17.
Аду Винсент нашёл плачущей в саду. Она стояла у того самого вяза, возле которого на днях они встретились. Прижавшись затылком к стволу, она смотрела меж наполовину оголённых ветвей в хмурое небо, и по щекам её текли слёзы. Прогремели первые раскаты грома, и в этом рокочущем гуле потонул шорох листьев под ногами Винсента. Ада не услышала его шагов, не обернулась и всё так же стояла, глотая слёзы и с каким-то отчаянием во влажно блестящих глазах высматривая что-то в тяжёлом сером полотне над головой. Винсент хотел развернуться и уйти, едва заприметив знакомое чёрное платье и золото волос, но Ада плакала так горько и, вместе с тем — бесшумно, что он не смог. Он подошёл, не скрывая своего присутствия, но Ада всё равно не замечала его, покуда он не оказался с нею рядом. — Почему вы плачете, мисс Ада? — спросил Винсент. Ему и в самом деле было интересно. Ада отличалась живостью характера и лёгким, весёлым нравом. Винсент ещё ни разу не видел её плачущей. И теперь с удивлением отметил, сколь красивы её слёзы. Многих слёзы портили — опухшие красные глаза, дрожащие губы, сопли. Мерзость. Тихий хрустальный плач Ады был иного рода. — Мы с братиком немного повздорили, — ответила она и улыбнулась сквозь слёзы, отчего лицо её обрело ещё большую мягкость. — Хотите, я убью его? Ада в течение долгого мгновения смотрела на Винсента расширившимися от непонимания глазами, а потом рассмеялась, оценив шутку. В свете того, что она знала о Винсенте, с тем же успехом она могла и испугаться. — Ну что вы, мистер Винсент, — ответила она, утирая слёзы. — Чем он вас обидел? — Он... — Ада замялась, с грустной улыбкой отвела взгляд, и Винсент понял: дело в нём. Это удивило, даже сильнее того, что Ада по-прежнему бережно хранила его выведанные секреты. Девушке не трудно хранить молчание о чём-то, а вот повздорить с любимым братом из-за человека, который не стоит и пряжки от её туфли... Винсент отвернулся, с досадой ловя себя на подобных мыслях. Ада — испорченная девчонка с увлечениями, недостойными благородной девицы, и отчего-то Винсент всё равно чувствовал себя ниже неё. Это бесило. Хотелось сделать так, чтобы они были ровней, чтобы Ада стала так же грязна, как он сам. — Но, по крайней мере, теперь все знают, кем заняты мои мысли, — Ада улыбнулась, и по её щекам снова потекли слёзы. — Мне больше нет нужды скрывать свои чувства к вам. Мисс Шерон сказала, что вы меня не любите, — слёзы закапали по её подбородку, — но это ничего. Вы ведь и себя не любите, совсем-совсем. Моей любви хватит. Я буду любить и за себя, и за вас, мистер Винсент. Самообладание изменило ей и, накрыв лицо руками, она судорожно всхлипнула. Винсент смотрел, как дрожат её оголённые плечи. «Холодно, — отстранённо думал он. — Ей не стоило стоять так долго в саду». Сказанное Адой плескалось где-то на задворках сознания и упорно не доходило. Пошёл дождь. Брызнув на землю россыпью мелких брызг, он тут же обрушился потоком воды. Пока плотная ткань кителя не успела намокнуть, Винсент расстегнул крупные позолоченные пуговицы, снял его и набросил на влажные плечи Ады. Она подняла голову, взглянула на Винсента покрасневшими глазами, будто удивлённая его обходительностью. Винсент и сам был удивлён, ведь ему больше не было нужды обхаживать Аду и притворяться галантным — она уже никуда не денется. — Пойдёмте в дом, — сказал он. Сорочка быстро промокла и теперь неприятно липла к телу. — Вы простудитесь. — Это вы простудитесь, — ответила Ада, кутаясь в тёмно-алый китель. — Я не хочу