Нам говорит согласье струн в концерте, Что одинокий путь подобен смерти. Уильям Шекспир
22.
Прозрачными синими сумерками над дорогой стелился поздний осенний рассвет. Утро выдалось свежим и пронзительно-тревожным. Всю ночь, проведённую в тряском экипаже на бархатных и мягких, но совершенно для сна неприспособленных подушках, Рейм видел жуткие, бередившие душу сны и теперь встречал рассвет в раздражении. Впрочем, раздражение это дальше него самого не пошло, и с извозчиком он был предельно вежлив, равно как и со встретившим его лакеем. Академию Латвидж Рейм помнил плохо, зато ректор оставил о себе воспоминания исключительно благостные. Ректор был мил, вежлив и с искренней заботой относился к своим подопечным, что Рейма не могло не восхищать. Он с трудом справлялся с одним-то ребёнком, вынужденный, по крайней мере, треть своей жизни тратить на Брейка и на заботу о нём. Ректору же, со всей его бесконечной доброжелательностью, удавалось держать Латвидж в ежовых рукавицах и поддерживать статус одного из лучших учебных заведений мира. Рейм не собирался оставаться надолго и планировал уехать уже вечером, но от предложенных комнат всё равно не отказался — он устал с дороги и был не прочь привести себя в порядок, да и с Брейком никогда нельзя быть уверенным, где окажешься на исходе дня. С собой у Рейма была только дорожная сумка, полная документов, с которыми герцог Барма велел расправиться в ближайшие дни, и предметов первой необходимости. Сумку он поставил на пол, потом скинул плащ, перебросил его через спинку стула и уже собирался ослабить ворот сорочки, чтобы окунуть в холодную воду лицо и руки, когда в дверь без стука вломился Брейк. Он умудрялся сочетать в себе мнимую вялость движений, ленцу и изящную плавность с острой, но будто скрытой под мягким приятным атласом напористостью. Невозможный человек. Рейм догадывался, что о его приезде Брейк узнает очень скоро, но не ожидал подобной прыти. Со вздохом он отодвинул от себя таз с водой. Умыться он успеет, а вот Брейк не отвяжется, пока не вызнает причину, вынудившую Рейма приехать в Латвидж. Рейм достал из дорожной сумки жестяную коробку со сладостями, поставил её на стол и прижал крышку ладонью. Взгляд Брейка загорелся, но он держал себя в руках, ничем не выдавая своей заинтересованности в презенте. — Это — тебе, — сказал Рейм, постукивая кончиками пальцев по жестяной крышке. — Ну так отдай, — притворно безразличным тоном отозвался Брейк, со всей присущей ему бесцеремонностью занимая застеленную кровать. — Ты знаешь, для чего я приехал. Воцарилась напряжённая тишина. Брейк смотрел на коробку сладостей, будто позабыв о Рейме, но вот сам Рейм о Брейке забывать вовсе не собирался. Он стукнул по крышке ногтями, отчего звук вышел громким и дробным. — Понятия не имею, — отозвался Брейк, бессовестный лжец. — Отчёты, — чётко и раздельно проговорил Рейм. — От-чё-ты. С момента своего приезда в Латвидж ты не прислал ни одного письма, не написал и пары строк, не говоря уж о подробном изложении всего происходящего. Пандора, отправляя тебя сюда, велела держать всех в курсе. А ты — как всегда, — Рейм вздохнул, снял очки и стал протирать их мягкой тряпицей. — А получаю за тебя потом я. Скажи на милость, неужто так трудно сделать несколько записей, изложив в них самое важное? Ты хоть понимаешь, что в Пандоре царит суета, ведь многие сотрудники отправили в Латвидж своих отпрысков? — Не люблю бумажную волокиту, — последовал лаконичный ответ, и Рейм сдался. Отдал коробку Брейку и, пока тот сидел, рассматривая содержимое, точно ребёнок, и выбирал что повкуснее, Рейм достал свои дневниковые записи, на основе которых всегда составлял личные отчёты. Памяти он не доверял и торопился поскорее запечатлеть на бумаге первые впечатления от Латвиджа. «Едва въехав на территорию академии, — писал он торопливо, обмакивая перо в чернила, — я ощутил тревогу. Эта тревога давила — да и сейчас давит, словно кто-то наблюдает за мной, и мне становится всё неуютнее. У этого здания точно есть глаза и уши — практически в прямом смысле». Писал он стоя, опершись левой рукой на столешницу. Почерк из-за неудобной позы вышел скачущим, но Рейм вполне удовлетворился своими записями — кроме любопытного Брейка их никто не читал, а в отчётах Рейм писал аккуратно и ровно, выводя буквы идеальным каллиграфическим почерком. — Рассказывай, — велел Рейм, держа перо наготове. — О сколь многом мы не осведомлены? — О многом, — уклончиво ответил Брейк. — Почему об этом нужно говорить именно сейчас? — Я планирую покинуть Латвидж в семь часов вечера, — сказал Рейм. — Чтобы успеть добраться до особняка герцога Бармы не позже полуночи. Времени, как ты сам видишь, у меня мало. — Гляди-ка, — Брейк взял из коробочки немного белого воздушного зефира и перевёл взгляд в окно. — Кажется, погода не хочет, чтобы ты уезжал. Рейм подошёл к окну, выглянул наружу. Собирались неторопливые, степенные, грузные, как почтенные матроны, тучи. Такие тучи часто несли с собой грозы — спутниками их был неизменный ветер, температура