***
Гомонил всегда после Корочуна веселящийся народ. Каждую зиму мужчины веси не ради бахвальства, но шутки ради мерились уловом, что поджидал их в расставленных загодя в лесу, далече от дома, сетях. Кто радовался, что рыбка попалась жирненькая, кому-то за радость было показать всем, как пушиста, на зависть, шкурка попавшейся лисы. Кто-то похвалялся серебром волчьего меха. Фрейгейр Полудан в ту зиму принес домой рысь с котятами. Ластились те к полумертвой матери, чью лапу зажало в неумело поставленной ловушке. Совсем еще маленькие и неумелые, они лапами сучили материнское брюхо в поисках соска, пища голодно, да тем и разжалили охотника. Грида головой лишь покачала, увидев добычу, недобрый знак ей в улове привиделся. Вешенка же, слеток, едва поневу вздевший, тут же у отца забрала лесных жителей, гадала их питомцами своими. Фрейгейр не противился, но и, ответственности желая научить дочь, помогать не стал, да и поиски прокорма питомцев оставил на легкомысленное свое дитя. Рысь с котятами поселили в клети. Хищница желтые зубы щерила, рычала сердито, рыжим глазом косилась на Вешенку, а порой и вовсе силилась ухватить девчонку за тощее запястье. Та не сердилась, с названной сестрой-весинкой пытаясь вылечить рысиную лапу. Мирилась с дикой кошкой, в ней близкое для себя что-то чуя, играла с котятами, беззлобные их укусы и нечаянные царапины прощая. Урок Полудана шел ей на пользу. Неловкая с лыжами, научилась она на них бегать, нетерпеливая и неусидчивая, стала Вешенка более сдержанной. А за рысью ходя, научилась и ответственности. Радовался таким переменам в дочери Фрейгейр. Грида, все на благосклонность мужа надеясь, думала того уговорить от обещания, бездумно данного, отказаться. После Масленицы отпустили в лес окрепшую красавицу-кошку, распрощались и с котятами, без чьего писка пустой казаться стала изба. За рысями из дому стала тянуться все чаще в дремучие чащи и Вешенка, уходя с подарочками лешему, с лешними гостинцами возвращаясь.***
Стоящий возле щучьего носа драккара человек щурился на встречающих стальноглазо. Он был немногим выше рослой Рогнеди, но в плечах дважды шире и тяжелее девицы мало втрое. Зыркал пришелец по сторонам с таким важным видом, будто и ярл Скувоя, и все прочие ярлы в услужении быть у него должны. Свэль, за то недолгое время, что провела на островах, привыкшая к светлоглазым и светлоголовым людям, дивилась чужому темно-русому с посеребрением волосу. Пришелец же продолжал разглядывать вышедших встречать его скувойцев. Кивнув вежливо ярлу Асбьорну, а за ним и Хауку, приветствуя Гвендолин, он вдруг перестал насмешливо скалиться и казался теперь действительно выказывающим уважение. — Кто это? — шепнула на ухо сестре словенка, опуская глаза и сильнее кутаясь в плащ. От незнакомого ей человека ей становилось не по себе. — Инглейф по прозвищу Манвитсбрек. Брат конунга Ульвхама, — Рогнеда сцапала девушку за руку и потащила ближе к причалившему драккару. — Интересно, что он тут забыл. Обычно на вейцлу они приходят уже после Йоля. Обе привстали на цыпочках, чтобы лучше видеть, что творится впереди, закрытое от них чужими спинами. Затем подпрыгнули пару раз в нетерпении. И, наконец, увидели. Возле Инглейфа, в богато украшенном плаще, отороченном рыжевато-русым рысиным мехом, стоял длинноносый юноша, на год или два старше Свэль. Смотрел он на всех с нескрываемым пренебрежением, то и дело взглядом впиваясь в ту или иную девушку, одаривал ее какой-то странной улыбкой и снова презрительно на всех глядел. В отличие от прозванного Палатой Ума, выглядел юноша не таким уж и умным и точно бесхитростным. Да и похож он был на Инглейфа разве что такими же серыми глазами, волосы парня были темно-каштановые, на солнце горящие красноватым золотом. — А это кто? — девушка сделала еще один шаг, протиснулась между несколькими зазевавшимися фру и встала едва ли не за плечом Гвендолин. Юноша ей совершенно не нравился. Особенно рысью на плаще. Свэль живо помнила и зиму, когда лапу кошачью лечила, и мягкий рысий подшерсток, и сдавленное рысье рычанье — жалобу сестре на чужую жестокость. А еще она прекрасно помнила материнский наказ, беречься людей в мех кистеухой