уходить. Прошу вас, не мокните из-за меня. Винсента её забота раздражала. Ему не нужно, чтобы кто-то о нём беспокоился. Он знал, что сейчас должен уйти, бросить Аду страдать в одиночестве под проливным дождём, и если ей хочется простудиться — пусть так, его это не касалось. — Уходите, — сказала Ада, и в голосе её прорезались повелительные нотки. Такая же взбалмошная и властная, привыкшая командовать и отдавать приказы ангельским голоском, как её брат. Отвратительные люди. Винсент подхватил Аду на руки, и она, вскрикнув, впилась пальцами в его плечи, будто опасаясь, что он бросит её в грязь. Искушение было велико, но Винсент не выпустил её из рук и поставил на ноги, лишь оказавшись под крышей Латвиджа. Ада, мокрая, заплаканная, вдруг улыбнулась ему. — Всё-таки вы очень добрый, мистер Винсент, — сказала она. До чего же люди любят обманывать сами себя. Винсент проводил Аду до женского общежития и напоследок она, уже не смущаясь, не робея, приподнялась на мысках, дотронулась губами до его влажной щеки и, не оглядываясь, торопливо ушла вверх по лестнице. Вернувшись в свои комнаты, Винсент переоделся в сухую одежду и с неохотой взялся за проверку домашних заданий студентов. В большинстве своём писали они сущую ерунду, и Винсенту стало скучно уже спустя полчаса. Пребывая в отвратительном настроении, он решил поставить всем низкие отметки, не утруждаясь чтением и подсчётом ошибок. Лео не было — Оз забрал его и Элиота с собой, и Винсент с облегчением растянулся на софе в надежде вздремнуть. Эхо — тихая, как мышка, сидела себе в спальне и носа не казала, покуда её не позовут. Из объятий сна его вырвал стук в дверь. Винсент открыл глаза и взглянул на вошедшего, не дожидаясь дозволения, Гилберта. Нечастый гость в скромной обители Винсента. Ему что-то было нужно, и Винсент мягко улыбнулся, предвкушая неловкие попытки Гилберта попросить. Он всегда хмурился, разговаривая с Винсентом, нервничал, даже оставаясь внешне почти невозмутимым. Но от Винсента ему своих чувств не спрятать. Некстати вспомнилось признание Ады и её слова. «Вы меня не любите, да и себя тоже, но моей любви хватит на всё» — что-то такое она сказала. Гилберт не любил Винсента. Да и себя он не слишком-то жаловал, мучимый всеми возможными комплексами. Но это не страшно. Винсент мог любить его за двоих. — Присаживайся, — предложил он, и, когда Гилберт занял любимое кресло Лео у окна, сел и сам. — Ты без формы, — заметил Гилберт. — Попал под дождь, — с улыбкой ответил Винсент и протяжно зевнул. — Ты хотел о чём-то меня попросить. Не вопрос — утверждение. Гилберт бросил на него пристальный взгляд, достал сигареты. — Ты не против? — спросил он, уже вытягивая губами одну. — Нет. Я вовсе не против того, чтобы мой любимый брат травил себя табаком. Гилберт его слова проигнорировал, будто не услышав иронии, закурил, выпустил дым в потолок. — Я хотел поговорить о мисс Аде. — Твой господин послал? — Нет, — Гилберт огляделся, видимо, в поисках чего-нибудь, способного заменить ему пепельницу. — Ты ведь знаешь, что мисс Ада... в тебя... — Влюблена, — подсказал Винсент. — Да, — Гилберт машинально стряхнул пепел на пол, и Винсент улыбнулся. Дома, в фамильном имении Найтреев, он часто столь глубоко погружался в свои мысли, что повсюду сорил пеплом, портя дорогие ковры. — Я хочу, чтобы ты отнёсся к этому серьёзно. Не играй с мисс Адой. Она очень хороший и добрый человек, она достойна самого лучшего. — То есть, не меня. Гилберт смутился. — Я не это хотел сказать. Она ведь не нужна тебе. Мисс