Между

      Говаривали, что на острова люди пришли давно, и первого, кто привел сюда людей и назвал себя конунгом, звали Бьоргольв.       Еще до того, как пришел на острова, Бьоргольв был прославленным ярлом. И люди его сходились во мнении, что человек он неплохой, мудрый и деловой. Поэтому называли его все Умником. А женой его была Асдис Красавица, жаром волос сравнимая с Сив.       Случилось как-то Бьоргольву по осени принимать людей конунга. И был среди них такой смутьян и задира, что, прельстившись ярловой супругой, крепким словцом посмел оскорбить хозяйку дома. Бьоргольв, даром что был осмотрительным, всегда взвешивал свои слова и продумывал все свои действия, тут не вытерпел и вызвал нечестивца на хольмганг. Не знал Умник, что конунг привечал смутьяна вперед многих, да и убил того на поединке. А дальше, как заповедано, пришлось ярлу спешно покидать родной дом, потому что был он объявлен вне закона.       Асдис не бросила в горе своего супруга и, будучи ему верной женой и доброй советницей, решила уйти прочь вместе с Бьоргольвом, чтобы разделить его скитания.       А за ними и другие люди потянулись. Погрузили добро на кнарры да вышли в море.       Много дней провели в море Бьоргольв и его люди, но был день, когда их зоркие глаза увидели земли на горизонте. Достигнув увиденных островов, долго он благодарил богов. А Асдис Красавица сказала, что лучшего дома им не найти…       Свэль куталась в теплый на меху плащ, считая в небе чаек. Баснь, рассказанная тир, мало ей поведала о том, каких людей можно ждать соседями. И неожиданно хорошим ей показалось житье на Люё: выполняй то, что от тебя требуется, учись разбираться в знаках да учи ремеслу других. Что же здесь? Здесь сложно загадать даже следующий день. На острове вёльвы каждое лицо, словно след в лесу — заметишь такой и тут же готов рассказать, что у человека на уме. На Кольтуре иначе. Косится недовольно тетка, фыркает едко сестрица. И хоть в море топись, ни один не скажет, что от тебя ждет, а сама попробуй, загляни в омуты глаз, свои поднять коли посмеешь.       Громко позвала из дома Асвейг непутевое брату чадо, нахмурилась, как водится, сердито, словно Свэль снова где-то провинилась. Женщине совершенно не нравилось, что на старости лет она должна думать, куда пристроить еще одну непутевую девку. Свэль ее не корила за эту неприязнь, но и теплотой ответить на чужую отчужденность не могла, разлад внося в семью.       Девушка в полудреме повернулась к зовущей тетке и медленно побрела прочь от берега, пришло время выполнять свои обязанности по дому.        — Фру Асвейг, — порог переступила пожилая осанистая женщина. Вместе с ней на секунду в дом ворвался яркий свет, ослепив сидящих по скамьям хозяек, а после снова исчез, загороженный статной фигурой.       Асвейг поднялась с лавки, поприветствовать гостью, вскочила и Рогнедь, до того кутавшаяся в новый шерстяной платок, да тут же вьюнком стала крутиться возле пришедшей. Пришлось подняться и Свельге.       Едва ее глаза вновь свыклись с полумраком, она не без любопытства стала разглядывать пришедшую: к ним, на маленький Кольтур, где и трем женщинам да нескольким трэллам было тесно, гости приходили редко. А еще реже такие любопытные, как пришелица.       Это была женщина в летах, не худая, но стройная, высокорослая и крепкая с виду. Ее волосы, едва выглядывающие из-под убора, содержали больше серебра, чем расплавленной меди. А в прищуренных глазах разглядывающей всех с ног до головы горделиво женщины, в изгибе носа и в насмешливо изломанных губах проскакивало сходство с уже знакомым Свэль человеком.        — Хороша ль? — краем губ улыбнулась пришедшая, пытливо смотря на словенку. Та кивнула, опустив глаза. Необыкновенно хороша. Свельге даже подумала, что в молодости эта женщина была, вероятно, редкостной красавицей. Или же краса ее с годами совершенно не увяла, чудесным образом сохранившись.        — А ты вот нет, — скривила еще сильнее губы гостья. — Тоща больно, — и обратилась к хозяйке:        — Фру Асвейг, Йоль близко, — скосилась недовольно на вьюнком стелющуюся Рогнедь, нахмурилась мрачно. — А ты погуляй пока, девочка. И сестру свою не забудь.       Надув обиженно губки, Рогнедь выскочила за порог, успев между тем ухватить за ткань прошвы и Свэль.        Однако за порогом ее ждало не самое приятное: освободившаяся девчонка ощутимо ткнула Рогнедь острым локтем в живот и что-то прошипела.        — Кошка драная, — Рогнедь, сморщившись от неожиданной боли, недовольно скосилась на сестру. — Ведьмин подкидыш.       Уж не удивительная родственная память ли взыграла в Рогнеди, что она решила обозвать Свельге именно так, а может, это была просто минутная злоба, коей не стоило придавать никакого значения, но на секунду словенка оторопела и обернулась к сестрице.        — Как ты меня назвала?        — Дочкой всадницы волчьей, — оправившись, фыркнула Рогнедь, — А что?        — Да ничего, — хмуро усмехнулась в ответ Свэль, перекинув косу за спину. — Ядом, главное, не захлебнись.        — Ух… да чтоб ты к троллям провалилась!       Свэль была бы только рада.       Едва девушки исчезли за порогом, Гвендолин, а это была именно она, по-хозяйски сбросила свой плащ на руки подоспевшей к ней тир, подошла ближе к огню и протянула навстречу теплу ладони.        — Непросто нынче добраться до тебя с дочерью. Живете здесь бирюками. Как еще богов не забыли. Рукавицы, я посмотрю, новые. Да больно просты. Подарок кому?        — Рада тебе, госпожа, — улыбнулась Асвейг, наливая гостье горячий ягодный взвар да протягивая. Гвендолин приняла. — Подарок, да не кому-то, мне. Девчонка подарила к Йолю. И как успела только?        — Загодя приготовилась, не иначе, — женщина обвела усталым взглядом жилище и вернулась мыслями к подруге. — Кстати, о Йоле. Он уже скоро, да рук как всегда не хватает. А у тебя, как погляжу, целых две пары свободных имеется, отправь хотя бы одну девчонку ко мне, пускай помогает.       Фру Асвейг рассмеялась неожиданно. Оттерла рукавом глаза да махнула рукой:        — Забирай обеих. Только мало тебе будет от них проку. От одной сейчас мороки больше, чем дела, вся в своих мечтах о свадьбе, а другую попробуй поймать. Остров, даром что маленький, да не сыщешь.        — Обеих и возьму. Чай не с такими справлялась.       Гвендолин скользнула взглядом по молодящейся подруге, снова по ее дому, задумчиво усмехнулась. С каждым своим появлением на Кольтуре все отчетливее видела Гвендолин, что приходит, как бы ни старалась Асвейг, в запустение и беспорядок ее дом и хозяйство. Не признавала хозяйка этого дома за собой скорби по погибшему много зим назад мужу, да говорило о том ее хозяйство, прося крепкой мужской руки. И становилось старой галлатке от этого печально.        — Жаль мне тебя. Дочь-то ты сейчас выдашь, а потом как жить собираешься? Не потопнешь ли со скуки?        — Будет мне скучать, — женщина качнула головой в сторону входной двери. — Не по твоей ли указке мне сюда брату чадо притащили? Она мне заскучать не даст.       Гвендолин поджала губы. Верно все говорила Асвейг, Гвендолин сумела через чужие шепотки заронить такую мысль в чужое сердце. Да только много мороки подруге с тощей, что жердь, словенкой не выйдет…        — Об этом я тоже хотела поговорить. Но уже после праздника.        — Тогда и обо мне поговорим после свадьбы моей дочери, госпожа…        — Хитра ты больно, фру Асвейг, — скривила линию рта Гвендолин, но тут же нахмуренные ее брови разошлись, и лицо стало ясным. — Но я хитрее буду. Не тебе со мной тягаться. Зови своих пигалиц.

