24.
На Арене этим вечером было тихо и спокойно. Этот кусочек волшебства жил собственной жизнью, чуждой человеческому пониманию. Всё здесь дышало, полнилось светом светлячков, шорохами, шелестом листвы под лёгкими порывами ветров. Когда среди розовых шипов запел соловей, Элиот ушам своим не поверил. Арена представлялась ему безмолвным обиталищем некоего злого духа, демона, а то и Цепи из Бездны — местом, манящим обманчивой призрачной красотой вечной ночи. Но пение соловья разрушило это впечатление, вдохнуло в Арену больше жизни. Элиот дожидался Брейка, лёжа в траве и положив ножны с фамильным мечом Найтреев по левую руку. Ждать было трудно — он изнывал от нетерпения и жажды как можно скорее схватиться с тем, кто фехтовал так, словно был рождён с клинком в руке. А ещё, если Элиот победит, Лео вернётся на своё законное место его слуги, и им больше не придётся совершенно неподобающе ютиться по чужим комнатам. Лео был холоден все эти дни вынужденного отсутствия уединения, и Элиот мог его понять. Но чего он понять не мог, так это странного, несвойственного ему безразличия. Лео, сколько Элиот его помнил, живо интересовался книгами, музыкой, жизнью самого Элиота, наконец. В библиотеку он ходить перестал и читал, что под руку подвернётся, даже если то был читанный от корки до корки учебник. Играл он из рук вон плохо — переставлял пальцы с клавиши на клавишу, рождая мёртвые, неинтересные звуки. Элиот гнал его от фортепиано и садился играть сам, но, оборачиваясь, видел на его лице выражение вежливого участия и столь же вежливого интереса. А Элиот уже привык к восторгам Лео, к его искренним, столь редким для него широким улыбкам. И когда Лео улыбался, восхищённый его игрой, внутри Элиота поднималась гордость. Он сел, растирая затёкшую шею, и увидел у своих ног конверт, которого — он мог бы поклясться в этом, — ещё мгновением ранее не было. Он быстро обернулся и приметил у люка знакомый силуэт в черном вдовьем платье. Моргнул — и силуэт растворился, точно привидение. Нет, это не могла быть миссис Ленгтон. Должно быть, то Арена играла злые шутки со зрением. Элиот распечатал письмо. «Элиот Найтрей, спешу сообщить вам весть о вашей победе — Зарксис Брейк отказался от дальнейшего участия в дуэлях, а потому приз переходит в ваши руки. Надеюсь на скорую с вами встречу. Искренне ваш, Край Света». Брейк отказался? Сдался? В это верилось с трудом, ведь столько дней он уверенно лидировал. Он чётко дал понять своё стремление одержать победу и завладеть обещанной силой, так что же вынудило его просто не явиться? Элиот поднялся и стал спускаться вниз по лестнице. Должно быть, Лео уже ждал его в комнатах, но даже радость от его возвращения не могла перекрыть жгучей досады, вызванной сорванной дуэлью. Как скоро ему теперь удастся вновь сподвигнуть Брейка принять вызов? Тот дрался с большой неохотой. Войдя в комнату, Элиот обнаружил Лео на его привычном месте — в кресле, с книгой на коленях. Скрипа двери и звука шагов он будто бы не заметил, поглощённый чтением, и Элиот не стал мешать ему, какое-то время наблюдая, как Лео переворачивает страницы, как наклоняется пониже над книгой, сгибаясь в три погибели, — свечу он зажег всего одну и та давала очень мало света. Пламя огарка неровно подрагивало и грозило вот-вот погаснуть. Невольно Элиот улыбнулся, но тут же согнал с лица улыбку и смущённо нахмурился — память услужливо подбросила ему воспоминания той ночи, когда здесь, на софе, спал Винсент, а они были вдвоём за запертой дверью и глаза Лео так блестели, а губы были требовательны и горячи. Элиот закусил губу, отвёл взгляд. Но не сдержался — пересёк комнату, наклонился к Лео, взял его за подбородок, вынуждая запрокинуть