Орхидея из стали. Э.М. Ремарк, «Триумфальная арка»
12.
Шерон — взрослая женщина, запертая в теле ребёнка. Она невысока ростом и хрупка телосложением. Когда Шерон смотрела на себя в зеркало, то жаждала видеть цветущую юность, но отражение являло ей нераскрытый бутон, который уже никогда не расцветёт. Она будет молодой до самой своей смерти, и всё же она предпочла бы состариться со временем, нежели остаться ребёнком с узкими детскими бёдрами и едва наметившимися округлостями груди. Шерон не знала, сможет ли когда-нибудь родить, а материнский инстинкт поднимался внутри, готовый выплеснуться на любого подходящего человека. Шерон хотела замуж, хотела детей, но все её мечты о романтичной глубокой любви и о семейном счастье у очага фамильного имения Рейнсвортов разбивались о два обстоятельства: об неё саму и о того, кому Шерон так неосторожно бросила под ноги своё сердце. Когда Брейк уезжал в академию, Шерон не вышла его проводить. Знала: он не любит слезливых прощаний и пышных проводов. А ведь он мог не вернуться. Каждый раз, с каждого задания Пандоры он мог не вернуться. Шерон знала силу Брейка, верила в него, но она была женщиной, а женщине должно полагаться на рассудок. Каждому однажды может не повезти. Каждый может оступиться в решающий момент. И каждый может умереть. В день отъезда Брейка, Гилберта, Оза и Алисы Шерон попрощалась только с Озом и Алисой — девочкой, в которой видела образ столь желанной дочери. Потом Шерон отобедала с бабушкой и под предлогом дурного самочувствия заперлась у себя в спальне, где долго сидела у окна с вышиванием. С вышиванием она просидела и весь следующий день, и следующий за ним, и ещё несколько дней. С недавнего времени сюжетами для её рукоделий стали исключительно батальные сцены. Брейку не нравилось смотреть на цветы и на птиц, а вышитых рыцарей с клинками наголо он рассматривал не без доли иронии, но с интересом и плохо завуалированным удовольствием. Для него Шерон вышила платок с анаграммой его нынешнего имени, но не решилась подарить. Всё же «Зарксис Брейк» не было его настоящим именем. Следовало вышить иные буквы. Или нет? Брейк принял бы любой подарок с мягкой улыбкой и шутливым необидным замечанием, но вряд ли обрадовался бы лишнему напоминанию о прошлом. «Нет, — решила Шерон, вонзая иглу в канву, — я вышила правильные инициалы. В следующий раз обязательно подарю платок». А больше она и не могла ничего сделать для Брейка. Она не могла любить его — Брейк не нуждался в её любви. Не могла стать его семьёй — её положение служило для неё прочной клеткой, и бабушка никогда не позволит ей создать семью с простым слугой, сколь хорош и предан бы он ни был. Не могла просто отдать ему себя — её тело ей не принадлежало, она — будущая герцогиня, обязанная блюсти невинность до первой брачной ночи. Не могла помогать ему в Пандоре — Эквейс бывал бесполезен в большинстве случаев, и силу этой Цепи Брейк использовал, просто дурачась и пугая людей. Она бесполезна. Всё, что она могла — ждать его всякий раз, переживать, злиться и вышивать. Чем игла не шпага? Вечерело. Шерон долго вышивала, а когда глаза и руки устали, отложила пяльцы, нитки и иглу на стол, подобрала юбки и аккуратно, не раздеваясь, прилегла на заправленную постель. Она отдохнёт немного, затем кликнет слуг, чтобы засветили свечи, и до самой ночи будет с упоением читать, отдаваться грёзам и представлять на месте пылко влюблённых, идущих наперекор обществу и самой судьбе героев себя и Брейка. Шерон хотелось быть взрослой, и она была взрослой, но в мыслях могла позволить себе побыть влюблённой девочкой семнадцати лет отроду. В прозрачных синеватых сумерках тени удлинялись, скрещивались в причудливом танце, растворялись в сгущавшейся темноте. Шерон прикрыла глаза, слушая вечернюю птичью трель. Что-то разбудило её, будто толчком выбросило прочь из дрёмы. Шерон села в постели, огляделась. В спальне она была одна — одна в море блёклой жидкой темноты. В дверь постучали и, дождавшись разрешения, вошли. Горничная принесла с собой свечи и лучины, и пока она разжигала огонь, Шерон сидела в постели, обняв себя за плечи. Ей было зябко — она забыла закрыть окно, и