Ада для меня — как сестра, поэтому... — О Ванессе ты так не заботишься, — сказал Винсент. — Ванесса далека так же, как все прочие Найтреи, кроме Элиота. Но мы не о Ванессе, — он чуть нахмурился; пепел с кончика его сигареты вновь опал на пол. — Скажи ей прямо, что она тебе не нужна, пусть не тешит себя пустыми надеждами на твой счёт. — А если я скажу, что люблю мисс Аду? Повисла густая, тягучая, как карамель, тишина. Гилберт смотрел на Винсента, а Винсент улыбался, читая по его лицу все мысли и эмоции. Простодушный открытый Гилберт. Как просто предугадывать все его слова, как легко его удивлять, манипулировать им. Но Винсенту не хотелось манипулировать Гилбертом. Он уважал его свободу, не вмешивался в его дела и позволял ему самостоятельно выбирать камни, о которые хочется споткнуться. — Ты серьёзно? — Гилберт поднёс сигарету к губам и замер, так и не затянувшись. — И ты попросишь её руки у мистера Зая Безариуса? — Когда я захочу отправиться на тот свет — обязательно, — заверил его Винсент. — Да, мистер Безариус никогда не даст своего согласия. Но разве тебя это остановит? Винсент в недоумении поднял брови. — Предлагаешь мне жениться на мисс Аде тайком, а потом привести её в дом к ненавидящим Безариусов Найтреям и заявить: «Знакомьтесь, это — моя супруга, любите её, несмотря на то, что она — Безариус?» — Винсент от души рассмеялся. — Элиот первый проткнёт меня мечом. — Ты способен говорить серьёзно? — Гилберт хмуро взглянул на веселящегося Винсента. — Ты сказал мне правду относительно своих чувств к мисс Аде? — Нет, конечно. Тебе ли не знать, что я не умею любить никого, кроме дорогого брата, — Винсент улыбнулся, заметив, как досадливо скривился Гилберт. — Иногда ты хуже Брейка. Винс, я прошу тебя, будь с мисс Адой честен и обходителен. Если она тебе не нужна — не мучь её. Если нужна — делай всё по правилам. — Боишься, что я обесчещу её? — Винс! Да, чёрт побери, этого я и боюсь. Я прекрасно помню, сколько раз ты стрелялся на дуэлях с братьями и отцами опозоренных тобой девиц. Мне стыдно за тебя, — он помолчал, пуская дым. — Разбитое сердце мисс Ады как-нибудь срастётся, ты забудешься, а честь к ней уже не вернётся, и родной отец откажется от неё. Ты не столь жесток, чтобы так поступить, я уверен. Ты не тронешь мисс Аду. — Хорошо, Гил. Я сделаю, как ты просишь. «Женюсь на Аде Безариус, и у нас будет много маленьких ублюдков, которых я буду душить в колыбелях». Уходить Гилберт не торопился — сидел в кресле, мусолил сигарету, перебегал взглядом с потолка на пол и обратно. Наконец он проговорил: — У меня есть ещё одна просьба. — Не дождавшись ответа, он вздохнул и продолжил: — Не сражайся с Озом. Пропусти дуэль либо дай ему победить. Разговор об Аде был предсказуем, а вот просьба о проигрыше оказалась неожиданной. Винсент с трудом мог поверить, что Оз Безариус опустился до того, чтобы подсылать к нему Гилберта и давить на родственные чувства. Это была та просьба, которую удовлетворить Винсент не мог. Ему было жаль отказывать Гилберту, но и расставаться с Лео, своим личным ключиком к мечте, он не собирался. В молчании Винсент сидел, откинувшись назад и глядя на брата. Гилберт его пристального взгляда не выдержал, отвернулся. — Это — дуэль, — напомнил Винсент. — Назови мне хоть одну причину, по которой я должен выполнить твою просьбу. — Зачем тебе Лео? Он не нужен тебе. Ты участвуешь просто потому, что так велело руководство Пандоры. А Оз хочет... подружиться с Лео. — Подружиться? — Винсент усмехнулся. — По-моему, его