падала, и Реймом овладевала апатия. Он не любил непогоду. Он не был слаб здоровьем, но в грозы зачастую не слишком хорошо себя чувствовал, что не мешало ему с головой погружаться в работу, забывая о недомогании. — А мне пора, — сообщил вдруг Брейк. Лишь теперь невнимательный из-за нехватки сна Рейм заметил, что Брейк пришёл к нему в сорочке, выправленной из брюк, и даже не потрудился застегнуться до конца. — Преподавательская деятельность ждать не будет. — Но… — А вечером, — он встал и, прихватив с собой коробку, направился к выходу, — я расскажу много занимательных вещей о тайне Латвиджа. И был таков. Кольнула бессильная злость — в очередной раз Рейма ловко обвели вокруг пальца и решили за него. Скрепя сердце он кликнул слугу и попросил отвезти герцогу Барме письмо, которое тут же быстро и набросал. В письме он сообщал, что вынужден задержаться до следующего дня, чтобы предоставить полный отчёт. Слуга забрал письмо, получил монетку и ретиво выскочил за дверь, а Рейм принялся за сложенные в дорожной сумке бумаги. Брейк мог себе позволить играть в преподавателя, сколько заблагорассудится, а у Рейма времени на развлечения не было. К обеду заглянула Шерон и застала Рейма за неловким поглощением обжигающе-горячей пищи без отрыва от работы. Он даже не сразу заметил постороннее присутствие в комнате и отвлёкся только на приглушённый смешок. Раньше подобное заставило бы его смутиться, но Рейм давно научился уважать свой труд, получать от него удовольствие и не вестись на вежливые насмешки, как Брейка, так и самой Шерон. Шерон пробыла недолго. В компании со служанкой Анной она сидела на софе, облачённая в странное траурно-чёрное платье, покроем напоминавшее одежду военного образца прежнего столетия. Плечи Шерон были неприлично обнажены для дневного туалета, но она, кажется, чувствовала себя комфортно с голыми руками. Перчатки на ней тоже были чёрными в нарушение всех правил этикета. Шерон выглядела, как вечерний цветок, готовый распуститься и украсить собой бальный сад. Но бал только завтра или послезавтра, точной даты Рейм, незаинтересованный в подобных развлечениях, не помнил. — Вы странно одеты, — сказал он в надежде, что Шерон поймёт его слова правильно и не сочтёт их за нечто неприятное для себя. — Тебе не нравится? — спросила она с улыбкой. — Ада Безариус носит в точности такое же платье, как и другие девушки-участницы дуэлей. Единая форма делает сплочённее мужчин, но печалит женщин. Знал бы ты, как мне хочется вылезти из этих надоевших тряпок и облачиться в нормальное, привычное платье! — Понимаю, — ответил ничего не понявший Рейм. — Есть сведения относительно окончания дуэлей? — Пока никаких. Брейк победил Оза и забрал себе положенный в награду трофей — того мальчика, помнишь его? Лео, слуга Элиота. Мы не знаем, почему именно он. Но Брейк что-то от меня утаивает. Как всегда, — Шерон улыбнулась, и улыбка её вышла доброй, мягкой, но тоскливой. Когда-то Рейм думал, что влюблён в Шерон. Повзрослев, он понял, что любовь с его чувствами к ней и рядом не стояла, а та привязанность, что он испытывал к Шерон, звалась иначе и была глубже, сложнее. Любовь Рейм полагал очень простым, примитивным и разрушительным чувством, а потому был искренне рад, что лишён его. Он радовался и за Брейка, влюблённого только в леденцы и в свой клинок. Шерон же с легкомысленностью, свойственной дамам её положения, зачитывалась любовными, приторными, как сахар, иностранными романами. Рейм смотрел на это со снисходительностью старшего брата. Вместе с Брейком он считал себя обязанным заботиться о Шерон так, как приличествует заботиться о младшей сестре. Пока однажды не понял, что Шерон всё-таки леди, а не ребёнок, каковой Рейм упорно её видел. Она выросла, расцвела и отчего-то оказалась неспособна руководствоваться, как подобает герцогине, разумом. Должно быть, она полагала себя великой притворщицей, талантливой лицедейкой, сросшейся воедино со своими масками, но Рейм видел долгие, полные томительных мечтаний взгляды, направленные на Брейка. Герцогиня Рейнсворт тоже их видела и лишь снисходительно посмеивалась над очарованной Брейком внучкой. Она подтрунивала над Реймом, намекала ему, что мешать Шерон играть в любовь не следует, но Рейм оптимизма герцогини не разделял. Он опасался за Шерон и, — более всего, — за Брейка. Он любил Шерон и уважал её, но с неё взятки гладки, а у Брейка была только она одна. Тот так тяжело сходился с людьми, что казалось невозможным представить его душой компании. Шерон была близка ему по духу, но, по мнению Рейма, всему следовало замереть и оставаться на своих местах: леди Шерон — быть доброй и близкой, но госпожой, а Брейку — бестактным и ироничным, но слугой. Это были доводы разума, а разуму Рейм привык доверять больше, чем чувствам. Шерон умело строила беседу, позволяя себе обронить намёки на те крупицы знаний, которыми она владела, при этом поддерживая брейкову игру в «заинтригуй Рейма». И Рейм смирился — пошёл у неё на поводу, позволил ей дразнить себя неведением. У Шерон