Между

      С порога руки чужие к телу потянулись. Свэль шаг назад опасливый сделала, да наткнулась на нечаянного своего попутчика.        — Отдай ты ей свою ношу, — откуда-то сверху усмешка послышалась, в руку толкнули легонько, подгоняя. — Помоги ей, Катла.       Расторопная ти, чьи руки до того тянулись к Свэль, тут же горшочек горячий подхватила да в сторону празднующих прыснула.        — Не стой у порога долго, простудишься, — бросил через плечо, прежде чем с глаз скрыться.       «Легко же тебе сказать, у порога мне не стоять…»       Вернулась расторопная рабыня, засуетилась вокруг, помогая стянуть с плеч теплую шерстяную безрукавку. Скользнули быстрыми медянками пряди распущенной косы, завитками улеглись на груди, кольцами змеиными пригревшись. Катла волосы сзади пригладила.       Гомоном встретил ее длинный зал ярлова дома. Сидящие по лавкам девушки щебетали весенними пташками, обсуждали досужие россказни, хвастались нарядами, зубоскалили, лукаво переглядываясь со знакомыми им воинами. И словно в воду глядела быстроногая Катла: едва Свэль ступила в зал, тут же наткнулась на поджидавшую ее Рогнедь.       Сестрица смерила Свэль оценивающим взглядом, скривила очаровательный ротик свой в усмешке, словно бы порицая ту, что платье с чужого плеча надела.        — Ты, посмотрю, времени не теряешь даром, — задеть попробовала. Свэль лишь плечами пожала. Она пыталась отказаться от подарка, но не ей с Гвендолин спорить. — Что же, идем. Хоть с подругами своими познакомлю, всё не одна сидеть будешь.       За рукав потащила к кружку особенно яро расчирикавшихся вертихвосток. Те были едва ли старше Рогнеди, встретившей недавно семнадцатую зиму, все как одна ладные, что свежий хлебушек полные, неизменно востроглазые и смешливые.        — Герда, Йонфрид и Хильдис. Но, — махнула рукой, — вряд ли ты запомнишь. Да и не интересно это. Куда интереснее нам, о чем ты в сенях шепталась.        — А разве ты не слышала? — удивилась словенка. — Мне показалось, что Хаук говорил достаточно громко. Рогнедь отчего-то ужасно разозлилась и, резко повернувшись, отсела от Свэль подальше.        — Я что-то не так сказала? — тихо спросила девушка Хильдис, едва ощутимо руки её коснувшись. Та плечами пожала, а после разъяснила, отчего же так вспылила сестрица.        — Она на твоем языке не говорит. Отец твой еще мог, мать ее что-то разумеет, а она ни слова из вашей речи не понимает.       Свельге едва заметно усмехнулась. Хороша же причина для обиды — языка чужого не знать. Так на многие и многие народы обидеться можно было бы. Да и можно ли винить человека в том, что слов, не тебе предназначенных, не понял?       По мнению Свэль куда обиднее было краем уха слышать, как тебя обсуждают, не особенно трудясь понижать голоса. До словенки долетали отдельные фразы, по которым та без особого труда догадывалась и о том, кого рассматривали, и что находили в предмете рассмотрения достойного, а что, наоборот, хаяли. И впору было бы снова погрузиться в тягостные утренние мысли, но Герду, все это время беспокойно ерзавшую по лавке, такое явно не устраивало.        — Так о чем же вы говорили? — наконец, тихо шепнула она на ухо Свэль. Та вздрогнула, отвлекаясь от чужого разговора.       «Желающие все знать да получите вы по длинному носу…» — вздохнула девушка.        — Меня попросили поменьше стоять у порога. Будто можно заболеть.        — Можно, — кивнула Герда. — Особенно если ты не привык еще к нашим ветрам. Холодные они ужасно! И, немного подумав, выдохнула резко:        — А это правда, что ты хёвдинга от вражьей стрелы спасла?       Герда тут же покраснела, потому что вопрос, как она ни старалась, вышло задать громче, чем она хотела. И Свэль показалось, что стало вдруг тише.       «Злые слова, что вороны, разлетаются… откуда тебе знать-то, коли было нас там только двое… не тир ли болтливы в доме ярловом?»       Словенка скосилась на девушку и, подумав над ответом, рассмеялась.        — Куда мне, — не тише Герды начала Свэль. — Нет, конечно, все иначе было. Хёвдинг сказал пристать к острову, воды набрать надо было, у нас кончалась, а я в лес побежала, за ягодами, да чуть из-за ягод не сгинула, благо искать меня решили. Если бы не вышел на полянку, где словили меня, хёвдинг, не сидела бы я тут, а ворон на чужих берегах пугала.       Герда ответу улыбнулась, словно иного и не ожидала услышать, но сама что тетива натянутая напряглась, ложь ли в словах почуяв.       Словенка внутренне поморщилась. Не такого разговора она хотела бы за трапезой. Да и откуда девке, с ними не бывшей, про столкновение с жителями Дорсета известно. Не Хаук же ей рассказал, да и вряд ли бы стала болтать попусту старая Гвендолин.       Нетерпеливо сплетали и расплетали пальцы косу, Свэль хмурилась, глядя по сторонам. Шутка с киселем удалась ей на славу, да был ли в том толк, чтобы все забыли. Гвендолин, внимательно глядя, головой покачала, словно бы осуждая, да за тем и оставила.       Косу, снова заплетенную, через плечо перебросила за спину, медленно из-за стола поднялась норушкой, чтобы меньше внимания чужого привлечь, и уж до порога добралась, как решила вернуться. Не могла не спросить о том, что весь вечер ее мысли занимало, пугая, можно ли верить хоть кому-нибудь.        — Герда, — Свэль легонько толкнула девушку в плечо. Та встрепенулась. — Скажи, откуда ты про хёвдинга и стрелы узнала?       Герда зевнула, лукаво глядя. Ей что волноваться, не знала же она ни как больно из собственной шкуры болт вытаскивать, ни как от охватившего весь бок огня не морщиться, чтобы никто не заподозрил дурного.        — Хрольв сказал, что Хаук руку берег долго, а ты все спать на один и тот же бок укладывалась, а после и Рогнедь сказала, видела тебя от грязи отмывавшейся, что рана у тебя, как от стрелы. Вот я и подумала.        «Глазаст Хрольв, все подмечает, да языкаста сестрица, все тайны чужие выбалтывает», — сощурилась словенка.        — А на Хрольва ты не думай, — тут же, словно мысли угадав, вступилась Герда. — Брат он мне, вот и сказал. Если я такой громкой не была бы, может, никто и дальше кроме нас пятерых не знал бы.        — Будет тебе, — заметно успокоилась Свэль, успокоилась от ее слов и Герда, тут же спросив, было ли Свэль страшно. Та головой покачала. — Страх, он потом пришел, когда уже все случилось. Да и неважно это. Пойду я, Герда.       Уходить стало легче, точно не держала больше в зале ее какая-то тайна. Словенка расплылась в довольной улыбке, за весь вечер впервые почувствовав себя свободной.        «Придумала себе проделки чужие, лукавые, о тех, с кем теперь живешь, подумала недоброе. Нельзя так, Свэль…. А может и можно… целее будешь.»       Свэль выскользнула за порог. Поспешно натянув на плечи шерстяную безрукавку, подумала украдкой, что в такой одеже только до клети дойти успеется, да все равно замерзнешь, и тут же забыла.