осенний стылый вечер окутывал её прозрачным саваном. — Закрой окно, — попросила она. — И принеси чаю. Анна плотно прикрыла створку, задёрнула занавеси и бесшумно выскользнула за дверь. А Шерон осталась сидеть в постели, глядя на пепельно-серый конверт, запечатанный сургучом. Она могла поклясться, что ещё днём этого письма не было. Анна принесла? Или оно уже лежало здесь к моменту её прихода? Протянув руку, Шерон взяла конверт, сломала печать и вынула сложенный вдвое лист бумаги. «Шерон Рейнсворт, почту за честь пригласить вас присоединиться к нашему торжеству стали и познать силу, способную изменить мир. Ведь ваше сердце темно, леди Шерон, оно эгоистично и алчет свободы от оков застывшего тела. И потому вам есть за что сражаться. Можете не искать для себя предлог посетить Латвидж. Я даю бал в академии, куда приглашены не только студенты с преподавателями, но и их друзья и родственники. Искренне ваш, Край Света». Принесли чай. Шерон взяла чашку с блюдцем, но чаю не отпила, всматриваясь в блики, играющие на раскрашенном фарфоровом боку. — Ты не приносила мне писем? — спросила она у Анны. — Нет, госпожа. Шерон пригубила чай, и напиток обжёг губы. Она могла быть суетливой в мелочах, но важные решения принимала обдуманно, взвешивая все «за» и «против». Однако доводы рассудка неизменно меркли перед единственным доводом в пользу «за» — она будет рядом с Брейком, и сможет послужить ему какой-никакой, а опорой и надёжным тылом. — Вели подать экипаж, — сказала она. — А потом собери мои вещи. — Что передать госпоже Шерил? — Я сама с ней поговорю, — Шерон отставила блюдце с чашкой на прикроватную тумбу, взяла письмо и поднялась с кровати. Подойдя к зеркалу, она привела в порядок волосы, пригладила выбившиеся из причёски пряди, проверила, не смяты ли оборки на платье, и только потом пошла в покои бабушки. Бабушка не спала в столь ранний час. Шерон она слушала внимательно, чуть нахмурив брови, но после изъявленного желания ехать в Латвидж мягко улыбнулась. — Ты правильно поступаешь, — сказала бабушка. — Женщины дома Рейнсворт не должны отсиживаться за спинами мужчин — мы сами принимаем вызов. Но будь осторожна, милая — мы не знаем, с чем столкнулись. — Я буду осторожна, бабушка, — ответила Шерон и, наклонившись, поцеловала бабушкины пальцы. — За двоих — за себя и за Брейка. — Присматривай за ним, — рассмеялась бабушка своим привычным суховатым смешком. — Этот негодник совсем о себе не заботится. Иногда Шерон казалось, что бабушка всё знала. Знала, как бездумно влюблена Шерон, знала, как грязны порой её помыслы. Шерон уже двадцать три, а бабушка всё не торопилась выдать наследницу замуж. Знала, точно знала, каждую укромную мысль знала! Шерон невольно покраснела, попрощалась с бабушкой, пожелав ей доброй ночи, и покинула её спальню. Анна торопливо, но без лишней суетливости, укладывала повседневные платья, пока Шерон примеряла бальный наряд. Она стояла возле зеркала и рассматривала свою затянутую в тугой корсет фигуру. Она так и не пополнела. Мужским рукам ухватиться было бы не за что. Покончив с вещами, Анна взялась за причёску Шерон. Она стянула её волосы в тугой узел на затылке, а по бокам, в обрамлении лица, выпустила несколько кокетливых прядей и наскоро завила их. — Брейк разозлится, когда вы приедете, — сказала Анна. Шерон мягко улыбнулась своему отражению в зеркале будуара. — Ничего, — ответила она и перевела взгляд на Анну — высокую, изящную, с пышными формами молодую особу. Анна была для Шерон как родная. В обязанности личного слуги входило полностью удовлетворять потребности своего господина, но Брейк никогда не укладывал вещи Шерон и, конечно же, не завивал ей волосы и не переодевал её ко сну. Всем этим занималась Анна. Слуги снесли вещи вниз, устроили её багаж на крыше экипажа и надёжно привязали его. Анна первой забралась в экипаж и подала Шерон руку, помогая ей взойти по ступеньке. Всю ночь шёл буйный дождь. Дорога была дальней, и в Латвидж они добрались лишь с рассветом, когда небо расчистилось. Шерон не нравилось раннее утро, когда звёзд уже не видать, солнце ещё не встало, и блёклые синеватые небеса глядят вниз зияющей пустотой. Ей