это получалось хитро, ненавязчиво. Рейму следовало бы втайне обижаться на насмешливую госпожу, но от такого вольного с собой обращения он только чувствовал себя немного ближе к ней. Шерон была для Брейка семьёй, как семьёй для него был и Брейк. Он не боялся оказаться при них третьим лишним, но боялся, что сами они разобьются, не выдержав множества условностей и цепей, на которые сами и обрекли бы себя. Рейм внимательно слушал Шерон, отвечал ей, а сам смотрел на её миловидное, по-детски округлое лицо, и пытался понять мысли Брейка. Тот бывал проницателен в сложных вещах, но напрочь слеп в вещах простых и житейских. Ему могло быть и невдомёк, как безнадёжно влюблена в него леди Шерон. Когда Шерон ушла, обед Рейма, отставленный в сторону в угоду правилам приличий, давно остыл.23.
За день дождь так и не пошёл. Впрочем, Брейка вряд ли волновало наличие или отсутствие дождя — он манипулировал Реймом, дёргал за ниточки и Рейм делал то, что хотелось Брейку. Это было столь привычно и проверено временем, что даже желания злиться уже не было. Чем бы дитя ни тешилось, как говорится. К вечеру Рейм решил прогуляться по саду, знаменитому своим великолепием в осеннюю пору и в весенний цвет, и именно тогда дождь всё-таки пошёл. Перестук капель застал Рейма на полпути к парадному входу, и ему оставалось либо мокнуть под дождём, чего привыкшему к относительному комфорту Рейму не хотелось, либо развлекать себя сомнительной ценности прогулками по бывшей тюрьме, ныне — академии. Рейм предпочёл второй вариант. С документами для герцога Бармы он давно закончил и теперь был предоставлен самому себе, пока Брейка где-то носило. Лекции у студентов закончились ещё пару часов назад, но, верный своему слову, Брейк в течение дня так и не заглянул к Рейму — хотя бы из простой вежливости. Он словно не знал, что в обществе принято уделять друг другу внимание, быть уважительными и даже иногда справляться о том, насколько удобно устроился гость. Но, возможно, именно за живость характера и за полнейшее нежелание делать что-либо наперекор самому себе, Рейм и ценил Брейка. У слуги Рейм раздобыл свечу и пошёл вперёд, наугад выбирая, куда стоит свернуть. Зрелище, представавшее его глазам, впечатляло — архитектура Латвиджа воплотила в себе два казалось бы несовместимых стиля: тяжеловесный, угнетающий стиль крепости для преступников и лёгкую воздушность пансиона для отпрысков дворян. Человек практичный по натуре, Рейм не мог с точностью определить для себя, насколько эстетично выглядят подобные конструкции, но впечатление они всё равно производили. За спиной Рейма слышался утихавший с каждым его шагом гул голосов. Рейм отдалялся от общей гостиной и от людных коридоров, но заблудиться он не боялся — Латвидж был тюрьмой, а не замком, предназначенным для обороны и осады, здесь не могло быть извилистых потайных ходов и лабиринтов подземелий. Слуха его коснулся женский шёпот. Рейм замер, прислушался — шёпот будто раздавался совсем рядом, но поблизости никого не было — только клубилась серая хмарь за окном, да вечер торопливо опускался на вымокший в дожде сад. А потом Рейм увидел скользнувший по полу подол чьего-то платья. Шептать могла только эта женщина, больше некому было нарушить тишину. Рейм бросился за ней. Женщина шла быстро, пусть она и не срывалась на бег, но всё же значительно опережала Рейма. Он выбился из сил, нагоняя незнакомку по мрачным серым коридорам и настиг её лишь у пустующего провала ниши. На постаменте некогда стояла ваза, или скульптура, или что-нибудь ещё — на сероватом камне отчётливо выделялся правильный круг, а камень за пределами этого круга выглядел более старым, грязным и неопрятным. — Я… — Рейм поставил свечу на постамент и упёрся ладонями в колени, пытаясь отдышаться. — Я услышал ваш голос. Ваш шёпот был встревоженным, я подумал, может, вам нужна помощь? Он заметил, что от фигуры, закутанной в чёрное, лился мягкий золотой свет — стоявшая к нему спиной женщина тоже держала свечу. Должно быть, она вдова — такие платья носили в трауре. В волосах у женщины была чёрная сетка, а на лицо — он видел это сбоку, — ниспадала тёмная вуаль. — Как ваше имя? — спросил Рейм и спохватился. — Прошу меня простить. Я — Рейм Лунетт, прибыл в Латвидж несколько часов назад по личным делам, о коих ректор осведомлён. — Ленгтон, — ответила женщина, оборачиваясь. — Анфи Ленгтон. — Я слышал о вас, — ответил Рейм, принимая протянутую для вежливого поцелуя руку и касаясь губами кончиков чужих пальцев. В глаза бросилось то, что кожа миссис Ленгтон была темной и смуглой, а сами пальцы и ладони — по-девичьи гладкими. Насколько знал Рейм, миссис Ленгтон, прибывшей из другой страны преподавать в Латвидже, было около шестидесяти лет. — Не сомневаюсь. Слышите? — миссис Ленгтон подняла голову, чуть повернула её, вся обратившаяся в слух. Где-то вдалеке раздавались пронзительные, надрывные крики. Миссис Ленгтон откинула с лица свою плотную вуаль, и та опала к её ногам вместе с сеткой для волос. Последним, что Рейм увидел, была густая копна