подростковые желания простираются несколько дальше простого «подружиться». — Не говори так. Пожалуйста, сделай, как я прошу. Оз не очень хорош в ближнем бою, долго Лео у него не пробудет, и ты сможешь забрать его обратно. Винсент поднялся, подошёл к креслу, в котором сидел Гилберт. Дождь всё лил и лил, стёкла от влаги были мутными и запотели изнутри. На Гилберта Винсент не смотрел — дотронувшись пальцами до стекла, он наблюдал, как от его отпечатков вниз устремляются мелкие капли. — Я сделаю, как ты просишь, — сказал он. Гилберт расстроится, если ему отказать, а расстраивать брата он не любил. У него так мало радостей в жизни, почему бы и не пойти ему на уступку? Вот только уступать ради Оза и странной привязанности Гилберта к этому глупому мальчишке Винсент не хотел. Потому ему придётся сделать так, что Гилберт сам откажется от своей просьбы. — При одном условии. — Что за условие? Винсент упёрся ладонями в подлокотники гилбертова кресла, склонился над ним, и длинные влажные пряди соскользнули с плеч. — Ты так заботишься об Озе, — с улыбкой сказал Винсент. — Может, позаботишься и обо мне? — Гилберт столько лет, с самого детства, заботился о нём. Он выдержал столько, сколько не выдерживал ни один мальчишка в те времена. Любой бы на его месте бросил слабого, никчёмного брата, приносящего несчастья. А он не бросил. Тянул за собой, страдал, но тянул. — Поцелуй меня, Гил. И я выполню твою просьбу — отдам Озу мальчика. Гилберт смотрел на Винсента. На его лице застыло немое удивление, пальцы сжались в кулаки, будто он пытался совладать с собой, но не мог. Конечно же, не мог — Гилберт никогда не владел собой в достаточной степени. И только поэтому Винсент ещё тешил себя надеждой на то, что Оз для него — просто господин. Ведь слабый, неспособный противостоять искушениям Гилберт давно перешёл бы черту. А он заботился об увлечениях Оза, старался подсунуть ему избранный объект для воздыханий. Но Оз — просто ветреный пустоголовый мальчишка, ни одна эмоция в нём не задержится надолго. Он наиграется с лишённым воли Лео и остынет. А Лео останется с ненавистью к нему, к себе, или даже к Винсенту. Нет, владеть им мог только Элиот. И Элиоту-то Винсент без сожалений вручил бы свой трофей, сколь бы сильно не было искушение самостоятельно им воспользоваться. И Оз, и Ада — оба они отвратительны. Аде Винсент тоже когда-нибудь надоест. Она потешит своё самолюбие заботой о нём, настрадается вволю, а затем решит, что пора страдать с кем-нибудь другим. Сестра милосердия. Девочка-рыцарь. Винсент наклонился ниже. Гилберту некуда было бежать, и, точно загнанный в угол зверь, он замер, не смея шевельнуться. Винсент накрыл его сухие, неподатливые губы своими, сжал влажными пальцами его подбородок, надавил на скулы, вынуждая приоткрыть рот. Но губы Гилберта были горькими, а сам поцелуй — безвкусным, и даже зрительный контакт не добавил остроты ощущений. Винсент просто ничего не почувствовал. Как будто пил дождевую воду. Он отстранился, отёр чужую слюну с уголка своих губ. — Иди, Гил, — проговорил он. — Твой господин ждёт тебя. — Ты... — Я выполню твою просьбу, — солгал он. — Уходи. Гилберт встал, потоптался немного в нерешительности, а затем стремительно вышел из комнаты. На полу близ кресла остался рассыпанный пепел и позабытая упаковка сигарет. Винсент вытянул одну. Он пробовал курить, но с сигаретами у него не срослось — всё, что он ощущал, это противную горечь во рту и отвратный запах дыма, забивавшегося в лёгкие. Он не понимал, почему Гилберт, единожды начав курить, не мог теперь бросить, хоть и пытался раз семь или восемь.18.