нравились розовые зори, которые она была вынуждена встречать в одиночестве. Всё тоскливее было ложиться в холодную, пустую постель, всё печальнее было открывать глаза и видеть рядом Анну, пришедшую разбудить госпожу и принести ей завтрак. Брейк иногда тоже будил Шерон, ведь слуга в обществе за мужчину не считается, потому ему дозволено смотреть на незамужнюю девушку неодетой, но он приходил столь редко, что Шерон уже не могла вспомнить, когда в последний раз при пробуждении видела его лицо. У входа их встретила прислуга и, по просьбе Шерон, их проводили в кабинет к ректору. Ректор уже не спал — пил кофе и читал какие-то бумаги. При виде Шерон он торопливо встал, обошёл стол и учтиво коснулся губами её руки в перчатке. — Чем обязан, леди Шерон? — Прошу простить мне столь ранний визит, — ректор сделал приглашающий жест, и Шерон опустилась в кресло напротив стола. — Но я думаю, вы поймёте мою спешку. Она показала ректору пепельно-серый конверт. — Странные дела нынче творятся, — сказал ректор. — Располагайтесь со всем удобством, леди Шерон, вам выделят покои в преподавательском крыле. Все остальные гости прибудут только через неделю, не раньше. Поднявшись и пожелав ректору удачного дня, Шерон вышла в коридор, где её встретила прислуга. Её проводили в покои, принесли вещи, оставили ключ и, наконец, удалились, оставив её вдвоём с Анной. Шерон, не дожидаясь Анны, стала сама распускать шнуровку на спине. Она устала, и ей хотелось скорее лечь спать. День ей предстоял трудный, ведь Брейк наверняка захочет сию минуту отправить её домой. Он был непредсказуем, порой с готовностью принимая помощь Шерон, а иногда — слишком сильно волнуясь за неё, отстраняясь и держа в секрете все свои дела. Переодевшись, Шерон забралась в постель и с наслаждением расслабилась. Анна спать не легла — взяла предметы для вышивания и села к окну. Занимаясь рукоделием, Анна тихонько напевала, и Шерон погрузилась в сон под её тихий мелодичный напев. Проснулась она от ощущения на себе чьего-то пристального взгляда. Она открыла глаза, сонно протёрла их, и села в постели, подтягивая покрывало поближе к груди. У двери, подпирая плечом косяк, стоял Брейк, облачённый в терракотовый фрак и белоснежную сорочку. Волосы он не стал убирать на затылок, оставил свободно топорщиться во все стороны. В левой руке он держал привычную трость-ножны. — Как вам спалось, госпожа? — спросил он, улыбаясь. — Не очень хорошо, — ответила Шерон. — Мне снились тревожные сны. — В этом месте сам воздух нынче пропитан тревогой, — Брейк прошёл в спальню и огляделся. — Зря Анна распаковала ваши вещи. Пойду, позову её, пусть снова всё упакует. — О чём ты? — Вы едете домой, госпожа. Шерон смотрела на Брейка — внимательно, без напряжения или раздражения. Всё будет так, как велит она, ведь она — госпожа, а не Брейк — господин. Но убедить Брейка, не поссорившись с ним, будет трудно. Он упрям и иногда сознательно забывал о своём месте. Шерон нравилось это. Она не хотела быть для Брейка только госпожой, чьи приказы исполняются беспрекословно, но и оставлять его одного не желала. Она получила письмо, значит, она — в игре. — Выйди, мне нужно переодеться, — спокойно сказала Шерон. Игнорирование недовольства Брейка — лучший метод. Насильно он её в конюшню, к экипажу, не потащит. Брейк не вышел, остался стоять посреди спальни. — Госпожа, — мягко сказал он, и по шёлковой мягкости его тона Шерон поняла — Брейк злился. — Вы не понимаете. Это опаснее, чем мы предполагали. — У меня есть письмо, — сказала Шерон, опуская босые ноги на холодный пол. Письмо лежало на прикроватной тумбе. Она взяла его, наклонила, и из конверта на раскрытую ладонь выпало кольцо-печатка со стилизованной розой. Кольцо Шерон надела на указательный палец. — Не недооценивай меня, Брейк, пожалуйста. Я не глупая, я не полезу на рожон. Но я могу вам пригодиться. — Вы не на тот палец кольцо надели, — сказал Брейк. Он подошёл, взял Шерон за руку и стянул с её пальца кольцо. Его руки были горячими, и сорочка вдруг показалась слишком тонкой, почти прозрачной — несущественной преградой между телами. Прохладный ободок кольца скользнул на безымянный палец