голову, и впился губами в его губы, целуя жадно, резко, глубоко. Ладони Лео скользнули по его плечам, сомкнулись на затылке, потянули вниз, и Элиот, поддаваясь его рукам, опустился на колени. Когда Лео чуть отстранился, глотая ртом воздух, Элиот заправил длинные пряди за ухо и коснулся дрожащими от нетерпения губами его кожи над кромкой жёсткого стоячего воротника. — Оз просил Край Света о дуэли с тобой, — проговорил Лео, закрывая книгу и откладывая её на подлокотник. — Зачем? — нахмурившись, Элиот отстранился, и огарок вдруг, ярко вспыхнув на прощание, погас, погружая комнату в непроглядную темноту. — Круг почти завершён. Должен определиться победитель. — Какая разница, — ответил Элиот. — Сегодня я на Арену вновь подниматься не стану. У меня есть для тебя кое-что, — с лёгкой улыбкой он уткнулся носом в висок Лео. — Я дописал ту мелодию, что придумал, когда мы поднимались на Арену вдвоём. — Понятно. Это здорово. — Да что с тобой? Тебе не хочется услышать? — он ожидал какой угодно реакции от радости до привычной колкости, но только не отстранённого безразличия. Это неприятно укололо. — Если тебе нужно, чтобы я слушал, я послушаю. Элиот поднялся на ноги, уязвлённый таким ответом, прошёлся по комнате, от кресла Лео до стены, опёрся на неё рукой, силясь унять свой гнев и не злиться. Он бы дал волю злости, прозвучи в голосе Лео хоть намёк на эмоции, но он говорил так, словно вообще впервые Элиота видел. — Лео, что происходит? — спросил он, сверля взглядом стену. — Ты ведёшь себя странно. Что со всеми происходит? Оз был нынче сам не свой, Брейк пропустил дуэль, а ты... тебя словно подменили, чёрт побери! Это не ты! — Я не знаю, как ответить на этот вопрос. — Да ты даже разговариваешь, как заведённый! Зажги чёртову свечу, наконец! Лео молча подчинился — встал, заменил огарок новой свечой, зажёг её и оставил стоять на письменном столе. Элиот искоса наблюдал за его спокойными размеренными движениями, пытался уловить грань, за которой кончался привычный Лео и начинался Лео незнакомый. Всё изменилось после той ночи, когда они были вместе. Наутро от него веяло тошнотворной учтивостью, и ядом этой учтивости были пропитаны все его слова, сказанные даже наедине. Элиот самозабвенно списывал всё на переживания Лео, на боль, на страх, ведь он оказался втянут в чью-то жестокую игру против собственной воли. На прямые вопросы Лео не отвечал, отнекивался, сводил всё к дурному самочувствию. — Ты что-то скрываешь от меня? — спросил Элиот напрямик. — Есть ли что-то, чего я не знаю. Лео помолчал, и это молчание было сущей издёвкой, словно скрывал он столь многое, что даже затруднялся припомнить. — Да. — Что именно я не знаю? Почему ты так ведёшь себя? — Я не вполне понимаю, что ты подразумеваешь. Как «так»? — Равнодушно! Безразлично, безэмоционально - назови как хочешь. Ты давно такой. Может, никто и не заметил, но не я. Я слишком хорошо тебя знаю. Кто угодно может быть равнодушным, но только не ты! — Не знаю. Я ничего не чувствую, так почему бы мне не быть равнодушным? Разве это плохо? Элиот повернулся к нему. — Что ты сказал? — Я ничего не чувствую. Край Света сказал, что так будет лучше, и забрал эмоции. Мне кажется, он был прав. До Элиота не дошёл смысл сказанного, но руки действовали сами собой. Он ударил кулаком стену, а потом ещё раз и бил так, пока кожа на костяшках пальцев не лопнула, и на стене не остался кровавый след. Он всё ещё не понимал слов Лео, не понимал, как можно забрать чьи бы то ни было эмоции, но одно он понял ясно: Край Света, чёртов ублюдок, забрал Лео, оставив от него только оболочку. Проклятье, проклятье! — Ты сломаешь себе руку, — сказал Лео, подходя к Элиоту. Он попытался поймать его за