Темнело. Винсент позвал Эхо и велел ей зажечь свечи. Пока она ходила по гостиной с лучиной, Винсент, сидя в кресле, бездумно вертел в руках сигарету, а потом поднёс её кончик к огоньку свечи, дождался, когда табак займётся, и неглубоко затянулся. Ему не хотелось курить, ему хотелось ощутить горечь на языке, и табак подошёл как нельзя лучше. Винсент хотел привлечь к себе Эхо, обнять её, уткнуться в её белую шею, проверить, как больно ей будет от ожогов на руках, но в дверь постучали, и Эхо впустила гостью. — Я принесла ваш китель, — сказала Ада, робко проходя в гостиную. К груди она прижимала тёмно-красный свёрток. — Он успел немного высохнуть, но будет лучше, если ночь он ещё повисит на стуле, чтобы завтра на дуэль вы могли его надеть. Эхо задула лучину и тихо выскользнула за дверь спальни. Чем она занималась весь день, Винсент не знал, да и не стремился узнать. Может, писала в своём дневнике. Как-то он почитал сухие лаконичные записи, но не одолел более двух страниц. Ада увидела сигарету в руках Винсента, и добродушно-смущённое выражение её лица изменилось. Нахмурившись, она аккуратно положила свёрток на софу, пересекла гостиную и выхватила сигарету. — Ваш брат — плохой пример для подражания, — сердито сказала она. Винсент усмехнулся. После всего, что он делал с собой и другими, одна сигарета вряд ли могла повредить ему. Ему уже ничто не могло навредить, как ничто не могло быть опасным для мертвеца. Он мёртв. Он — лишь оболочка, которую от саморазрушения удерживают тонкие нити. И скоро эти нити лопнут. Но лопнуть им Винсент не позволит до той поры, пока не получит силу, способную изменить мир. Винсент притянул к себе Аду, и она, удивлённая, не сопротивлялась. Легко и податливо она опустилась к нему на колени, пунцовая от смущения, но всё ещё рассерженная и оттого удивительно похожая на распушившуюся кошку. — Курение — это плохо, — всё, что она нашла сказать. — Пусть, — ответил Винсент. — Давайте, мисс Ада, сегодня будет вечер плохих поступков. Осторожно он взял Аду за запястье, чуть повернул так, чтобы можно было прихватить губами кончик сигареты, затянулся, не выдыхая дым. Ада не спускала с него глаз; под большим пальцем пульсировала её жилка. Подняв голову, Винсент зарылся пальцами свободной руки в волосы Ады, надавил ей на затылок, вынуждая наклониться к нему, коснулся её губ своими, и выдохнул в её рот прогорклый дым. Ада закашлялась, но отстраниться Винсент ей не позволил, держал крепко, пока Ада глотала дым и захлёбывалась кашлем. Острые коготки Ады до боли впились в его плечи, и Винсент понял, что теряет голову. Ада была желанна, губы её — горячи и даже сквозь горечь ощущалась их приторная сладость. — Ко мне приходил Гил, — тихо проговорил Винсент в губы Ады. — Просил оставить вас, мисс Ада. — Вы ведь не послушаете его, мистер Винсент? Рука его скользнула Аде под длинные юбки. Ада шумно выдохнула, когда его ладонь легла на её колено и прошлась вверх до бедра. — Он боится, что я поступлю с вами дурно. Боится, что я вас обесчещу. — Вы... вы не сделаете ничего плохого, мистер Винсент, я знаю. Голос её дрожал, дыхание становилось всё учащённее, пока ладонь Винсента гладила её ноги. Какая мисс Ада, оказывается, чувствительная. И — доверчивая. Комнаты Винсента — проходной двор. Войти могли в любую минуту, даже не утрудившись стуком. И опасность оказаться увиденными будоражила чувства столь же остро, как ощущение чужого тела в