сильно вьющихся тёмных волос, водопадом хлынувшая на плечи миссис Ленгтон, молодость её красивого точёного лица и отблески свечей в выразительных, тёмно-красных, полных неизбывной тоски и печали глазах. — Помогите им. Рейм отшатнулся, и в тот же миг видение погасло, будто огонёк задутой свечи. Несколько мгновений Рейм всматривался в темноту там, где только что стояла облачённая во вдовьи одежды молодая леди со смуглой кожей и алыми глазами. Сквозь пелену недоумения пополам с недоверием к собственному разуму, подсунувшему столь странные картинки, пробились крики, звон металла и отвратительный скрежет, как будто ножом пытались расковырять стену. Схватив свечу с постамента, Рейм быстро, но осторожно, ступая по возможности бесшумно, двинулся в направлении криков. С собой у Рейма было единственное его дельное оружие — револьвер. Но револьвер не мог защитить от призраков, от галлюцинаций или от Цепей, если подозрения Пандоры были оправданы. Рейм остановился на повороте, выглянул из-за угла. Крепкий рыжеволосый студент, облачённый в тёмно-коричневый, плохо сочетающийся с его яркой шевелюрой китель, ритмично бил какого-то юнца головой об пол. Поодаль на спине лежал мальчик, удивительно похожий на избиваемого. Он шевелился, мотал головой из стороны в сторону, словно пытаясь справиться с головокружением. Миссис Ленгтон сказала: «Помогите», и Рейм вышел из-за угла, намеренный выполнить её просьбу. — Уйди, — зашипел рыжий студент, едва заметив Рейма. Невольно ему стало сильно не по себе: взгляд юнца был диким, глаза — выпученными и налитыми кровью, а крупные мясистые пальцы — выпачканными кровью. — Это мои слуги. Уйди! Он поднялся, хрустнул пальцами. Рейм отступил на шаг — он совершенно не умел драться на кулаках при своей отвратительной реакции и вялости движений. Но мальчика, чью голову рыжий студент размозжил об пол, было жаль, да и перечить неведомому призраку-галлюцинации было неразумно. Однако достать револьвер и спугнуть студента, как и попытаться постоять за себя в ближнем бою, Рейм не успел. Спиной он ощутил быстрое движение, точно стриж мимо пролетел; Брейк шагнул к студенту, подсёк его под колени тростью и обрушил короткий, но сильный удар на его шею. — Третий, — сообщил Брейк, наступая на плечо рыжего студента и заламывая ему за спину руки. Пока тот дёргался и нечленораздельно мычал, пуская пену изо рта, Брейк деловито стягивал его запястья его же собственным ремнём. — Так и знал, что ты на неприятности напорешься. Сделай одолжение, проверь близнецов. Рейм приблизился к мальчику, чья голова превратилась в одно сплошное кровавое месиво. Противно не было — на кровь, раздробленные кости и ошмётки мозга он смотрел исключительно как на анатомические подробности. Он присел на корточки, взял мальчика запястье и пощупал его пульс. Какое-то время он вслушивался, а потом покачал головой. — Он мёртв. Оставив тело остывать посреди коридора, Рейм подошёл ко второму мальчику, тот был дезориентирован настолько, что едва мог стоять на ногах. — Эй, Аарон, слышишь меня? — спросил Брейк, пинком отправив рыжего студента подальше из прохода и взяв мальчика за подбородок. Он внимательно взглянул в его глаза, пощёлкал пальцами у него перед лицом. Никакой реакции. — Не хочешь объяснить, что здесь происходит? — спросил Рейм, поддерживая Аарона, то есть, практически удерживая его на весу. — Не сейчас. Передадим мальчишку доктору Блэку, ты ведь не хочешь получить два одинаковых с лица трупа? Рейм не хотел, потому без возражений направился за Брейком, завладевшим его свечой, а свободной от неё рукой подталкивавшим в спину рыжего студента. Пока Рейм в лазарете объяснял ситуацию доктору Блэку и наблюдал за быстрым и ловким осмотром, Брейк уходил куда-то вместе со студентом, а вернулся уже без него. На Брейке был такой же китель, как на студенте, только более приятного сиреневого оттенка. Похоже, то была какая-то особая униформа для членов дуэльного клуба — форма нелепая и бессмысленная. Но гораздо больше удивляло то, что Брейк принял этот маскарад и согласился вырядиться подобным образом. Аарона они оставили на попечение сосредоточенного, не замечающего вокруг себя никого и ничего доктора Блэка, но пошли отчего-то не в крыло преподавателей, а в совершенно противоположную сторону. — Ты видел женщину? — спросил Рейм, идя следом за Брейком, отставая от него на шаг. — Какую женщину? — В чёрном платье и вдовьей вуали. Я видел её перед тем, как добраться до студентов. — Вдовьи одежды здесь носит только миссис Ленгтон, почтенная дама, отличающаяся крайней строгостью к студентам, — с усмешкой ответил Брейк. — Она не была почтенной, а выглядела очень даже молодо. И у неё были красные глаза, как у тебя. Брейк бросил на Рейма быстрый взгляд. Они свернули и вышли к лестнице, ведшей на последний этаж. — В твой чай добавляют что-то лишнее, — сказал он. — В Латвидже нет, и не может быть никого с красными глазами, кроме меня и Крысы. Брейк привёл Рейма к шаткой, сомнительного вида лестнице и первым проворно взобрался по