запястье, но Элиот вырвал руку и, прежде чем успел понять, что делает, оттолкнул Лео от себя так, что тот отлетел и ударился о спинку софы. — Не прикасайся ко мне! — бросил он и выскочил в коридор, громко хлопнув дверью. Он нёсся по коридорам, не встречая на пути ни души. Был всего лишь одиннадцатый час, никто ещё не спал, но все давно разбрелись по своим комнатам, и некому было сделать замечание, остановить, влезть без спроса. Ноги принесли Элиота в музыкальный класс. Закрыв за собой дверь, он прислонился спиной к стене. Тяжело дыша, он прижал ладонь к глазам, но простоял так лишь пару долгих мгновений с тем, чтобы тут же от души пнуть дверь. Он остановился, понял руку, глядя на кольцо с печатью розы. Дуэли для Элиота были символом чести. Двое противников сходятся, чтобы отстоять свою или чью-либо ещё честь в поединке один на один. Но как много чести в том, кто поступил так с Лео? Элиот не должен был бросать Лео одного, но находиться с ним в одной комнате было невыносимо. Это был чужой человек, не тот, чьи объятия Элиот помнил. Он даже целовал иначе — сдержанно, механически. Словно запомнил один раз, как это делается, и теперь воспроизводил. Знал ли Винсент? Должен был знать. Сколь бы сильно это не уязвляло гордость Элиота, но он был готов признать: Винсент проницательнее него, он видит скрытое за многими слоями лжи. А Оз, он знал? Если бы и знал, то промолчал бы из своего извечного страха сделать кому-нибудь больно. Элиот походил по классу, выглянул в окно и снова несколько раз пересёк класс от стены до стены. Потом он сел за рояль, где ещё утром забыл исписанные нотные листы. То была мелодия, написанная им для Лео. Мелодия без названия. Мелодия, которую теперь стоит переписать. Разбитый кулак болезненно саднил, но Элиот всё равно заиграл. Он проиграл вступление — переливчатое, мягкое, перешёл к нотам резким, порывистым, глубоким. В этой музыке он хотел запечатлеть всю ту бурю эмоций, что вызывал в нём Лео от самой первой их встречи и до того момента, когда они вдвоём стояли на краю обрыва Арены и смотрели на чужие, незнакомые звёзды. Дальше Элиот ничего не записывал, но руки сами находили нужные ноты — отчаянные, болезненные, надрывные, гневные. Ему хотелось разбить рояль, но он заставлял себя играть, ударяя по клавишам с такой силой, что пальцам было больно. Отныне он возненавидит розы. Ощутив присутствие за спиной, Элиот перестал играть и обернулся. — Я никогда не слышала этой мелодии, — сказала Ада. Она стояла в дверях, настороженная, печальная, бледная. Элиот с удивлением отметил, как блестят её глаза. Ада всхлипнула раз, другой, а потом торопливо утёрла слёзы. — Это очень... болезненная музыка. — Она моя, — ответил Элиот, отворачиваясь. — Я написал её. Шурша юбками, Ада прошла в класс и присела за соседний рояль — на самый краешек табурета, будто птица, готовая в любое мгновение вспорхнуть с ветки и улететь. Ада немного посидела, рассеянно поигрывая простенькую мелодию одной рукой, а потом прижала ладонь к груди, напряжённо сжала пальцы в кулак, комкая ткань кителя. — Твоя мелодия резонирует с чем-то внутри меня. Она всё ещё звенит в моих ушах. Как она называется? Элиот молча наиграл несколько нот из той же пьесы, что играла ранее Ада. — «Цветы зла». Ада улыбнулась; слёзы текли по её щекам, и она часто утирала их. Она сидела, молчаливая, заплаканная, и не делала попыток о чём-то расспросить, за что Элиот был ей благодарен. Он не хотел ни с кем объясняться. Он хотел бежать на Арену и выбить из Края Света то, что он у Лео отобрал. Так и следовало сделать сразу, но Элиот, ослеплённый злостью и смятением, не думал, куда бежит, а очутившись здесь, не устоял перед искушением излить эмоции в