кто теперь мне бог

Ева Ян была человеком-плотью, человеком-кровью, человеком-костью. Ее веселье располагалось за губами, а грусть ее пряталась во внутренних уголках глаз; Ева пускала золотые локоны по ветру, а поутру находила золотые монеты под половицей: их она тратила на серебряные нити, медные колокольчики и изумрудный твирин. От твирина голова ее серебрилась легкостью, а внизу живота звенело любовью; от любви ее волосы завивались в кольца, от горестей ныли безымянные пальцы, песни рек и ветров блуждали в лабиринтах ее ушных раковин, а глаза кололо от звона церковных колоколов. - Там нет никаких колоколов, - говорил ей Андрей Стаматин. Андрей знал все слова, которыми лгут, а потому Ева никогда им не верила, а порой и вовсе не слушала: бежала сломя голову, звенела медными колокольчиками, ныла безымянными пальцами, истекала слезами. Тогда Андрей бежал за ней, хватал ее за волосы, что завивались полозом, сжимал в объятиях, говорил что-то, но держал в руках ее запястья так крепко, что там отдавалось болью, а это, знала Ева Ян, называлось заботой. Андрей Стаматин нес ее на руках и обмывал ее ноги, говорил что-то, но слова выскальзывали из его рта, как ее грудь из платья, поэтому Ева ставила его на колени и заставляла целовать ее живот, как будто тот был храмом. Андрей отворял створки, и проходил языком по центральному проходу, и прикладывался губами к иконам, и это было так сладко, что Ева Ян назвала это любовью; от любви Андрея ее бедра и грудь лилеяли синяками, от любви Андрея у нее краснели глаза – любовью своей Андрей одаривал ее, не скупясь. - Если там нет колоколов, – спрашивала она, когда они лежали на кровати, обнявшись, - то почему у меня колет глаза? - Не знаю, - сонно отвечал ей Андрей, - вы с Петром – два сапога пара, ищите тайные знаки тогда, когда надо к Рубину идти. Тогда Ева целовала его в веки и шла в ванную. Однажды ночью Ева проснулась от крика и долго не могла понять, что происходит. Когда крик раздался снова, она вдруг осознала, что звук шел из нее, и до рассвета хватала себя за руки и голову, пытаясь поймать крикуна, но тот убегал от нее, как убегает песок из пальцев. Тогда Ева решила дождаться утра, в надежде, что ночные демоны испугаются дневных светил, но незванный гость все никак не уходил - только крики сменил на стоны. Тогда Ева Ян взяла в руки бутылку с твирином и пошла к Петру. - Петр, - спросила она, наливая ему третью уже стопку, - ты слышал когда-нибудь крики внутри себя? Петр как-то грустно посмотрел на нее. - Постоянно, - ответил он и встал из-за стола. На следующий день Ева Ян пошла к Андрею, взяла его за руку и отвела в спальню. - Я никак не могу собрать себя, - сказала она ему. Андрей поцеловал ее безымянные пальцы, и там отдалось грустью. - Вот твои руки, - сказал он и сжал запястья Евы. В запястьях отдалось заботой. Андрей поцеловал ее глаза, Андрей поцеловал ее губы, он поцеловал ее красные от прильнувшей к лицу крови щеки, он целовал ее живот и ее груди; руки Андрея оставляли синяки на ее бедрах, руки Андрея проникали в ее рот, руки Андрея закидывали ее ноги на плечи Андрея, тело Андрея нависало над ней, скрыв свет, изо рта Андрея раздавались хрипы, из ее рта выходили лишь стоны. Стонами исходило и существо внутри нее, все ластилось к Андрею, тянулось к нему, трепетно дрожало в Еве от каждого его прикосновения. - Я думаю, - сказала она после, простыней стирая сперму с живота, - что это собака. - Что? - Внутри меня, - пояснила Ева, натягивая на себя чулки, - я уверена, что вчера я слышала ее лай. Что-то плохое случится. Андрей только пожал плечами. - Я тебя провожу, - сказал он ей, - только оденусь. Ева Ян тяжело вздохнула, подобрала юбки и вышла. На пороге дома ее ждало тело Петра, то ли пьяное, то ли мертвое. Ева села на колени, склонилась над ним, почувствовала на лице мерзкое зловонное дыхание. Собака внутри нее заворчала. - Андрей? – позвала она. - Андрей! Андрей вышел, как был – в одних штанах. Сплюнул. - Сможешь сама до дома дойти? – спросил он и поднял тело брата, больше похожее на тряпичную куклу. - Разумеется. Андрей скрылся за дверью. Ева так и осталась сидеть на пороге, ощущая коленями холод мостовой. Собака внутри нее захныкала, как ребенок, зарыдала белугой В день, когда Ева Ян увидела Андрея, она отрезала волосы по локоть и отдала степным ветрам, чтобы те принесли ей золотые монеты и серебряное кольцо. На монеты Ева купила белого шелка, кольцо обменяла на ожерелье, застегнула его на шее и больше не снимала. Ева Ян знала, что это любовь, потому что от мыслей об Андрее кровь то приливала к ее голове, то уходила в стопы: вместе с кровью Ева то взмывала в облака, то не могла даже встать