руках. Благовоспитанная девица Ада таяла в его руках, послушная, сговорчивая. Но её взгляд не был взглядом обуянной похотью женщины. У Ады были чистые, ясные глаза, и она улыбалась, глядя на Винсента. Окружённые зыбким золотистым сумраком и шелестом дождя за окном, они долго сидели так и играли в занимательную игру: «Удержи себя на грани». Они разговаривали о пустяках, но рука Винсента всё это время находилась под юбкой, гладила ноги в чулках, и голос Ады то срывался на сдавленные всхлипы, то опускался до низкого, горячившего кровь шёпота. Когда напольные часы пробили девять, Ада встрепенулась, прижалась щекой к плечу Винсента. Ей нужно было уходить — скоро могли вернуться Элиот с Лео, а то и в компании с Озом, а дверь была не заперта. Винсент с удивлением понял, что не хочет выпускать Аду из рук, что ему приятна тяжесть её веса на коленях, её обжигающее дыхание на шее, её мягкий говор ни о чём. Ада могла говорить без умолку, едва ли нуждаясь в поддержке своего монолога, но иногда она напряжённо замолкала, и тогда тишина вокруг становилась неуютной, невыносимой, и Винсент сам вставлял фразу-другую, выводя Аду на новую тему. В гостиную осторожно заглянула Эхо, и Ада пугливо сжалась. Она готова была соскочить с колен Винсента, но он удержал её, крепко прижав к себе за талию. — Эхо просит прощения, но господину Винсенту письмо от Края Света. Винсент поманил Эхо к себе, взял у неё письмо, распечатал и пробежался по содержимому взглядом. Он не возражал, когда Ада, подчиняясь извечному женскому любопытству, тоже заглянула в его письмо. «Винсент Найтрей, я прошу вас явиться на Арену безотлагательно для встречи со мной. Искренне ваш, Край Света». Короткая записка без каких-либо пояснений. Винсент перевернул лист в надежде увидеть хотя бы намёк на объяснение подобной спешки, но оборотная сторона была пуста. — Я пойду с вами, — сказала Ада. Она выскользнула из объятий Винсента, поправила смятые юбки, пригладила волосы и вздохнула полной грудью, выравнивая сбитое дыхание. — Милая мисс Ада, вам следует отправиться в общежитие, — ответил Винсент. — Я возьму с собой Лео. — Нет. Я вынуждена настаивать. В прошлый раз вас вполне могли бы убить. Винсент встал, сложил письмо и бросил его на стол. Надевать фрак он не стал и вышел из комнаты, как был — в коричневых брюках, сорочке и чёрном жилете поверх неё. Ада, подобрав юбки, поспешила за ним, будто бы ничуть не обескураженная его молчанием. По пути им попадались студенты, торопившиеся в общежития до комендантского часа, и преподаватели. Все вежливо кивали Винсенту и желали доброго вечера, он бросал им ответные, пустые вежливости, хотя мысли его были заняты Диосом Баскервилем. В прошлый раз Диос ясно дал понять, что Винсент не готов получить обещанную силу. Кроме того, Диос явно был разочарован и раздражён. Винсент терялся в догадках, что же могло заставить Диоса призвать его в столь поздний час после недавней неудачи. Арена сегодня была необычайно красива. Ада, очутившись наверху, не сдержала восхищённых возгласов и, будто позабыв, для чего они пришли, бросилась к розовым кустам, усыпанным бирюзовыми искрами светлячков. Светлячки в траве кинулись врассыпную, и за Адой в бледном сиянии пролегла тропинка темноты. Из-за кустов выступил Диос. Ада замерла, а потом как-то тяжело осела, будто марионетка, чьи нити вдруг лопнули. Диос подхватил Аду, бережно опустил её в траву. — Девушке не стоило приходить, — сказал он, сидя подле неё на корточках. С какой-то затаённой нежностью на дне тёмно-зелёных