музыку. — Случилось что-то плохое, — проговорила Ада. — Я не буду спрашивать, что, но знаю, кто в этом повинен. Диос, верно? — Кто такой Диос? — Так зовут человека, затеявшего все эти дуэли. Ты не прогнал меня, хотя терпеть меня не можешь, и я благодарна тебе за это. Позволь мне побыть эгоисткой и обратиться к тебе с просьбой. Ада встала. Она поднесла руки к лицу, но что она делала, Элиот не разобрал из-за густой темноты. Он и клавиши-то едва видел, играя больше по наитию и по памяти. Ада подошла к нему, протянула что-то, и на ладонь Элиота упали яшмовые серьги Винсента. — Я хотела бы стать дуэлянтом, — сказала она. — Хотела бы взять шпагу и научиться фехтовать. Я бы научилась, чего бы мне это ни стоило! Я выносливая, я бы справилась. Но когда я поднялась на Арену и позвала Диоса, он сказал, что я — всего лишь девушка и не мне вставать в один ряд с мужчинами. Поэтому, Элиот, пожалуйста... прошу тебя, помоги мистеру Винсенту за меня! Элиот сжал в кулаке серьги; в молчании он поднялся из-за рояля и вышел в коридор. Он вернулся в комнаты за мечом, и, к облегчению, гостиная встретила его темнотой и пустотой. Элиот волновался за Лео, но смотреть на него, зная, что внутри он пуст, было бы слишком тяжело.25.
Пока он шёл по коридорам мужского общежития, из-за дверей до него доносились громкие возгласы. Завтра — бал, комендантский час перенесли на полночь, давая студентам возможность всласть наговориться и подготовиться к празднику. По пути к Арене Элиоту встретилась стайка щебечущих девушек, обменивавшихся лентами и брошами. Заметив Элиота, они торопливо скрылись за ближайшими дверьми, и Элиот чертыхнулся. Жизнь текла в академии своим чередом, все будто позабыли о пропажах студентов и свободно разгуливали по темноте, не опасаясь стать следующими. До чего безответственные люди! Добравшись до лестницы, Элиот взобрался наверх. Серьги Винсента он по-прежнему сжимал в левом кулаке, прижимая их к ладони безымянным пальцем и мизинцем. Очутившись наверху, Элиот растерянно замер, окидывая взглядом полную подрагивающих огней Арену. В траве по всей территории высились свечи, словно росшие прямо из земли подобно грибам. От дальнего края Арены, в пышном обрамлении розовых кустов, ввысь уходила хрустальная винтовая лестница. На каждой ступени по правую и левую сторону стояло по свече, огоньки отражались в хрустале, и казалось, будто светится сама лестница, наполненная мягким золотым светом. Арена пустовала. Лестница — безмолвное приглашение пройти по ней наверх, к искристому серебряному замку, и Элиот приглашение принял. Он осторожно, следя, куда ставит ноги, пробирался среди свечей, а очутившись на лестнице, стал торопливо подниматься. Ради этого треклятого замка Диос затеял свою игру. И, возможно, именно там, у самых небес, ждал Винсент, а то и сам Диос. И Элиот не уйдёт до тех пор, пока не вынудит последнего оставить Лео в покое. Или пока его руки не ослабнут настолько, что не смогут удержать эфес меча. Поднимался Элиот долго — лестничные витки казались бесконечными, они ввинчивались в небо, и за сиянием огней терялся даже сам замок — величественный, мерцающий, нереалистичный. Когда Элиот добрался до верхней площадки, обнесённой серебристой, увитой плющом оградой, его уже ждали. Под гневное гудение повисших в воздухе клинков — десятки, если не сотни которых зловеще играли бликами, ловя гранями золотистый свет, – Элиот ступил на площадку. — Отставь свой меч, Элиот Найтрей, — сказал смуглый человек, от которого пахло сладковатой свежестью сирени. — Сегодня твоим клинком будет он. Лео стоял у ограды. В руках он держал свежие, ещё влажные от росы розы; по спине его струился алый плащ, ниспадал широкими складками