ней. Он толкнул люк, и вниз потекла вода, вмиг намочившая волосы и плечи Брейка. По стёклам очков Рейма расползлись крупные водяные кляксы, и лестница превратилась в размытое пятно. За перекладины Рейм цеплялся на ощупь; всё, что он видел перед собой — это зияющий провал люка над головой. Добравшись до верха, Рейм упёрся руками в мокрых перчатках о края люка, подтянулся и взобрался на чердак. Чердак? Он огляделся. Лил сильный, мощный дождь, хлестал струями по спине. Рейм подумал было, что они очутились прямо на крыше, но потом вспомнил, что дождь на улице давно перестал. Он заметил густую траву под ногами и обернулся к загадочно улыбавшемуся Брейку в ожидании пояснений. — Это Арена, — сказал Брейк, поигрывая тростью. — Здесь и проходят наши дуэли. — Как такое возможно? — приходилось перекрикивать ливень, и горло неприятно засаднило. — Это связано с Бездной? — Понятия не имею, — с неуместной весёлостью ответил Брейк. — Но, думаю, если бы Арена была связана с Бездной, то мы бы видели полнейшее отсутствие простых физических законов, и небо здесь было бы сиреневым. Дождь кончился неожиданно, как будто на Арену надели стеклянный колпак. Подул сильный ветер, прогоняющий тучи, и Рейм зябко поёжился. Он не любил сырость и холод и теперь мысленно клял Брейка, вздумавшего притащить его сюда. Это было важно для отчёта — увидеть всё своими глазами, но это маленькое упущение Рейм бы как-нибудь пережил. — Мы не могли бы поговорить внизу? — спросил он. Сюртук промок насквозь, и по спине Рейма бежали щекочущие, неприятно ледяные струйки воды. Рейм снял очки, огляделся беспомощно — в карманах всё промокло и протереть их было нечем. — Нет, — с удивлением ответил Брейк, будто Рейм упустил из виду какую-то важную деталь. — У меня назначено рандеву с самим Краем Света. Он достал из внутреннего кармана кителя совершенно сухой платок и протянул его Рейму. Спрашивать, кто такой Край Света Рейм не стал — молча принял платок и протёр им стёкла. Водрузив очки на переносицу, он хотел вернуть платок, но заметил изящно вышитую анаграмму «З.Б.» Брейк не отличался любовью к подобным сентиментальным вещам и единственной особой, от которой он мог бы принять подобный подарок, была Шерон. Это так похоже на Брейка — подарок принять, но затем отнестись к нему с полнейшим пренебрежением, спокойно позволяя этим подарком протирать очки. — Я бы на твоём месте относился к презентам от Шерон с большим уважением, — сказал Рейм. — Это всего лишь платок. Рейм вздохнул. Сам он, натура напрочь лишённая романтичности, бережно хранил в общем-то ненужные, но дорогие сердцу подарки леди Шерон, выполненные её руками. — Из-за тебя я слягу с воспалением лёгких, — сказал он. — Но пусть мои жертвы хотя бы не будут напрасными. Я услышу, наконец, отчёт обо всём, что здесь происходит? С улыбкой Брейк сунул в рот леденец и стал рассказывать. Говорил он невнятно из-за конфеты во рту, часто отвлекался на другие темы, но Рейм терпеливо слушал и откладывал полученные сведения на особую полочку в памяти. Информацию он донесёт до своих комнат, изольёт на бумагу и с чистой совестью полочку освободит под новые важные воспоминания. — Значит, слуга Элиота Найтрея ничего не чувствует? — спросил он. Снова стал накрапывать мелкий дождь. — Мне кажется, это жестокий, но логичный и обоснованный поступок со стороны Края Света. — Почему ты так решил? — спросил Брейк. Леденец у него кончился и теперь он задумчиво грыз карамельки в шоколаде, отчего речь его стала ещё неразборчивее. — Если роль «ножен» для единственного клинка мог выполнять только слуга Найтрея, было бы очень трудно держать его в узде и заставлять подчиняться правилам. Лишние проблемы. Да и... может быть, он не чувствует и боли. Я не думаю, что процесс изъятия из груди оружия приятный и безболезненный. — Ты говоришь так, будто сам смирился бы с подобным положением на месте Лео, — усмехнулся Брейк, набивая рот конфетами. — Бывают цели, которые оправдывают средства, — Рейм поправил очки. — Мы пока не знаем целей Края Света, так что я бы воздержался от осуждения. — Фу, какой ты скучный. Из-за кустов с мокрыми от дождя розами неслышно выскользнул слуга Найтрея. Рейму доводилось видеть его мельком, но присмотреться повода не было, и теперь он с большим интересом взглянул на Лео повнимательнее. Тот был невысок, но крепко сложен, верхнюю половину его заострённого лица скрывала густая чёлка, волосы находились в полнейшем беспорядке — приметный юноша, но и только. Ничто в нём не выдавало наличия каких-то особых качеств — внешних или внутренних, — способствующих его жертвенной роли «ножен». Разве что глаза — неспроста же он прятал их. И отчего-то Рейму совсем не хотелось в них смотреть. — Есть догадки относительно его роли во всём этом? — Ни малейших, — ответил Брейк, наблюдая за тем, как Лео неторопливо идёт к ним. Плащ на его плечах был сух, но волочившиеся по траве полы сильно намокли. Запоздало Рейм сообразил, что Лео не мог подняться через люк, иначе его приметили бы раньше, а за кустами до их прихода