рядящихся, кажущийся стороннему человеку странным, а оттого и глупым. — Эйвинд… — пробормотала под нос Рогнеда, теперь, наоборот, вытягивая сестру из толпы. На сдавленный писк словенки обернулась старая вальхийка и шикнула сердито, прогоняя девушку прочь. — Гости высокие прибыли, поди, скажи тир, что приказ я дала постели им стелить. — И Рогнеди вслед бросила, — зачем ты только эту пигалицу привела! Хороша же сестрица! — А что не так-то с этим братом конунга и этим Эйвиндом, что ты сперва меня любоваться на них тащишь, а после, словно драугра увидав, пытаешься домой загнать? Рогнеда задумчиво пожала плечами. Что она могла рассказать сестре? Что к неполным семнадцати зимам у Эйвинда, сына конунга Ульвхама, уже была репутация человека, портящего чужих дочерей, сестер и, что случалось редко, невест и жен? Или что стоило Эйвинду увидеть новую пригожую девицу в толпе уже знакомых, как он правдами и неправдами пытался ее подловить где-нибудь, чтобы подол задрать. И попробуй такому пряслицем или чем еще для острастки дай. — Да… глупости, — улыбнулась Рогнедь, наконец, — просто подумала, что красивые они, что Фрейр да Бальдр, а ты еще юная, влюбишься на свою беду. Мне от их чар что будет, я же просватанная, а день-два и вовсе мужатая. А вот ты… тебя защищать от такого надо. И рассмеялась. Свэль хмыкнула, но как-то безрадостно. Осмотрела двор, куда с Рогнедью прибежала. В дом потянуло, к Асвейг — может, не такая она и сердитая, какой хотела казаться. — Давай тогда поутру на Кольтур вернемся. Ведь что им там, он маленький, они мимо пройдут. Сестра смеяться тут же перестала. Такие мимо не пройдут, особенно если увидят, как от Скувоя отходит лодочка с двумя девушками, одна к которой жмется, что заяц. — Боишься? — Рогнеда губы облизнула, с любопытством вглядевшись в лицо Свэль. Та лишь головой покачала. — Было бы чего бояться. Просто лишней тут себя чувствую. Других же никто не стал прогонять, да и занятно мне. Они же на вейцлу прибыли, а я о том, что это, только слышала. — Лучше бы не казалось тебе это занятным. Пошли в дом, скажем поспешить тир, пока Гвендолин нас не нашла и ругать нас не стала. На Скувое всегда можно было найти себе место, кем бы ни был ты. Люди, заселившие его, были спокойные и привычные ко всему, да и не забыл никто, как родные их добирались до островов сами, с ярлом Бьоргольвом уходя от чужого гнева. Нашлось место на нем и для Уты с Айей. Две прежние непоседы-зубоскалицы остались у ярла гостьями, а там взялась за них со всей своей суровостью и строгостью галлатка. И словно выросли девушки, стали серьезными и степенными, такими, какими быть им должно было на Люё, а одна уже и приглянуться успела чужому глазу, на Йольском пиру появившись с подаренным браслетом. На лад шли девичьи дела Уты и Айи, а с их смехом становилось веселее и другим, кто от болтовни их не бежал. Тихой беззлобной перебранкой встретил Рогнеду и Свэль дом ярла. Бегали тир, то и дело сталкиваясь, вскрикивая и друг на дружку сердито косясь, успевали они и со стоящей у очага Утой переброситься словом, успевали и Айе сказать необидную колкость. И где только смелости набрались. Впрочем, едва рабыни заметили у порога остановившихся сестер, тут же сникли и, словно испугавшись чего, замолчали, опасливо косясь на пришедших. — Ты глянь-ка! — рассмеялась Айя, нарушив ту гнетущую тишину, что на мгновение установилась среди женщин. — Сама фрёкен Хекс пожаловала. Сейчас тут всех превратит в овец. — Зачем мне вмешиваться, — для видимости поморщилась Свэль, — когда все сделали еще до меня? Куда сложнее мне было бы обратно вам, овечки, облик человечий вернуть. Бывшие послушницы прыснули, рукавом прикрывая раскрасневшиеся лица. Рогнеда лишь плечами пожала, будто бы соглашаясь с сестрой. Подумала украдкой, что и впрямь овечки перед ней, а не девушки. Обе светлые, кудрявые, а рукой проведешь — наверняка и мягкие волосами, что руно. Потом подумала, что бездельно стоят они, пустословием тишину пугая, строго оглядела и Свэль, косо усмехающуюся чужой радости, и девиц люйских, а потом и тир, что внезапно застыли, ничего не понимая. — Эйвинд пришел, — наконец, выдохнула Рогнедь. — А с ним Инглейф Манвитсбрек. На вейцлу. И