на хрустальный пол. Поодаль от него стоял Гилберт — губы плотно сжаты, брови насуплены, взгляд растерян, но сосредоточен. По правую от него руку находился Оз. Он улыбался, но улыбка его была лишена привычной доброжелательности. Она была лукавой, с хитринкой, словно он один знал нечто, важное для всех, но не спешил делиться своей тайной. Площадка простиралась далеко вперёд. И там, в зыбкой серебристой дымке, у массивных мраморных врат, увитых колючими терниями, Элиот приметил знакомый силуэт. Винсент безвольной куклой обвис на пронзивших его остриях десятков клинков. Под ним собралась застывшая, тускло поблескивавшая лужа крови. — Винс! — крикнул Элиот. Винсент услышал его. Шевельнулся, попробовал поднять голову, но по клинкам тут же потекла кровь и он замер. Лицо его было скрыто завесой волос, но Элиот был уверен: это именно Винсент, ведь он отозвался на оклик. — Он жив, — сказал Диос. — Твоя победа освободит его. — Что ты с ним сделал? — спросил Элиот. — Я — ничего. Эта участь грозит любому, кто подступится к вратам слишком близко. Лео закроет тебя своим телом, если победишь. Не беспокойся, — поспешил добавить Диос. Очевидно, на лице Элиота отразилось всё, что он по этому поводу думал. — Лео... не умрёт. Элиот прислонил к ограде ножны с отцовским мечом и обернулся к Озу, на чьих губах всё так же играла загадочная, многозначительная улыбка. — Ничего личного, Элиот, — сказал Оз голосом мягким, вкрадчивым, столь непривычным для него. Лео подошёл к нему, вставил в петлицу жёлтую розу. Пока он в молчании пересекал Арену, его плащ, тихо шурша, стелился за ним кровавым шлейфом. Лео бросил себе под ноги розы, оставив лишь одну, и её — белую, ещё толком не распустившуюся, закрепил в петлице Элиота. Потом Лео прижал ладони к груди, и меж его пальцев выступила кровь. Элиот хотел сделать хоть что-нибудь — коснуться, сказать пару слов, но, словно завороженный, стоял, не в силах пошевелиться. Когда Лео стал тяжело оседать на пол, Элиот подхватил его, сжал пальцами его похолодевшие ладони и ощутил что-то твёрдое, толкнувшееся в руку. Пальцы сомкнулись на рукояти изящного, но простого, лишённого вычурных украшений клинка. Клинок выскользнул из груди легко, плавно, только кровь брызнула Элиоту на лицо, когда он высвободил вышедшее с влажным всхлипом острие. Он осторожно опустил Лео на пол и выпрямился. Перед ним, цепляясь за серебряную ограду, неловко обрывая с неё плющ и цветущие вьюнки, стоял Гилберт, зажимая зияющую рану в груди, а Оз уже деловито отирал со своего клинка кровь. Элиот первым ринулся в атаку. Ему не нравился этот Оз. Он не понимал, в чём дело, но безоговорочно доверился чутью. В свете последних событий Диос мог сотворить с подвластным ему человеком всё, что ему будет угодно. Оз отбил первую прямую и безыскусную атаку. Отбил легко, уверенно, ушёл в сторону и поднырнул под руку. Рефлексы спасли Элиота — он отступил, парировал нацеленный в бок удар. С гулом рассерженных мечей сплелся звон поющей стали. Оз уклонился от нового выпада, отступил далеко, давая себе передышку, и Элиот бросил короткой взгляд на Лео. Он уже пришёл в себя и теперь старался подняться на ноги. Из его груди капала кровь, но он упорно пытался оттолкнуться от пола и привести себя в вертикальное положение. Диос подошёл к нему и со странной бережностью подставил ему плечо, помогая встать. В руке Диос держал канделябр на три свечи, две из которых были погашены. Клинок со свистом рассёк воздух. Элиот ещё не увидел приближения Оза, но услышал, почувствовал его и отбил удар. А потом Оз сделал странный, нелогичный выпад куда-то вбок. Элиот парировал его, и они с Озом оказались очень близко, почти вплотную. Оз давил на меч, и мышцы