Шерон. — Поверь в меня, наконец, — сказала она, сжимая руку Брейка. — Я не буду мешать и не буду рисковать попусту. Но я — контрактор. И — будущая герцогиня Рейнсворт. — Кровь не вода, — усмехнулся Брейк. — Но помните, вы мне обещали. С коротким насмешливым поклоном он покинул спальню — тихо, стремительно, будто растворился в пронизанном дневным светом воздухе. — Уже полдень, — сказала Анна, проходя в двери и ставя на прикроватную тумбу поднос с завтраком. — Я сочла возможным не будить вас раньше. Вы выглядели очень устало. — Спасибо, Анна. Пока Шерон завтракала, Анна укладывала вещи в платяной шкаф. Тишина наполнялась стуком её каблуков и шорохом тканей. А потом Анна замерла, достала что-то с верхней полки и повернулась. — Взгляните, госпожа. Она развернула тёмный свёрток и аккуратно разложила на постели чёрное платье из плотной струящейся ткани, а поверх него уложила чёрный китель с золотыми эполетами и золотым шитьём. Рукавов у кителя не было, но к платью прилагались чёрные атласные перчатки. Анна протянула Шерон запечатанный конверт. Письмо гласило, что траурно-чёрный наряд — костюм, обязательный для участия в дуэлях, и в нём же Шерон рекомендуется прийти на бал как представительнице клуба. Шерон окинула платье взглядом и вздохнула. Ей хотелось красиво нарядиться для Брейка, но против правил она не пойдёт. Пусть будет так, как того желал Край Света. Одинаковые платья на участницах клуба. Одинаковый, траурный цвет. Анна помогла Шерон облачиться в платье, завила ей волосы и вдвоём они пошли прогуляться по саду. Но до сада они не добрались — в коридоре столкнулись с разрумянившейся от быстрого бега студенткой. Старшекурсница тяжело дышала и смотрела на Шерон широко раскрытыми глазами. Взгляд её был взглядом затравленного зверя. — Мисс?.. — выдохнула студентка, непонимающе глядя на Шерон. — Рейнсворт, — ответила Шерон. — Что с вами стряслось? Вы выглядите напугано. — Ох, леди Рейнсворт! Моя госпожа... она... — в уголках глаз студентки набухли крупные капли слёз. — Она повесилась! — Веди, — велела Шерон, подбирая юбки. Студентка несколько мгновений непонимающе на неё смотрела, а потом кивнула, развернулась и побежала, шумно и громко дыша раскрытым ртом. Крепкая Анна мчалась наравне со студенткой, но Шерон едва поспевала за ними. В коридоре попадались студенты, недоумённо смотревшие им вслед, но Шерон не останавливалась. Может быть, девочка повесилась только-только, и её ещё можно спасти, вдохнуть в неё жизнь. — Здесь? — спросила Шерон, кивком указывая на чулан. — Беги в лазарет, зови доктора. Быстро! Студентка развернулась на каблуках и умчалась, а Шерон толкнула двери чулана. Помещение было тесным, узким и тёмным. Вдоль стен тянулись ряды мётел и швабр, полки нескольких стеллажей были уставлены пыльными банками. Через потолочную балку была переброшена верёвка, а в петле, тихонько покачиваясь, висела девочка не старше пятнадцати лет. Её чёрные волосы обрамляли посиневшее лицо, распухший язык вывалился из раскрытого рта. К горлу Шерон подкатила тошнота. Она подбежала к девочке, поставила ровно опрокинутый табурет, поискала взглядом что-нибудь острое и, обнаружив садовые ножницы, взяла их. Табурет был шатким, ножницы — тяжёлыми, но думать было некогда. Шерон в спешке, с трудом перерезала ножницами толстую верёвку, и Анна подхватила неуклюже, точно мешок, рухнувшее тело. Шерон спустилась с табурета, склонилась над девочкой, прижалась ухом к её груди. Тишина. Она не умела делать искусственное дыхание или растирать грудь так, чтобы заставить сердце снова биться. Всё, чему её учили — это глупому, бесполезному вышиванию! — Дыши же, — проговорила она тихо, пытаясь нащупать пальцами пульс на запястье девочки. — Шерон! — в чулан влетел Оз. — Что случилось? Ты бежала по коридору, и... — он замолчал, переводя взгляд с обрезанной верёвки под потолком на мёртвую девочку с петлёй на шее. — Я позову доктора! — Не нужно, — ответила Шерон. — Она уже мертва. Её слуга как раз ушла за доктором. Оз подошёл, опустился рядом, взял девочку за запястье, помолчал, скользя большим пальцем по тонкой коже. Но Шерон знала, что Оз не нащупает биения жилки. Тень