никого не было. — Лео поразительно честен, но, возможно, я задаю не те вопросы. А может, часть его личности сохранилась где-то там, и он просто не хочет со мной разговаривать. Проходя вдоль кустов, Лео, не поворачивая головы, сорвал красную розу, а потом ещё одну, имевшую насыщенный бордовый оттенок. Рейм смотрел, как Лео, приблизившись к Брейку, закрепляет в его петлице красный бутон, а потом поворачивается к человеку в белом мундире и вставляет в его петлицу розу бордовую. Рейм почти не испугался внезапному появлению незнакомого человека на Арене и даже не вздрогнул — миссис Ленгтон напугала его гораздо сильнее. Присмотревшись к смуглому, с резкими грубыми чертами лицу незнакомца Рейм уловил сильное сходство между ним и миссис Ленгтон. Даже уголки губ у них были опущены одинаково, а в глазах застыла одинаковая, спокойная тоска. — Меня зовут Диос, — представился незнакомец. — Диос Баскервиль. «Край Света», — мысленно добавил Рейм. Ничуть не стесняясь неприлично пристального взгляда, он рассматривал Диоса, сравнивая его с образом миссис Ленгтон. Они были похожи, как похожи могут быть только отец и дочь или брат и сестра. Диос бросил на него мимолётный взгляд, но тут же сконцентрировал внимание на Брейке, как будто и не заметил Рейма вовсе; того подобное невнимание ничуть не оскорбляло. — Если одолеешь меня, — сказал Диос, — получишь право подняться к вратам и попробовать их открыть. И дуэли будут закончены. Ты примешь мой вызов? — Я уже его принял, — Брейк потрогал кончиками пальцев пышный бутон на груди. Он положил ладонь на эфес своего меча и успел обнажить клинок наполовину, когда Диос жестом остановил его. Обманчиво-расслабленный Брейк замер, но клинка в ножны не бросил. А Диос к эфесу меча даже не притронулся — стоял в молчании и смотрел на распахнутый люк. Рейм обернулся, тоже взглянул туда, как раз вовремя, чтобы увидеть девичьи руки, затянутые в атлас перчаток, слепо шарившие по траве в поисках, за что бы можно уцепиться. Брейк узнал эти руки и тёмную карамель волос раньше Рейма и среагировал мгновенно, вмиг оказываясь возле люка и протягивая свободную от трости ладонь. Шерон ухватилась за ладонь обеими руками, и Брейк втащил её наверх — неэлегантно, но быстро. Шерон оправила складки платья и притворилась, что не заметила тяжёлого, полного недовольства взгляда Брейка. Она подошла к Диосу и остановилась напротив него, маленькая, хрупкая в сравнении с его могучей комплекцией. Шерон вежливо улыбалась, но взгляд её был серьёзен и сосредоточен. — Если вы позволите, — сказала она, — прежде, чем мой слуга опрометчиво согласится на дуэль с вами, я бы желала узнать, что сталось с Винсентом Найтреем. — Он не выиграл дуэли со мной, — ответил Диос. — Но, по раздумью, я всё же дал ему шанс открыть врата. Он не справился. — И где он теперь? — допытывалась Шерон. — Он жив или мёртв? Диос поднял голову, взглядом указывая на мерцающий замок. — Он там. Не жив и не мёртв. — И Брейка ждёт та же участь, если он не откроет врата? — Верно, леди Рейнсворт. Шерон повернулась к Брейку. Брейк, очевидно, предугадав её слова и заранее с ними не согласившись, виновато улыбнулся. — Я запрещаю тебе участвовать в этом, — сказала она. — Поздно, леди Рейнсворт. Слово согласия прозвучало, дуэль состоится. Шерон вздрогнула, зажмурилась, сжала пальцы в кулаки, прикусила губу так, что та побелела. Рейм, бессильный против происходящего, стоял немым наблюдателем, должный лишь всё запомнить и записать. Он не мог сражаться — это прерогатива Брейка. Всё, что он был способен сделать — это отойти в сторону и не путаться под ногами, не отвлекать. Шерон боролась с болью, но боль оказалась сильнее неё. Ноги Шерон подкосились; Брейк подхватил её, обессилено обвисшую на его руках, и голова её безвольно откинулась назад. В памяти с удивительной яркостью отпечатались волосы Шерон, усыпанные дождевыми брызгами, точно в локоны были вплетены нити с хрустальными бусинами. Отдельные пряди намокли, слиплись и потемнели, заметно выделяясь в общей массе волос. Отбросив свой бесполезный в этой схватке меч, Брейк прижал ладонь к груди Шерон, сомкнул пальцы на окровавленном эфесе, рванул меч, и тело Шерон изогнуло болезненной дугой. Рейм поспешно подскочил к ним, подхватил Шерон на руки. Кровь сочилась по её груди, смешивалась с дождевой водой и ручейком стекала вниз. Шерон тяжело дышала, она побледнела, вся сжалась, впилась пальцами в мокрый сюртук Рейма, но не проронила ни звука. Рейм знал её достаточно хорошо, чтобы понять: она держится, боясь уронить себя в глазах Брейка. Шерон случалось плакать из-за него, и всякий раз после этих мимолётных слабостей она винила себя и сожалела, что не удержала себя в руках. Рейм поднял глаза. Бой Диоса и Брейка был... потрясающим. Оба они двигались в каком-то своём, особом ритме под музыку дождя. Атаки Брейка были поспешны, он будто торопился скорее вернуть свой клинок туда, откуда его изъял. Но Шерон становилось лучше — дышала она уже не столь часто, щёки чуть порозовели, и она смогла открыть