в запястье Элиота заныли от напряжения, но он не отступал — держал напор. Оз вдруг коснулся левой ладонью его плеча, сжал почти тепло, почти по-дружески, улыбнулся. Раздался металлический звон, и в груди Элиота вспыхнула ярким водоворотом боль. Он отступил, пошатнулся и опустил глаза. Толстая остроконечная цепь пробила его грудь, и показалось, будто Элиот со стороны слышит хруст ломаемой грудины. Выступила кровь — совсем немного, пара ярких пятен. А потом Оз вырвал цепь, и крови стало много. Хлынув, она обильно потекла по кителю, пропитывая его насквозь, закапала на пол. Что-то больно ударило по спине, и перед глазами вдруг оказался сияющий замок — далёкий, непостижимый. Невыполнимая мечта о жизни для братьев. О Лео, свободном от цепей воли Диоса. О Винсенте и глупой дурочке Аде, которая больше не будет плакать. Элиот прижал ладонь к ране в слепой тщетной попытке унять кровотечение. Он повернул голову и увидел ботинки Лео и полы скользившего за ним алого плаща. Лео остановился рядом с Элиотом, коснулся его пальцев — он так и не выпустил меча. — Лео... Голос не слушался. Во рту чувствовался металлический привкус, но сил не хватало даже на то, чтобы сплюнуть кровь. Он разжал пальцы, позволил Лео забрать клинок. В левой руке на ладони поблескивали каплями крови две яшмовые серьги Винсента. — В этой дуэли не было чести, Джек Безариус, — сказал Диос. «Джек? Кто такой Джек?» — Но я победил. Смотри, роза сбита с его груди. Элиот перевернулся на спину. Он не собирался проигрывать какому-то Джеку, отчего-то очутившемуся в теле Оза и говорившему его голосом! Но встать он не смог, только опирался локтями о пол и тяжело дышал, силясь унять боль, вспарывающую грудь. Оз носком ботинка пнул белый бутон, и тот отлетел, смятый, испачканный кровью. Элиот сжал зубы, глядя, как бутон срывается с края площадки и исчезает. Роза дуэлянта — его честь, а этот ублюдок только что пнул её ногой! — Я не признаю твою победу, — ответил Диос. Оз усмехнулся. — Нехорошо на ходу менять правила. Разве это честно? — Ты в праве пройти к вратам и попробовать заполучить спящую за ними Вечность, — Элиот не видел Диоса, но слышал приближающийся звук его шагов. — Но меч Лео я тебе не отдам. Это в моём праве. Оз недовольно нахмурился, но складки меж его бровей быстро разгладились. Он подошёл к Гилберту, помог ему подняться. До Элиота долетали обрывки его слов: «Я Оз... Джек спит... Диос лжёт...» В бессильной ярости он вновь попробовал встать. Боль впилась в руки, но Элиот запретил себе падать лицом в пол. Если потребуется — он поползёт на локтях. — Жаль, что всё так вышло, — сказал Диос. Он присел на корточки рядом с Элиотом, поставил перед ним свой канделябр. — Я желал, чтобы силу заполучил ты. Ты честен и горд. Глупцы те, кто считает, будто гордость — порок. И жалки те, кто отринул свою гордость. Оз уводил Гилберта вперёд по площадке, к мраморным вратам. Мечи заволновались, загудели громче, послышался ропщущий шёпот тысяч голосов. — Не держи на меня зла, — продолжил Диос. — Если Джеку Безариусу достанет сил сломать врата, будущего больше не будет. Страсть ослепила его, он движим желанием обрушить мир в Бездну. Я понимаю его стремления и даже немного уважаю его — он не покорился правилам и стал играть по-своему. Но он забыл о чести и доблести. Он не мужчина, он — жалкий безумец. Ты многого не знаешь, Элиот Найтрей и, уповаю, останешься в неведении до конца своих дней. Это будет подарком тебе. Но теперь, — Диос оглянулся на Лео, — твоя очередь. Я обещал дать тебе шанс. Тебе есть за что сражаться. Так иди же. Он повёл рукой над канделябром. Вспыхнула одна свеча, за ней — другая. Лео стоял, весь в крови, с растрепанными волосами, равнодушный