разочарования отразилась в его глазах. А потом он поднял руку девочки, повернул тыльной стороной ладони к Шерон. — Взгляни. На безымянном пальце студентки красовалось кольцо со стилизованной розой. Оз быстро обшарил карманы студентки и обнаружил сложенный вдвое лист. — Предсмертная записка?.. — тихо, будто обращаясь к самому себе, сказал он, а потом развернул лист, пробежался взглядом по строкам. — Здесь говорится, что она полюбила преподавателя, но он отверг её чувства, и она решила, что жить ей больше незачем. Просит родителей простить её и никого не винить в смерти. Шерон прижала ладонь к губам. Она могла бы поверить в столь трагическую смерть из-за неразделённой любви, но кольцо... это не могло быть простым совпадением. Когда пришёл доктор, Шерон отступила в сторону, не мешая ему осматривать студентку, и тактично успокаивая плачущую навзрыд слугу погибшей. От поглаживаний по голове, ненастойчивых объятий и ласковых слов ей вряд ли становилось лучше, но Шерон обязана была сделать хотя бы такую малость. Когда слуга выплакала большую часть слёз, доктор Блэк взял её за руку, поблагодарил Шерон и увёл за собой. — Тело заберут, — сказал он, уже уходя. — Не оставайтесь здесь надолго. Оз рассеянно кивнул. Он, облачённый в тёмно-зелёный китель и белые брюки, сидел на корточках возле тела, задумчиво потирая подбородок. — Брейк сказал, ты тоже получила письмо. Ты уверена, что тебе стоит находиться здесь? — он поднял глаза, и Шерон восхитила его искренняя забота во взгляде. — Не волнуйся обо мне, — ответила она. — Я хочу помочь — какой-то подлец убивает ни в чём не повинных детей. Мы должны с этим покончить.13.
Смерть решили не предавать огласке. Уже вечером, на закате, Шерон смотрела, как тело Виолетты Уинсли, завёрнутое в саван, грузят на телегу, как рыдает её слуга, так и оставшаяся для Шерон безымянной, как сдержанно утирает глаза уголком сложенного платка маркиза Уинсли, прибывшая два часа назад. Маркиза была в положении, её руки то и дело ложились на округлившийся живот, и Шерил искренне сопереживала горю женщины, носившей под сердцем одного ребёнка, но потерявшей другого. Когда маркиза Уинсли уехала на повозке вместе со слугой своей почившей дочери, Оз увёл Шерон за собой в библиотеку. Он мило улыбался и вежливо шутил о погоде, Шерон столь же мило улыбалась и отвечала. Она хорошо обучилась вести светскую болтовню, игнорируя собственные смятённые чувства. Читальный зал библиотеки встретил их прогорклой сухостью воздуха и напряжённой тишиной. Прислонившись бёдрами к спинке стула, в пол-оборота к дверям, стоял Элиот. Он обернулся на оклик Оза, бросил хмурый взгляд на Шерон. Сидевший на стуле Лео с вежливой и доброжелательной улыбкой поприветствовал вошедших и собирался почтительно встать, но Элиот надавил ладонью на его плечо, бросив короткое: «Сиди и не выделывайся». Лео выглядел бледно, измученно. Шерон нахмурилась. Брейку следовало бы рассказать ей утром о происходящем, а теперь она чувствовала себя не в своей тарелке, будучи неосведомлённой. Брейк сидел напротив Лео. На стол он водрузил жестяную коробку, из которой загребал горстями леденцы, закидывал их в рот и шумно, с чувством пережёвывал. Взгляд его, острый и неприязненный, то и дело устремлялся к расположившемуся рядом с Лео Винсенту. Тот безмятежно улыбался, будто бы не замечая уничижительных взглядов, но сам нет-нет, да взглянет на Брейка, вернёт ему взгляд. От полки к полке прохаживался Гилберт, поигрывая пачкой сигарет. Он порывался вытащить одну, но встречал гневный взгляд Элиота и передумывал. Рядом с Винсентом, по правую от него руку, сидела Ада Безариус, облачённая в дуэльное платье, в точности повторявшее фасон платья Шерон. — Брейк, ты выяснил, сколько студентов участвует в дуэлях? — спросил Оз, отодвигая пустой стул и жестом приглашая Шерон сесть. Брейк покосился на него безразличным, незаинтересованным взглядом. А Шерон так хотелось бы увидеть в этом взгляде искру ревности. — Человек двадцать минимум. Но письма, уведомляющие о новом круге дуэлей, получили не все — человек одиннадцать, не считая нас. — Лео, ты такой бледный, — вставила Шерон. Слова прозвучали невпопад, но её