глаза. Очарованная, она наблюдала за дуэлью, и Рейм не сомневался, что взгляд её был прикован только к Брейку — Диоса, сколь бы хорош он ни был, для неё не существовало. Глаза её вдруг расширились и в них отразилась такая паника, что Рейм вздрогнул и быстро перевёл взгляд на сражавшихся. Выбитый из рук клинок Диоса упал в траву; по смуглому рассечённому запястью текла кровь. Диос прижал пальцы к ране, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Он ничего не сказал, только молча отступил в сторону, и там, где он стоял, с мелодичным хрустальным звоном расцвела винтовая лестница, стрелой уносящаяся в небо, к серебристому замку. Брейк замер, подняв голову и прослеживая взглядом высоту пролётов. Вслепую он сделал шаг к лестнице; Шерон дёрнулась в руках Рейма, и Рейм, уловив её невысказанное желание, поставил её, окрепшую, на землю. Шерон шатало из стороны в сторону, кровотечение не останавливалось, но она, не обращая внимания на боль и слабость, нетвёрдой походкой пошла к Брейку, с явным трудом переставляя ноги. — Да, — сказал Диос, глядя на неё. — Ваши страхи не беспочвенны, леди Рейнсворт. Шерон схватила Брейка за рукав, и он, вздрогнув, обернулся. Шерон молчала, по лицу её текла дождевая вода. Женщины дома Рейнсворт не плачут, Рейм накрепко это запомнил. Но небо плакало за неё. — О чём вы? — подал он голос. — Если Зарксис Брейк поднимется туда один, его встретят мечи, созданные человеческой ненавистью, их гневом, злобой, жадностью и жаждой крови. Если леди Рейнсворт поднимется вместе с ним, она закроет его собой. — Или меня может закрыть мальчишка, — бросил Брейк. — Для этого он и нужен, верно? Жертва. — Нет, Брейк! — Шерон уткнулась лицом в его плечо. — Ты не можешь так его использовать! — Могу. Он не чувствует боли, так почему бы и нет? — Играть с людьми — это низко, он же — слуга Элиота и друг Оза! А если ты не справишься? Что будет, если он не откроет врата? — она чуть повернула голову и взглянула на Диоса. — Время ограничено. Расправившись с жертвой, мечи нападут на следующего человека, посягнувшего на вечность. Брейк мягко улыбнулся, накрыл ладонью окровавленные пальцы Шерон. На рукаве его светлого кителя остались тёмные разводы. — У меня есть причины стремиться к этому, госпожа. Когда-то я кое-что обещал... Воле Бездны. — Нет, — Шерон выпустила плечо Брейка, но тут же сомкнула руки на его талии. — Туда я тебя не отпущу. Даже не думай, слышишь? — Тебе потребуется особый клинок, — сказал Диос, кладя ладонь на плечо Лео. Шерон метнула на него взгляд, полный бессильного гнева. Брейк попытался отстраниться, но Шерон лишь крепче сжала его в объятиях и помотала головой, будто враз забыв о сдержанности, о приличиях, о достоинстве будущей герцогини. — Мы найдём другой способ выполнить твоё обещание. Не нужно так слепо рисковать! — «Мы»? — переспросил Брейк. — Да, мы! Прекрати уже ставить меня отдельно от себя! Я не позволю тебе воспользоваться Лео и сама поднимусь с тобой, если тебе так хочется поскорее умереть! Рейм с облегчением вздохнул, и болезненное напряжение во всём теле оставило его. Шерон загнала Брейка в угол. Теперь он уже никуда не денется. Не пойдёт туда, где потерпел поражение Винсент Найтрей. Не подставит свою шею под гильотину. Они долго препирались, Брейк — сдержанно и с ноткой иронии, Шерон — гневно, игнорируя любые его выпады в свою сторону. Нет, она не найдёт себе нового слугу. Нет, она не считает его слабаком, но всё равно не отпустит. Нет, она не позволит использовать бедного мальчика. Нет, она не останется в стороне, как всегда, глупо и бесцельно ждать его. Да, она пойдёт с ним и сама примет на себя клинки. И Брейку бы обернуться, обнять Шерон, поцеловать её, сдержанно и скромно, в висок, шепнуть что-нибудь ободряющее, успокаивающе погладить по волосам, дать ей понять, что она услышана. Но это был бы не Брейк. Он сказал короткое: «Хорошо», повернулся, холодно попросил у госпожи прощения за свои вольности и стремительным шагом направился к люку, с наигранной беспечностью поигрывая мечом. На ходу он поднял свой собственный меч и другой клинок в его руке рассыпался брызгами крови. Рейм был рад, что Брейк не подвержен глупостям любви. Но Брейк уж как-нибудь справился бы, окажись он втянутым в эти сети. А вот Шерон... Она стояла, брошенная, ослабшая, мокрая, выпачканная кровью, но всё равно горделиво прямая. Кажется, она плакала. Рейм в растерянности сделал шаг по направлению к ней, но Диос опередил его. Он подошёл к Шерон, взял её лицо в ладони, утёр большими пальцами её слёзы и, без тени улыбки, сказал: — Женщины этой эпохи куда сильнее, великодушнее и честнее мужчин. Я горд, что мне довелось встретить вас, леди Рейнсворт. Шерон благодарно улыбнулась. Возможно, ей и хотелось бы что-нибудь сказать, но губы её заметно дрожали от сдерживаемых слёз. Диос взял её за руку, склонился перед ней, запечатлел поцелуй на кончиках её пальцев. — Ступайте, леди Рейнсворт, вы вся промокли. Рейм подставил Шерон плечо, и она, тепло улыбнувшись, оперлась на него. — Мистер