глаз он смотрел на ровно дышавшую Аду. Винсент моргнул, и Диос вдруг пропал. Ада мирно спала, волосы её разметались по траве, и светлячки облюбовали её саму, рассаживаясь на светлых прядях, на щеках, на плечах, теряясь в складках юбки. Кожа Ады в мертвенном бирюзовом свете казалась особенно бледной, безжизненной, а сами светлячки напоминали россыпь цветов — крохотных соцветий незабудок. Ада будто лежала в гробу на зелёном бархате, осыпанная цветами. — Ты хотел, чтобы я стёр из мира память о тебе, — услышал Винсент. Он развернулся, но не обнаружил никого позади себя. Он не был безоружен — револьвер, заткнутый за пояс, грел поясницу, но Винсент сомневался, что Диоса можно ранить пулей. — Но этого никто не согласится сделать. Даже сама Воля Бездны. — Почему? — спросил Винсент в пустоту и взмахом руки отогнал назойливых светлячков, лезущих в лицо. — Ты — ключевая фигура. Конь, а может быть, даже ферзь. Не станет тебя — не станет этого будущего. Всё изменится, история пойдёт по-иному. Мне всё равно, я не связан с этой эпохой. Но мне жаль тех, кто хочет жить так, как живёт. Ты — жалкий слабак, вбивший себе в голову, будто имеешь право решать за других. Прошлое ты не изменишь уже никогда. Но, — голос, звучавший будто отовсюду, смягчился, — ты можешь исправить ещё несовершённое зло. Предотвратить его. — О чём ты? — Винсент запрокинул голову, всматриваясь в небо. Казалось, будто с ним говорили сами звёзды. — Умри. Винсент обернулся, заслышав шорох шагов. По траве к нему, с тяжёлым алым плащом на плечах, шёл Лео. Светлячки запутались в его волосах и были похожи на искристый ледяной венец. В руках у Лео блестел крохотный, причудливо украшенный флакон. — Мне дано видеть многое. Ты станешь причиной бед ещё больших, чем уже случившиеся беды. Избавь брата от страданий — он страдает по твоей вине. Избавь от себя девушку. Избавь от себя весь этот мир. Ты — ребёнок несчастий, разве достоин ты жизни? Винсент рассмеялся — тихо, мягко. Он взял из рук Лео флакон, встряхнул вязкую жидкость внутри. Он знал этот яд — «золотые слёзы», убивающие быстро, почти безболезненно. Человек чувствует лёгкое головокружение, теряет сознание и уже никогда не просыпается. Милосердная смерть. Он разжал пальцы, и флакон упал ему под ноги. Толстое стекло не разбилось, флакон затерялся где-то в траве. Винсент всё смеялся, не в силах замолчать. Какая ирония. Сам Диос Баскервиль упрашивает его умереть, а будущий Глен Баскервиль подносит ему яд. — У меня есть револьвер, — сказал Винсент. — Если я захочу умереть, то пущу пулю себе в висок. — Не самая красивая смерть, — ответил Диос. — Но — желанная. Хочешь, я открою тебе тайну? — Винсент спиной ощутил чужое присутствие и в очередной раз развернулся, но позади него никого не было. — Все люди хотят умереть. Ты хочешь умереть — алчешь смерти. Девушка, Ада Безариус, хочет умереть — из-за тебя, из-за семьи. Она ещё не знает об огоньке этого желания, что тлеет где-то в глубине её сердца, но она с радостью умрёт, если ей выдастся такой шанс. Оз Безариус хочет умереть. Лео Баскервиль хочет умереть. Шерон Рейнсворт хочет умереть. Гилберт Найтрей... вернее. Гилберт Баскервиль — тоже хочет умереть. Умереть хотели почти все, кто приходил сюда в поисках силы, способной изменить мир, но искали они смерти. Раздался мягкий далёкий перезвон, будто зазвонил серебряный колокольчик. Винсент поднял голову; от мерцающего замка вниз расцветала хрустальная винтовая лестница. — Вы все ищете своего уютного гроба. Птенцы, снедаемые