волновал болезненный вид слуги Элиота. — Ты здоров? — Он был ранен на дуэли, — ответил за него Элиот. — Ранен? Лучше расскажи леди Шерон о том, как прямо из его груди извлекли клинок, — проговорил Винсент, улыбаясь. — И, если я правильно понял, сопоставив письма, половина из присутствующих призвана в клуб со сходной целью — служить ножнами для клинков дуэлянтов. Но у твоего слуги клинок особый... — И кто же дуэлянт, а кто — «ножны»? — спросил Оз. — Я, ты, он, — короткий взгляд в сторону Брейка. — Элли. Письмо леди Шерон я не видел, но, думаю, она не из дуэлянтов. — Почему я не дуэлянт? — спросил Гилберт, нервным движением пряча пачку сигарет в карман. — Наверное, потому, что ты ни фехтовать, ни стрелять толком не умеешь, — жизнерадостно ответил Брейк и протянул ему на раскрытой ладони леденец. — Возьми, это утешит тебя. — И как... как это происходит? — тихо спросила Шерон, глядя на Лео. — Клинок из груди — это больно? — Он кровью истекал и на ногах не стоял, конечно, это больно! — Элиот раздражённо фыркнул. Лео сложил ладони на коленях, улыбнулся, и в его улыбке Шерон почудилась странная, немного пугающая отстранённость. — В первый раз ощущения были не самыми приятными. Но сейчас это не больно. Винсент метнул в сторону Лео быстрый пристальный взгляд, но тут же вновь напустил на себя скучающий вид. Он знал что-то, чем делиться не намеревался. Шерон аккуратно прикусила губу, старательно отводя от Винсента взгляд, но не смотреть на него не получалось. Он был неприятным человеком — высокомерным, хитрым, изворотливым и беспринципным, и Шерон предпочла бы вообще никогда его не видеть. Но он — дуэлянт. И он обладал информацией. — Завтра будет новая дуэль, — сказал Брейк, покачиваясь на стуле. — Оз против господина, — он едко выделил последнее слово, — Винсента. Мы все можем прийти и посмотреть, как Оз собьёт кое-чью подгнившую розу. — Вам не стоит так говорить, — вскинулась Ада. Она сидела, прямая и напряжённая, и пальцы её были сжаты в кулаки так, что костяшки побелели. — За столько дней над мистером Винсентом никто так и не одержал верх! Братик, конечно, неплохо обращается с мечом, но... — Неплохо? — хмыкнул Элиот. — Баскервили его хорошо отделали. — Между прочим, тебя в прошлый раз отделали ничуть не хуже, — обиделся Оз. — Там была Цепь! А ты и минуты на ногах не простоял. Ты хоть помнишь, с какого конца за меч браться нужно? Винсент зевнул, достал из кармана тёмно-красного кителя часы и взглянул на время. — Мне пора. Идём, Лео. — Стойте! — Элиот отстранился от стола, подхватил чёрный футляр и, на ходу закидывая лямку из плотной чёрной кожи на плечо, поспешил за Винсентом и Лео. В дверях он обернулся. — В следующий раз, Безариус, драться будем мы с тобой. И ушёл, хлопнув дверью. — Не хочу я с ним драться, — себе под нос проворчал Оз, скрещивая на груди руки и сползая вниз по стулу. — Ты сперва Помойную Крысу победи, — сказал Брейк и помахал ладонью у себя перед носом. — Аж дышать легче стало, когда он ушёл. Он осёкся и посмотрел на Аду. Губы её побледнели и задрожали, а в потемневших глазах отразилась кристально-чистая, завораживающая и по-детски смешная злость. Так злится человек, восставший против гор. И так же злилась Шерон, бессильная против непробиваемого отчуждения Брейка и его стального цинизма. — Вы отвратительны, Брейк, — сказала Ада и встала. — Мистер Винсент — благородный человек, в отличие от вас. Вы ведёте себя неподобающе. — Ада, — Оз попытался взять её за руку, но она вырвала ладонь из его пальцев. — Это всего лишь Винсент. Глупый Оз, подумала Шерон. Ада влюблена и влюблена по уши. Едва Шерон поняла, кто стал объектом воздыханий юной девицы Безариусов, как по спине пробежал холодок. Более неподходящую для влюблённости кандидатуру подыскать было трудно. Шерон стало страшно за Аду. Друг с другом они были едва знакомы, ведь большую часть времени Ада проводила в Латвидже, но она была сестрой Оза, а Винсент был опасен. Он едва не отравил саму Шерон, так чего ему стоило ради достижения своих целей поставить под удар и Аду, воспользовавшись её пылкими чувствами? — Дурак ты, братик, — сказала Ада, порывисто развернулась на каблуках