***

      Ночь обещала быть хмурой, но выдалась звездной. Казалось, что стоит чуть дольше поглядеть в небо, как протянется тот самый Звездный Мост, и перейдешь в край, где ждут тебя те, кто детство сделал безоблачным и добрым.       Свэль бродила меж камней, поднимая с земли замерзшие и отсыревшие на ветру тонкие прутья, комья засохшей по осени травы, пробиралась сквозь лещину, выбирая упавшие ветки, но хвороста все равно было мало, как мало казалось ей и запрятанных щепок. И все же Свэль старалась, чтобы хотя бы как-нибудь превратить Йоль в домашний, пахнущий медом, проделками и пряниками Корочун.       Щепки фырчали, неохотно занимаясь, шипели тающие ветви, распрямляясь и медленно растлевая. Словенка имя за именем называла родных, кого знала и помнила, кого оставила вместе с пожаром в веси, которую больше ей не суждено увидеть. Ей казалось, что с каждым именем все больше и больше становилось возле нее людей. Приблазнился сквозь сомкнутые веки отец, не угрюмый, каким он был почти всегда, но радостно улыбающийся. Привиделась мать, совсем юная, должно быть, такая, какой сменила она когда-то венок на повой и нарядно расшитую кику. Сестры и братья, мужья их и жены. Все, кого Свэль еще помнила по именам. Даже хромая посестренка.       Словенка щеки вытерла, от нечаянных слез промокшие. Те, кто ушел, не любят, когда рядом с ними плачут оставшиеся, они любят смех и басни, любят смотреть, как живые веселятся. Так, во всяком случае, говорила мать…        — Развела девка рёву на ушат да на корытце! — в голове голос смешливый почудился. Свэль головой тряхнула, морок отгоняя.        «Должно устала я совсем, что чужие говоры чудятся…»       Еще раз тряхнула головой, опасаясь, как бы снова не послышалось чего недоброго.

***

       — Йоль одной не встречают, ель злата. — Хродульф за спиной возник неожиданно, как раз когда она думала дверь в клеть открыть. — Не замерзла ли?        — Но и с тобой его встречать мне несподручно. Не холодно, — под нос пробурчала в ответ девушка, руку от двери отрывая. — Неужели всем наскучили твои висы, что отпустили тебя восвояси.       Хрольв рассмеялся легко.        — Герда… зря она спросила. Не держи на сестру зла.       Свэль плечами пожала. Не на Герду она рассердилась, но на скальда, язык за зубами не удержавшего. Это казалось ей странным. Странным рассказывать то, чего сам не видел и что оттого не знаешь.        — Ты ей зачем рассказал? — снова коснулась двери в клеть словенка. — Тянул тебя кто. Или от меня услышать все хотел? Так услышал, коль глухотою не хвор. Понравилась басня?       Дверь потянула на себя, открывая проход. Хрольву не объяснить, что в снах приходят кошмары: объятые пламенем веси, чужие раны, которые выпало лечить тогда, на Люё. Не только его или Хаука, на Люё приходило много драккаров. Что во снах она видит из раза в раз скрюченные судорогой пальцы, цепляющиеся за застрявшую в горле стрелу. И что даже во сне она понимает — стрела эта ее, и человека убила она. В ее снах до сих пор хозяйничает Мара, лишь изредка позволяя прийти снам спокойным, простым и светлым, но незапоминающимся.        — Уходи, Ролло. Доброй ночи тебе.