паническим страхом разбить скорлупу и сражаться. Жалкие цыплята. Диос стоял рядом с Винсентом и теперь его гулкий голос звучал чётко, не разносясь эхом по арене. — Многие с готовностью умирали. Они брали верёвки и шли писать прощальные письма. Они брали яды и прятались в лесах, чтобы там их никто никогда не нашёл. Поступишь так же? Или поднимешься по лестнице и попробуешь завладеть силой? Не ответив, Винсент прошёл по арене и стал подниматься наверх. Хрустальные ступени были крутыми, скользкими и до того прозрачными, что от высоты кружилась голова. Высоко в небе слышался металлический звон, давил на виски, внушал странный, неистовый ужас. И, даже не преодолев половины пути, Винсент вдруг понял: он не сможет. Что бы ни ждало его там, наверху, он не преодолеет это. Диос прав, все они — жалкие и слабые птенцы. Винсент хотел смерти, но боялся уйти, оставив Гилберта с воспоминаниями о нём. Сожаления о прошлом разъедали его душу. Он никогда не мог простить себе своё рождение, не мог простить все свои грехи. Винсент поднялся на площадку, обнесённую серебряной, увитой плющом оградой. Впереди путь преграждали массивные, заросшие тёрном мраморные врата. Винсент стоял, смотрел на эти врата, слушал нарастающий металлический гул, и понимал, что не подойдёт, не попробует голыми руками содрать тернии. И вдруг стало нестрашно умирать. Он поднял голову. В воздухе висели клинки, и лезвия их тускло мерцали в свете звёзд. — Это — мечи человеческой ненависти, — сказал Диос. — Ты не знаком со словом «ответственность», но посмел подняться сюда. Любая сила — ответственность. Иди до конца. Вспомни о чести. Словно во сне Винсент подчинился, сделал шаг к вратам с барельефами роз, протянул руку, и мечи стальным дождём метнулись к нему. Один клинок вонзился в спину, острие его вышло из груди, на хрустальный пол закапала кровь. Другой — вошёл меж рёбер. Третий проткнул плечо. Четвёртый снова проткнул спину. Клинок за клинком вспарывали тело Винсента, боль ослепляла, гасила сознание. Крик рвался из груди, но Винсент давил его. Во рту чувствовался металлический привкус, по подбородку потекло что-то липкое и горячее. Тело содрогалось от боли, точно Винсент был живой бабочкой, наколотой на булавки. — Винсент! Всё плыло перед глазами. Но Аду — растрёпанную, спотыкавшуюся, едва ли не ползшую по ступеням, он различил. Мечи негодующе зазвенели, готовые обратить свою чистую, абсолютную ненависть к любому, подошедшему слишком близко. Ада добралась до площадки и, придерживая юбки, подбежала к Винсенту. Она взяла его лицо в свои тёплые ладони, по её щекам потекли слёзы. — Я освобожу тебя, — пообещала она. — Я разобью все эти мечи. Винсент опустил взгляд и увидел, что клинки, пронзившие его, росли отовсюду, даже из пола, пригвождая его к одному месту. Он не мог упасть, не мог потерять сознание и почему-то не мог умереть. Мечи в ярости загудели, задвигались, и из ран Винсента хлынула кровь. — Сделайте что-нибудь! — крикнула Ада, обернувшись к Диосу. — Спасите его! Диос молча смотрел, как Ада хватает руками заточенные до бритвенной остроты клинки, как режет об них атлас перчаток, как в отчаянном бессильном гневе стаскивает их с рук и режет о края уже ничем не защищённые ладони. Она плачет навзрыд, громко кричит, надсаживая горло, стонет, хватает окровавленными руками рукояти мечей, тянет их на себя, но мечи не слушаются, лишь предупреждающе звенят и гудят, гоня Аду прочь. Ада поцеловала дрожащими губами губы Винсента, отстранилась, и губы у неё были алыми от крови.