямившись. Щёки его влажно блестели и Винсент с удивлением, отойдя от Элиота, сдвинул чёлку к виску. Глаза Лео, по-прежнему тусклые и безразличные, были полны слёз. — Почему ты плачешь? — спросил Винсент, потрясённо всматриваясь в его лицо. — Не знаю, — ответил Лео ровным голосом. — Но я не могу это остановить. С печальной усмешкой Винсент отёр с его щёк слёзы. Он почувствовал себя ответственным за этих ни в чём не виноватых детей. Он ведь тоже не был ни в чём виноват. Но с самого рождения на него повесили клеймо: «виновен». Всю свою жизнь он расплачивался за грехи, которых не совершал, и в погоне за расплатой совершал грехи всё новые и новые, пока внутри от них всё не стало столь черно, что уже не отмыться. — Хватит, — сказал он. — Иди, ляг рядом с Элиотом и спи, не жмись в кресле. А потом он ушёл в спальню, прижался спиной к двери и до боли прикусил губу. Он почувствовал себя загнанным в клетку зверем. Его окружили со всех сторон, стараясь отобрать всё самое ценное — двух единственных людей, которыми Винсент дорожил. Гилберт уже был не его — давным-давно, и с этим он смирился. Он жил ради Гилберта — ради шанса всё изменить. Но, как оказалось, Элиота у него тоже скоро не станет. А ведь он так ясно помнил тёплые улыбки Гилберта, адресованные маленькому Элиоту. Лишь с ним Гилберт расслаблялся и лишь с ним искренне улыбался. И не Оз был рядом с ним в трудные времена, а — Элиот. Элиот помогал Гилберту выжить в осином гнезде Найтреев и он же раскрашивал его блёклую, серую, полную безысходности и отчаяния жизнь яркими красками. До самого восхода солнца Винсент так и не сомкнул глаз. Он лежал в постели, встречая столь нелюбимый им рассвет. Серое, затянутое тучами небо неотвратимо светлело, а внутри Винсента всё тянулось к ночи, цеплялось за неё, не желая отпускать. Ночью спокойнее. Ночью можно позволить себе метаться в панике и отчаянии по комнате, зная, что никто не увидит и не услышит. А день — время масок. Расцвет лицемерия. Вошла Эхо, помогла Винсенту одеться, причесала его, а потом собрала разбросанные по столу бумаги — план проведения занятия у третьекурсников. Когда Винсент вышел в гостиную в обнимку со стопкой бумаг, Элиот ещё спал. Рядом с ним, тесно прижавшись и даже не переодевшись, лежал Лео. Его спутанные волосы беспорядочно разметались по тёмно-синему кителю Элиота. Элиот обнимал Лео за плечо и лежал, уткнувшись носом в его макушку. Винсент с удивлением понял, что улыбается, глядя на них. Но то была болезненная улыбка, горькая, и эта горечь, точно кислота, разъедала и губы, и саму душу.