***

      В мире, что остался там, на далеких берегах Гардарики, не было ни Йоля, ни его традиций. Зато были веселые гуляния на Корочун. Катили в гору зажженное колесо — нарождающемуся солнышку в помощь, ходили по хатам, облаченные в шубы мехом наружу, личинами расписными пугали люд.       Йоль был иным. Но люда собирал столько, сколько Свэль за всю свою жизнь не видывала.       Скувой из показавшегося полупустым острова за несколько дней превратился в место, где ступить лишний раз некуда, не побоявшись напороться на чьи-то руки, ноги или внезапно опуститься не столько на лавку, сколько на чьи-то волосы.       Гомонили девушки, хихикая и гадая, что им ждать в грядущем, ворчали старухи, вытащившие свои скрипящие кости на свежий воздух. В воздухе пахло грядущими гуляниями и, возможно, не самыми хорошими от них последствиями по утрам.       Свэль снова обежала весь хутор в поисках овцы, успевшей утром выбраться чудеснейшим образом из овина. Овца словно почувствовала, что в этом году ей выпала почетная роль жертвы богам, поэтому постаралась скрыться как можно лучше, лишь бы не попасть под нож. Животное умело скрывалось и убегало, пока Свэль не настигла его на одном из пригорков, где в изнеможении опустилась, не только набросив на шею овцы петлю, но и для верности обняв ту за пушистый бок.        — Зря ты бегаешь, овечка. Чему быть, того тебе не миновать.        «Мне, впрочем, тоже», — мысленно добавила словенка и медленно поднялась с холодной земли. — «Только бы знать, чему для меня быть…»        — Пойдем, тебя ждет теплый овин, а меня снова ждет Гвендолин.       Овца протестующе заблеяла и попробовала метнуться в сторону, чтобы снова сбежать, но не тут-то было — Свэль держала веревку крепко, с безучастностью глядя в сторону горизонта. Мысли ее занимал грядущий праздник.       Девочка мешала в горшочке оставленный с утра томиться кисель. Тот пах домом: спелой болотной клюквой да брусникой. От этого духа, казалось, бежали прочь все горестные мысли, что в предпраздничную пору занимали девушку. Медленно перебирала украшения Гвендолин, не старчески зорко следя искоса за словенкой, как бы та не натворила какой ворожбы, не находила повода укорить девицу и снова принималась за украшения.        — Чего тебе у очага не сиделось, гадости своей не мешалось, — наконец, пробурчала женщина и дернула словенку за рукав рубахи. — На-ка, примерь.       Свэль мельком взглянула на протягиваемое ей платье и серебряные украшения.        — Не мне их носить, — вздохнула. И снова принялась за дело.        — Уж умна! Гвендолин нахмурилась сердито: впервые кто-то открыто взялся ей перечить да собственное мнение высказывать. Девочка же словно не замечала рассерженного сопения старухи, знай себе под нос что-то напевала да из одного горшка в другой намешанную дрянь сливала.        — Что это хоть будет? — кивнула на горшочек Гвендолин. Словенка обернулась, оглядела задумчиво.        — Кисель. У нас его по праздникам едят. Или пьют, если пожиже сделать. Тешит он больно.        — Дай-ка отведаю, — протянула руку галлатка. — А ты ступай, примерь наряд-то. Будет тебе нос воротить, больно гордая стала, от подарков отказываться.       Явившаяся снова к Гвендолин Свэль уже не выглядела жалким недокормышем. Потупившаяся от смущения и раскрасневшаяся она куда больше походила на невестящуюся девушку. Сдувала мешающие волосы, выбившиеся из косы, пока она натягивала одежу.       Ни дать ни взять нашкодивший котенок.        — Хорошо, — кивнула галлатка. — И кисель твой неплох. Тешь себя и кого тешить им хотела. Не думаю, что оскорбишь кого.       Словенка рассмеялась счастливо, словно ее медовым пряником угостили. Покружилась, нарядом любуясь, и подскочила ближе, кисель из рук забирая. Поправила на руке браслет и еще раз улыбнулась, на сей раз благодарно.        — Пигалица.        «Гвендолин глазаста, а память у нее на зависть хорошая», — заметила Свэль, едва оказалась за порогом.       Платье, темно-синее, как клетки родной ее поневы, как клетки поневы ее матери и сестер. Век бы носила, не снимая, если бы не было оно столь богатым, праздничным. Жалость брала такое каждодневной работой марать, хоть и не тир, грязной работой за все время на островах никто еще не заставлял заниматься.       Горшочек с киселем обжигал руки, жег сквозь ткань платья бок, меж тем его согревая. Словенка думала о своем утреннем горе, о неведомом, что ждало ее, словно утреннюю овечку, впереди.        «Только бы знать, чему для меня быть…»       И чужих шагов за спиной не приметила, от голоса чужого всем телом вздрогнув:        — Помочь тебе?       Опустила глаза смущенно да косо усмехнулась сама себе.        — Сама справлюсь.