людей с ними пришло немало. Гвендолин велела немедля к пиру готовиться. И постели высоким гостям в клети стелить. Затихшие рабыни тут же принялись снова бесцельно бегать вокруг, друг на друга натыкаясь, лишь бы хитрые девицы не заставили их делать что-то еще. Тут пришел черед вздыхать Свельге, думая, как выполнить все, чего желала бы Белая Стрела, не мешкая и не отвлекаясь по пустякам. — Катла, — обратилась девушка к единственной ти, чье имя помнила, — выбери двух-трех подруг своих, пойдем чистить клети и стелить постели. Думаю я, что быстро мы с этим не управимся. Ти кивнула живо и тут же за руки стала хватать своих подружек, радуясь, что не кажущейся сердитой Рогнеди им вышло помогать, а с виду тихой и нестрогой словенке. Айя и Ута переглянулись хитро и еле сдержались от смеха. Поспешила в ласковые девы рядить Катла Свэль, они-то уж знали, что, коли не придется Хекс, как называли они бывшую недолго им наставницей Свэль, что по вкусу, несдобровать ни покладистой и услужливой Катле, ни другим тир. Рогнедь возникла на пороге клети неожиданно. Свэль, рассыпавшая по полу последние охапки сена, вздрогнула, когда вдруг спиной наткнулась на сестрицу. Та фыркнула и за руки словенку схватила, чтобы увести ее от растерянных тир. Свэль же не сопротивлялась, лишь возле забора, отделявшего хутор от других, спросив, куда все-таки ее ведут. — Не знаю чем, но ты нравишься матери нашего ярла. Она тебя привести велела. — Тогда почему мы с хутора ушли? — выдернула ткань рубахи из чужой руки Свэль, на шаг от сестрицы отступая и нерешительно останавливаясь. Рогнедь губы поджала. — Да и я бы сама пошла, не пришлось силой уводить меня. — Не сомневаюсь, — процедила, наконец, Рогнедь. — Хорошо. Сама иди. Гвендолин ждет тебя возле пещеры, которую здесь называют Медвежьим Углом. Не заблудись, смотри. «Да что же с тобой не так-то, сестрица! То пряниками меня потчуешь, то змеей, чьей хвост ногой придавили, шипишь на меня и кусаешься?!» — Я не знаю где это, — опустила голову Свэль. — Так-то! — рукав рубахи снова скомкали чужие пальцы. — А-то все сама да сама. Не знаешь ты тут ничего, вот и не берись самой умной казаться! Дальше шли в тишине. Рогнедь сопела, показывая тем свое еще не прошедшее раздражение. Свэль по сторонам крутила головой, дорогу запоминая. Та проходила по тропинке, что вилась между поросших мхом камней, петляла хитро, сплеталась с другими тропками, поменьше. И терялась порой в длинной пожухлой траве. — Красиво-то как. А откуда ты дорогу к пещере знаешь? — осмелилась, наконец, спросить Свэль. — Ты же не тут родилась… Сестра улыбнулась мечтательно. Ей ли не знать дороги, когда ночами по ней ходила милым любоваться. Она тропинку бы и с закрытыми глазами бы нашла. — Сельдь я там ловила. Сети были полны, мне тащить их помогали, — ответила туманно девушка и тихо засмеялась. — И ты однажды пойдешь. Может, позовет кто, а, может, и сама позовешь. Но все однажды приходят ловить сельдь к морю. И часто делают это у Медвежьего Угла. Словенка нахмурилась, тень правды в чужих словах увидев, а вскоре и все сказанное разгадав. И тут же поморщилась. Сказанное Рогнедью и тонкого лучика не проливало на причину, по которой старая вальхийка решила поговорить с нею здесь, подальше от дома. Что за хитрость задумала она с Рогнедой. Сестра же, мыслей злых в голове Свэль не зная, остановилась возле одного из камней и рукой указала: — По этой тропинке спустишься чуть ниже, там и будет Угол. А потом расскажи мне все, что было. Главное, чтобы тебе не запретила этого старуха, — и обратно к хутору припустила, едва сверкало в темноте на ее руке обручье. Посему выходило, что Рогнеда знать не знала, зачем понадобилась галлатке юная славница. Та же спускалась медленно, стараясь лишний раз не ступить с тропинки, дабы не утонуть в мягком пружинистом мху. Тот же под ладонь, на камни для осторожности опиравшуюся, лез, ластился домашним зверем, оставляя на пальцах терпкий запах. Шумело море, еще сильнее в нос сшибая солью и холодом. «И совсем не страшно», — успокаивала себя Свэль. Рука же медленно с ледяного мха на чужое плечо легла. И стало чуть теплее. — Пришла, пигалица. Долго же ждать мне тебя пришлось!