и бросилась прочь из библиотеки. — Ада! — Постой, Оз, — Шерон поднялась. Оз не сможет поговорить с сестрой правильно. Влюблённую девичью душу поймёт только девушка. Влюблённая девушка. А Оз даже влюблён-то не был. — Позволь мне поговорить с ней. Дождавшись кивка от Оза, растерянного и смятённого, Шерон подобрала юбки и торопливым шагом покинула библиотеку. В тишине коридоров, исчерченных полосами света, падавшего в высокие стрельчатые окна, гулким эхом разносился перестук каблуков. Шерон прибавила ходу, а потом сорвалась на бег из опасений упустить Аду. Ада мчалась вниз, точно преследуемая лань — легконогая и неутомимая. Вскоре её шаги стихли, раздался скрип отворяемой двери парадного входа, и Шерон, уже задыхаясь, с колкой болью в боку и сердцем, бешено колотившимся изнутри о рёбра, из последних сил ускорила бег. Она едва не падала с ног, но если упустить Аду сейчас, то потом, в окутанных золотистой дымкой садах её будет уже не отыскать. Платье дуэльного клуба служило хорошим ориентиром — чёрным пятном оно выделялось среди одевшихся в золото и багрянец кустов. Ада остановилась вдалеке, у богатой плодами яблони, и Шерон перешла на шаг, шумно дыша и прижимая ладони в перчатках к ноющему боку. Ада обернулась на её шаги и молча, с блестевшими от злых слёз глазами смотрела, как Шерон устало и совершенно неизящно ковыляет к ней, шурша листвой под ногами. — Я не желаю разговаривать. — Позвольте мне отдышаться, мисс Ада, — ответила Шерон. Ада кивнула, и какое-то время они стояли в молчании, слушая шелест ветра в кронах деревьев. Отдыхая, Шерон украдкой рассматривала Аду, отмечая про себя, как хороша она в чёрном платье, как этот цвет подчёркивает благородную белизну её лица и как красиво плотная ткань обтягивает её пышные, аппетитные для мужских взоров формы. Золотистые волосы Ады не были собраны в причёску и свободно ниспадали на плечи — своеобразная вольность, вполне допустимая в Латвидже и неприличная в высшем свете. — Вы влюблены, мисс Ада, — сказала Шерон, когда дыхание стало ровным. Ада вспыхнула, смущённо отвела взгляд. — Я знаю, братик не одобрит этого, и Гилберт тоже. Но мне всё равно! — Понимаю, — Шерон улыбнулась. — Ведь я тоже влюблена. И моей любви не одобрит ни один близкий мне человек. — Даже Брейк? — Особенно он. Ада помолчала, носком туфли разбрасывая палую листву. Шерон глубоко вздохнула — она ни разу, ни с кем даже намёком не обмолвилась о своих чувствах к Брейку. Она думала, что скорее умрёт, чем потеряет лицо и откроется кому-либо, но сейчас казалось правильным рассказать Аде часть правды о себе. Просто потому, что обе они — похожи. И обе влюблены не в тех, в кого следовало. Аде никогда не стать супругой Винсента — Безариусы не допустят подобного союза. Да и самому Винсенту жена не нужна. Нужно ли ему вообще что-нибудь? Порой Шерон казалось, что единственная цель его жизни — разрушение. Ада прижалась спиной к яблоневому стволу, заложив руки за спину. — И вы сдались, мисс Шерон? Оставили того, кого любите? — У нас есть ответственность, мисс Ада. Я — наследница рода, я выйду замуж за того, кого бабушка сочтёт достойной партией, и это будет правильно. Вы — не наследница, но герцогская дочь и вам так же, как и мне, выходить придётся за того, кто окажется выгоднее семье. И это точно не Винсент Найтрей. У него очень дурная репутация, ваша семья не допустит подобного союза. — Мне всё равно. Мисс Шерон, разве вам никогда не хотелось вырваться из плена условностей? Разве вам не хотелось просто чувствовать? — она улыбнулась. — Ради мистера Винсента я готова умереть. Так почему бы ради него мне не пойти против мнения отца и братика? Они смирятся. — Умереть просто, — ответила Шерон. — А жить, когда против вас настроена собственная семья, очень тяжело. Так ли оно вам нужно, мисс Ада? Разве мистер Винсент любит вас? Разве ради вас пожертвует хоть чем-то? Он зациклен на брате, у него свои цели, он тёмный и опасный человек. — Он не любит меня, — сказала Ада, по-прежнему улыбаясь. — Но я дорога ему. Я знаю его тайны, мисс Шерон, я единственная, кто знает о нём всё. И моей любви хватит для нас двоих. — Он опасен, — повторила Шерон. — Он