от тяжести. Ева хотела, чтобы Андрей достал смех из ее рта, чтобы он целовал ее губы и сосал ее грудь, чтобы от взгляда на него ее пальцы саднило, чтобы он кусал ее соски и терзал ее тело, оставлял синяки на нем и чтобы любил ее так, что менялись бы ее душа и глаза. Андрей целовал губы Евы, сосал ее грудь и терзал тело, после встреч с ним походка ее становилась летящей, а взгляд сладким, как мед. Каждый день Ева чувствовала, как чувствовала движение солнца и звезд, текущую в ее теле кровь, которая то делала красными губы, то тяжелела в груди; с этой тяжестью, и сладостью, и легкостью Ева летела домой и смотрела на себя в зеркало, перебирая украшения и завитые волосы, звала себя по имени, чтобы не потеряться во сне, и ложилась спать; ночь обнимала ее, и пела ей песни луна. - У меня такое ощущение, - вдруг сказала Ева, - что я лежу в саду из костей. - Что? – не понял Андрей. - Словно плоть моя – сама земля, - продолжила она, отворачиваясь от него и скидывая его руку с груди, - словно по мне текут реки крови, а глаза мои - что две луны. Никак не могут понять, что же не так. В последнее время Еве Ян казалось, что внутри нее живет птица, крикливая и беспокойная – ее Ева ощущала под кожей. Птица хлопала мелкими крыльями, пыталась взлететь, билась, как в клетке, о ребра, и это было так громко и так тоскливо, что Ева начинала утро с твирина. От птичьих криков Ева не могла спать, не могла жить и даже быть собой – Евой Ян – больше не могла. По ночам Ева то хваталась за нож, то склоняла голову и молилась, просила все силы, будь они низшие или высшие, избавить ее от мерзкой твари. В такие моменты птица вдруг переставала быть птицей, и Ева слышала внутри себя детский плач. - Вы, - пробормотал Андрей, - порой меня пугаете. - Мы, - вторила ему Ева, - я и Петр. Она вдруг рассмеялась.. - Иногда я думаю, - сказала Ева, - что имей ты возможность любить Петра теми же членами тела, какими любишь меня, то я бы стала для тебя пустым местом. Лицо Андрея стало каменным. - Тебе лучше уйти, - сказал он какое-то время спустя. - Разумеется, - покорно согласилась Ева, натянула на бедра юбку, подхватила остальную одежду в руки и вышла из комнаты. Андрей не проводил ее даже взглядом. Стоя в темноте дома, Ева вдруг ощутила странную двойственность, словно она была и внутри здания и внутри себя. Ощущение было столь странным и беспокоящим ее, что она, вместо того, чтобы пойти домой, свернула в сторону комнаты Петра. Тот лежал в ванной прямо в одежде и смотрел в окно. - Что ты отсюда видишь? – спросила она. Петр повернул к ней голову и посмотрел тоскливо. - Случившееся, - ответил он, - и не случившееся. Ева Ян подошла к ванной и села в нее прямо на Петра. Сквозняк холодил ее голую спину. - То, что могло бы быть, - говорил Петр, совсем не обращая на нее внимания, - и то, что никогда не могло случиться. Язык его заплетался, а глаза были мутные, что стеклышка от бутылки, отчего Ева не удержалась и поцеловала его. - Я вижу то, что сделал, - ответил он ей, - и то, что не сделаю. - Петр… - пролепетала Ева. Пальцы Петра прошлись по ее шее и соскам – те отвердели от чужого прикосновения – остановились на тонком шраме на животе. Ева взяла его за руки. - Крики во мне, - сказала она, - они мешают мне спать. Ева нахмурилась. - Они мешают мне жить. Петр кивнул. - Я пью столько, что не могу больше жить, - сказала Ева, - тело мое распухает и становятся вялым, словно я теряю связь с собой, словно я нахожусь где-то еще, словно руки не руки мои, словно глаза не глаза мои. Я взяла нож и разрезала себя… Она еще раз поцеловала Петра, скользнула языком по деснам – те отдавали ржавью. - Мне казалось, - сказала Ева, - что из меня должно выпорхнуть что-то, какая-то огромная птица, которая улетит в степь. Я разрезала плоть и думала, что из меня выпрыгнет огромная собака, отряхнется и убежит к хозяину. Я разрезала живот и думала, что из меня вывалится ребенок и перегрызет зубастым ртом пуповину. - И что же случилось? – спросил ее Петр. - Кожа разлезлась, и обнажилось что-то красное. Красное и мясистое, оно потекло кровью. Петр гладил ее по шраму. - Андрей нашел меня такой, - сказала Ева. – Знаешь, я думала, что увижу только черноту. Словно я темная комната, в которой томится что-то… Андрей так кричал, так кричал… я думала, что печаль – это когда в груди тяжелеет, но теперь тяжелею я, понимаешь? Я думала, что оно выберется из меня, и я его увижу и смогу дать имя, но теперь я уже не уверена, на какое имя отзываться мне. Сказав это, Ева прильнула к нему ртом и грудью, вцепилась пальцами в плечи, обвила языком его язык, словно пыталась слиться в единое целое. В следующий момент Петра вырвало прямо ей в рот.