ко всему, а потом что-то изменилось. Его пальцы сжались на рукояти клинка, который он бережно прижимал к груди. Он прошёл вперёд, опустился перед Элиотом на колени. Клинок он отложил в сторону и взял лицо Элиота в ладони. — Ты слишком часто меня защищал, — сказал Лео. — Раз за разом ты умираешь ради меня. Но теперь моя очередь, как правильному слуге, защитить господина и исполнить его желания. Лео наклонился, запечатлел в уголке губ Элиота невесомый поцелуй, а когда он отстранился, на губах его осталась кровь. — Лео, нет, — Элиот попытался поймать его за плащ, но ткань лишь скользнула по его запястью, и Лео пошёл вперёд. Оз бросил Гилберта подле Винсента. Мечи ярились, почти кричали с надрывом чаячьих воплей. Они ринулись вниз, пронзая Гилберта — пробивая его плечи, грудь, спину, ноги алчущими остриями. Они не атаковали Оза, будто не замечая его, и Оз беспрепятственно добрался до врат. Он рвал опутавшие врата тернии, рубил их мечом, бился в створки, и на миг Элиоту показалось, что врата вот-вот поддадутся неистовому напору. Лео был уже близко и почти настиг его, но Оз — или Джек, как называл его Диос, — вряд ли мог расслышать тихую поступь среди какофонии звона. Элиот пытался подняться снова и снова. Диос наблюдал за ним с бесстрастным выражением лица, но во взгляде его Элиот видел блеск немого одобрения. Это бесило и заставляло рваться из плена боли и слабости ещё яростнее. — Ты истечёшь кровью и умрёшь прежде, чем кто-то из них двоих откроет врата, — сказал Диос. — Успокойся. Ты уже ничего не можешь сделать. Ты проиграл. Гилберт обессилено обвис, удерживаемый лишь смертельными объятиями сонма клинков. И тогда клинки злобы, клинки ненависти обратили свой взор на двоих наглецов, пытавшихся вторгнуться в их владения. Лео прильнул к Озу — мягко, с отвратительной нежностью. Элиот видел движение его руки, видел, как меч вошёл меж рёбер и Оз-Джек, поддерживаемый Лео, осел на пол. Лео взмахнул клинком — так, как умелые фехтовальщики не машут, — и тернии поддались лезвию меча, лопнули. Разрезанные, они опали к ногам Лео и он, отбросив меч, впился пальцами в створки. Мечи вдруг забились в истерике, их идеальный ровный строй нарушился, и они заметались по небу. Они обрушались вниз, вгрызались в хрустальный пол, мигом пошедший трещинами. Лео сражался со створками, тянул их. В спину его вонзился первый клинок — бешенный, злой. Даже на расстоянии Элиот ощущал всю ту злобу, всю жажду крови, трепетавшую в парящей стали. Он хотел позвать Лео по имени и не смог. Он закашлялся. На губах пузырилась кровь, силы потекли прочь, и руки подвели Элиота — ослабли, подогнулись. Всё, что он мог — наблюдать, как меч за мечом пронзали Лео. Он слышал вскрики боли, и боль Лео отзывалась в нём, эхом прокатываясь по телу. А потом створки поддались, и Лео поглотила тьма. Мечи посыпались остриями вниз. Оз дёрнулся, но встать, пригвождённый к полу, не смог. Площадка начала рушиться — с треском зазмеились крупные трещины, разошлись к краям. Элиот перевернулся на спину. Не такого он хотел конца. Он не хотел умирать и никого не желал терять. Его отчаянным желанием было выжить. И чтобы все остальные — Винсент, Гилберт, недомерок-Оз, выжили тоже. И Лео. Идиот, зачем он полез на рожон? Ради чего? — Ради тебя, — сказал Диос. Но рядом никого не было. Диос исчез, будто его никогда и не существовало. И только густой запах сирени, витавший в воздухе, напоминал о том, что мгновение назад он сидел рядом с Элиотом и говорил с ним, как со старым приятелем. — Наконец-то я буду свободен, — послышались тихие, будто на последнем издыхании слова. И на Элиота обрушились мечи, а хрустальный пол под ним обратился в осколки и посыпался вниз.