***

      Опускается на землю мягкими перьями снег. Путается в волосах, оседает на одежде, каплями остается на разгоряченных лицах. Она ловит снежные перья высунутым язычком, вглядываясь до поры в небо. И кажется, что летит она куда-то вверх, к говорливым своим подругам, что живут под стрехой. Сестра одергивает украдкой, пока мать не заметила, что младшее чадушко снег ест. Смотрит сердито: смирно стой, пигалица, да гляди в оба.       Катят в гору жаром пышущее колесо — новому году на славу, на поругание навьим силам. Пришло время народиться солнцу.       Дарёна крепко держит за руку младшую сестренку, с пытливым любопытством глядящую, как отец с дядькой в гору катят горящее колесо. Девочка ничего не спрашивает — не велено мамкой. Грида же смотрит на свой выводок сурово: знает, стоит ей отвернуться, как старшая дочь упорхнет вниз с пригорка миловаться с дружком. Позже побежит, а пока…        — Домой сестру сведи, — коротко приказывает Грида, глядя, как молодшее чадо вот-вот начнет снова кашлять — с начала студня у непутевой грудная хворь. — И взвар дай.       Лишенная праздника Ласточка глотает взвар послушно, но с большой неохотой. Ей бы за порог, чтобы глядеть на отца, какой тот от сажи черный. Но нет, приходится сидеть у теплого печного бока да давиться горьким лекарством.       Хоть реви.        — Будет тебе, — смотрится Дарёнушка в натертую до блеска медную пластинку, гадая, хороша ли. Прилаживает к расшитому богато увяслу височные кольца.        — Не горюй, сейчас ряженые пойдут, кинешь в мешок им пряник.       Кидать пряники Ласточке тоже не интересно, куда интереснее ей стащить один из них, чтобы, забравшись подальше и повыше на полати, с увлеченным видом его сосать.       Сестра смягчается, улыбается тепло:        — Погоди немного…       Стук прерывает тихие домашние разговоры. Сонная Ласточка вылезает из-под отцовского мятеля и трет глазенки, с неизменным любопытством глядя на дверь. Шлепает босыми лапками по полу.       На пороге застыли нелепейшего вида страховидла: мохнатые, черномордые и страшные. Девочка прячется за отцовской спиной, едва ли макушка касается бедра. Высовывает осторожно мордочку, вслушиваясь в слова песни, и улыбается. Славят те хозяев, просят не скупиться на угощение.        — Ну-ка, луковка, — подталкивает Ласточку отец, — дай, что припасла…       Ножки топают по полу, несет девочка тяжелое блюдо медовых гостинцев, мать щедрой рукой ссыпает те в мешок колядующих.       Страшилища меховые и когтистые теперь не кажутся такими ужасающими. Ласточка улыбается им, даром что руки не протягивая, а те и рады отдарочным пряникам, тут же начинают бормотать что-то развеселое, суля дому много славных дней впереди. Грида косится на младшую дочь, с неудовольствием замечая, что у той глазищи горят ярче звезд ночью.       «И эту скоро за подол не поймаешь», — задумчиво подмечает женщина и переводит пытливый взгляд на мужа. Тот же словно не замечает досады в глазах супруги.       Ласточка с важным видом засовывает отцу в рот стянутый с блюда пряник, и потому Фрейгейр занят исключительно печевом.       Трется кошкой возле старших Дарёна, мимоходом щипая сестру шутливо за руку.        — Что, луковка, довольна?       Ласточка кивает, счастливая.        — А я говорила…

***

      Сон, пришедший на этот раз, оказался на удивление добрый. Свэль руку крепче сжала под теплым мятелем, коим на ночь укрылась. Еле слышно треснуло и раскрошилось в руке печево. И чутко спящая девушка, вздрогнув, проснулась.       Не приблазнилось ей. На ласковом мехе, что радовал еще минуту назад тело, крошки откуда-то. Зажатый в руках пряник уже не кажется таким красивым, каким должен был быть, но аромат его все еще чудно медвян.       Обычно шалила так в Ласточкином детстве Дарёна. Вешенку она перед собственной свадьбой пуще родителей баловала, словно та не сестра ей, а собственное чадо. Пряником, от Гриды утаенным, на Корочун лакомила, пряча тот ночью у сестрёнки под боком, румяным яблоком одаривала под день Дожников, а на Радогощь оставляла для Вешенки всегда пирожок.       «Уж не снится ли мне», — поднесла пряник к лицу Свэль и, учуяв дух свежего печева, обрадовалась. — «Чудно-то как…»