пытался убить меня. — Я знаю. — Знаете?! — воскликнула она, не сдержав изумления. — И не боитесь, что вы станете следующей? — Не боюсь, — голос Ады стал твёрд. — Я же сказала, что отдам за него жизнь. А что до его привязанности к Гилберту... я готова делить с ним мистера Винсента. Но — только с ним. Шерон глубоко вздохнула. Протянув руку, она дотронулась до румяного яблока, и затянутые в атлас пальцы скользнули по алому боку. Ада ничего не желала слышать про ответственность перед семьёй. Но так ли она была не права? На минутку Шерон ощутила укол острой, горькой зависти. Ада была молодой, красивой, цветущей женщиной. Женщиной, окрылённой своими чувствами, свободной от предрассудков. А Шерон была заперта на все замки. Заперта в теле ребёнка, заперта в клетке общественного мнения, заперта своим положением герцогини. И стало тяжело на душе, будто груз ответственности навалился на плечи всем своим весом и потянул к земле. Как бы поступила матушка на месте Шерон? А ведь бабушка вышла замуж по любви. Но она не была влюблена в собственного слугу. — Если братик будет спрашивать вас о нашем разговоре, передайте ему, что от мистера Винсента я не отступлюсь, — сказала Ада, а потом, оттолкнувшись от дерева, пошла вглубь сада, и шлейфом за ней потянулся мягкий бархатистый шорох листвы. Хотелось бы Шерон быть столь же отважной, как Ада Безариус. Глаза защипало, и Шерон торопливо зажмурилась, гоня слёзы прочь. Женщины дома Рейнсворт не плачут. Женщины дома Рейнсворт — цветы, высеченные из камня. Мягкотелые плаксы не достойны носить эту гордую фамилию. Стало немного легче. Когда Шерон открыла глаза, слёз больше не было, но ком в горле мешал дышать свободно и спокойно. — Шерон! Она обернулась на оклик Оза и заставила себя доброжелательно улыбнуться. Ей нравилось находиться рядом с Озом — точно солнце, он освещал её тёмную эгоистичную душу и дарил то тепло, которого ей, мёрзнущей в своём одиночестве, так не хватало, но сейчас она предпочла бы остаться одна. Но уйти она не могла, ведь Оз волновался о сестре, и с ним следовало поговорить. — Ада уже ушла, — сказала она. — Неужели она и Винсент... — Оз скривился, на ходу срывая с низко висящей ветви яблоко. — Не суди строго, — она улыбнулась. — Мы не выбираем, кого нам любить. Оз хотел надкусить яблоко, но, заслышав слова Шерон, вдруг помрачнел. Хотя он улыбался, улыбка его вышла опечаленной. — Ты права. Шерон присмотрелась к нему. Оз подбрасывал яблоко, и оно с глухими шлепками падало ему в ладонь, а потом вновь подлетало в воздух. — Осень — пора поэтов и пора любви, — сказал она, чуть склонив голову набок и с интересом наблюдая за Озом. — Твоё сердце тоже занято? Он рассмеялся, но смех его вышел резким, немного неестественным и напряжённым. — Не знаю. Да, наверное. Только, ради всего святого, ни о чём не спрашивай! — он резко и звучно откусил от яблока кусок. — Понимаешь, проблемы с головой у нас — это семейное. Мой дядя тоже полюбил женщину не своего сословия, но женился на ней вопреки всему. — Тебе нравится Алиса? — спросила Шерон, и Оз закашлялся. — Нет, конечно! Алиса... — он замолчал, глядя на надкушенное яблоко. — Она хорошая, но... И — снова замолчал, погрузившись в раздумья. Он выглядел подавленным и расстроенным. Шерон стало совестно, что она завела разговор о даме его сердца, и, желая разрядить обстановку, сказала, припоминая иностранные, запрещённые к публикации в Риверре романы: — Ах, неужели Гилберт?.. Она ожидала, что Оз смутится или, что было более для него характерно, воспримет это как удачную шутку и посмеётся от души, но он оставался серьёзен. Только взглянул недоумённо. — Гилберт-то почему? Впрочем, — он снова откусил от яблока и улыбнулся. — Не будем об этом. Не мне осуждать Аду. Но я беспокоюсь за неё. Из всех возможных претендентов она выбрала самого отвратительного. Если Винсент хоть пальцем её тронет... я не посмотрю на то, что он — брат Гила. Да Гил и сам на это не посмотрит, я уверен. Ветер сыпал на них яблоневыми листьями. Было зябко, и Шерон, сославшись на холод, попросила Оза проводить её до гостиной — погреться у камина. Вот только перед холодом в душе огонь был бессилен.