Баскервиль, — Рейм обернулся, — я бы хотел кое-что узнать. — Я не знаю тебя, — ответил Диос, чуть нахмурившись. — Кто ты? — Вам и не нужно меня знать, я всего лишь слуга, не играющий никакой важной роли. Но скажите... Я видел женщину внизу. Она представилась как Анфи Ленгтон, но фамилия, я так понимаю, не настоящая. Вам знакомо это имя? Брови Диоса изогнулись. Он долго молчал, глядя Рейму в глаза, а потом отвёл взгляд. — Да. Она — та, кто подарил мне этот меч, — он поднял из травы свой клинок и вложил его в ножны. Кивнув, Рейм направился к люку — медленно, так, чтобы Шерон удобно было идти. Спустился он первым и, пока спускалась Шерон, стоял подле лестницы, готовый подхватить её, если слабость даст о себе знать, и она не удержится. Потом Рейм, не слушая возражений, поднял Шерон на руки и отнёс её в лазарет, где и оставил на попечение доктора Блэка. Пообещав заглянуть через час, Рейм поспешил в комнаты Брейка, уже предчувствуя длительную беготню по Латвиджу — Брейк был непредсказуем, и обнаружить его можно было в любом укромном уголке академии. Но Брейк отыскался в нужном месте. Сидя на краю софы, он точил меч — клинок лежал поперёк его колен и точильный камень с громким скрежетом скользил по лезвию. От этого звука Рейма всего передёргивало, и он был бы благодарен, если бы Брейк ради него прервал своё занятие, но тот и не подумал отвлечься, удостоив Рейма лишь мимолётным взглядом. — Я давно хотел тебе сказать одну важную вещь, Зарксис Брейк, — сказал он, без разрешения садясь на другой конец софы. — Ты — беспросветный идиот. — Это почему вдруг? — На месте леди Шерон я бы хорошенько огрел тебя чем-нибудь тяжёлым. — Не переживай, — усмехнулся Брейк. — Она и так это сделает, как только увидит меня. — И поделом. — Рейм наклонился вперёд, устраивая локти на коленях и сцепляя пальцы в замок. — Я всё понимаю, Брейк. Она — наследная герцогиня, а ты — рыцарь, давно лишившийся титула. Но... — О чём ты? — перебил его Брейк, играя в изумление столь убедительно, что Рейм почти поверил. Но только слепец после сцены на Арене ни о чём бы не догадался. — Ты знаешь, о чём я. — Заделался в сводники? — с насмешливой улыбкой Брейк, наконец, отложил точильный камень и выставил перед собой в вытянутой руке клинок, любуясь остротой лезвия и незамутнённым блеском стали. — Вам обоим было бы лучше накрепко запомнить, что вы в первую очередь — слуга и госпожа, а не мужчина и женщина. Но, — Рейм снял очки, и устало потёр переносицу, — у меня уже нет сил смотреть, как вы изводите друг друга. — Неужели ты волнуешься? — Рейм крутнул эфес меча вокруг запястья, чудом не задев острием ни стола, ни софы, ни пола, и, удовлетворённый результатом, убрал меч в ножны. — Я думал, ты волнуешься только о несданном вовремя отчёте. — Вы — моя семья, — просто ответил Рейм, проглотив шпильку. Я вижу, что ты не хочешь разговаривать, и не стану вынуждать тебя, так что просто послушай, что я скажу. Ты не знаешь, сколько тебе отпущено времени. Стоит ли столь бездарно его тратить? — Ты сам всё сказал, — улыбнулся Брейк. — Я не знаю, в какой момент могу умереть. — Давай только без дешёвых фраз из иностранных романов, хорошо? — Рейм метнул на него раздражённый взгляд. — Не решай за леди Шерон, на что она готова, а на что — нет. Она сильнее тебя. Пусть тебе будет стыдно, но это так. Поэтому не тебе решать за двоих. — Фу, какой ты грубый, — совершенно по-детски надулся Брейк. — Не паясничай. Я всё сказал, — Рейм надел очки, упёрся ладонями в колени и встал, а потом достал из кармана вышитый платок с анаграммой «З.Б.» и бережно положил его на софу. Уходя, он обернулся. Достав меч из ножен, Брейк вновь взялся за точильный камень. Означенного часа ещё не истекло, когда в комнату к нему, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, с блестевшими от радости и слёз глазами, ураганом ворвалась Шерон. Она сменила своё чёрное платье на простой повседневный наряд светло-сиреневого, так ей шедшего цвета. — Рейм, собирайся, мы уезжаем! — воскликнула она и, вопреки всякому здравому смыслу, бросилась ему на шею, обнимая так крепко, что у него перехватило дыхание. — Ночь на дворе, к чему такая спешка? — Я хочу поскорее отсюда уехать, — ответила Шерон. Отстранившись, она встала смирно, как провинившийся ребёнок, устыдившийся неприличных порывов своих чувств. — Я хотела сказать тебе, Рейм... спасибо. И упорхнула, лёгкая, воздушная, как летняя бабочка. Собираться долго не пришлось — только уложить все документы да убрать начатый отчёт по Латвиджу. Уходили они в спешке. Даже ни с кем толком не попрощавшись — только Рейм сподобился разбудить ректора и поставить его в известность о своём уходе. Пока готовили экипаж, Шерон мило и непринуждённо говорила о пустяках. Кольца с печатью розы ни она, ни Брейк так и не сняли. В экипаже царило молчание — неловкое для Рейма. И всё же, периодически ловя взгляды, адресованные Шерон к Брейку, он не чувствовал себя лишним. Он был в кругу дорогих ему людей, которые наконец-то разбили скорлупу своего отчуждения друг от друга.