Между

      Свэль руку отдернула тут же, голос мужской заслышав. Не Гвендолин стояла перед ней, не Гвендолин ждала ее у Медвежьего Угла. И от этого становилось только обиднее.       «Чтобы, Рогнедь, тебе это потом вспомнилось, когда вместо мужа чужак стан твой обнял!»       Девушка, злость чья робостью сменилась, сквозь сомкнутые губы задала вопрос, где старая фру, всем своим видом показывая, что не сумерничать сюда пришла, да и не больно-то ей хочется по потемкам встречаться с кем-либо, кроме звавшей ее Белой Стрелы.       Ответа не последовало. Свэль, кончик косы теребившая, стояла, на хёвдинга не глядя. Она подумала было уж развернуться да обратно припустить к дому ярла, но, наконец, тишина, нарушаемая досель лишь шумом перекатывающейся по дну гальки, нарушилась и голосом Хаука:        — Шаги стихли. Идем.       «Шаги?» — удивилась Свэль, в темноте пальцами вновь в ткань чужой одежды впившись. — «Но ведь за мной не было никого…»        — А почему меня ты дальше ведешь, а не…        — А ты бы хотела и дальше с Рогнедью идти? Да и твоя смышленая сестрица сама дороги не знает.       И, пройдя с ней по тропинке подальше, легонько в спину толкнул у входа в пещеру. Вход бы этот Свэль и днем не заметила бы. Пойди, догадайся, что мох, в темноте черным покрывалом кажущийся, не на камне растет, а пологом спускается, от лишних глаз проход скрывая.        — Дальше мне нельзя. Одна пойдешь.        — А что там?       Хаук лишь плечами пожал: бабка никогда не пускала его дальше этого полога, а сам он никогда не был настолько любопытен, чтобы зайти самому и узнать, чем занимается в пещере Гвендолин. К тому же, он и без того догадывался.        — Узнаешь.       Пещера встретила словенку холодом и легкой сыростью, хотя стена, за которую девушка решила держаться одной рукой, чтобы не упасть, была совершенно сухой. Глаза медленно привыкли и к той кромешной темноте, что царила тут, а затем Свэль даже стала различать тонкие полосы света впереди.       Наконец, пальцы вытянутой вперед руки коснулись тяжелого темного полога, из-под которого увиденный свет пробивался наружу. Ткань немедленно отвели в сторону, втягивая девушку внутрь, и, пока глаза ее привыкали теперь уже к свету, кажущемуся слишком ярким после запороговой темноты и пещерного мрака, обругали, укоряя за неторопливость.        — Думала, старуха Элли заберет меня, пока ты явишься!       Девушка виновато улыбнулась и огляделась вокруг. Больше всего место, где она находилась, было похоже на огромную берлогу, в которой решил жить совершенно бесстрашный и лишенный ума человек. У одной из стен горел небольшой очаг, греющий, между тем, так слабо, что ей, стоящей все еще у полога, хотелось плотнее укутаться в собственный плащ. От заваленных травяными пучками лавок терпко пахло летом, еще часть былок торчала из-под крышек маленьких сундучков. А посередине, на невысоком столе, за который едва ли человека три поместилось бы, стояла большая круглая миска из серебра, до краев заполненная водой.        — Вы сказали привести меня. Я здесь. Зачем же?       Гвендолин рукой лишь махнула, приказывая девушке встать у стола. Протянула Свэль чашу, наполненную травяным настоем, и напротив остановилась.        — Как ты думаешь, где ты?       Свэль покачала головой. Она могла только догадываться, зачем Гвендолин превратила пещеру в то, чем она сейчас являлась. В голову приходила лишь мысль, что люди не врут, а галлатка и впрямь знается с ворожбой. И хорошо бы, если ворожба ее была для других безвредной.        — Где же?       Старая женщина рассмеялась, растерянность в лице гостьи углядев, и, словно мысли прочитав, косо улыбнулась:        — Ты права, люди не врут. А тут никто не станет отвлекать от дела.        — И вы заколдовать меня хотите, раз позвали?        — Нет. Хотела бы, звать не стала.       Свэль с сомнением оглядела из-под ресниц колдунью. Не секретами же делиться ее сюда позвали. И зачем для ворожбы женщине понадобилось старую пещеру превращать в то, чем могла быть полезна и обыкновенная клеть?       Гвендолин же прошлась по всей берлоге, в щербатых плошках зажигая травы. Воздух тут же покачнулся и дымно-полынным духом пробрался глубоко в легкие.        — Хочу, чтобы ты воду поглядела и сказала, что ты там видишь, — старуха остановилась снова напротив Свэль. — Каждый видит в ней что-то свое. Если, конечно, не боится заглянуть…

***

      Вёльва оказалась старой и совершенно не напоминала великую провидицу, как ее представляли за пределами острова. Она сидела на шкуре, слепо водя пальцами над рассыпанными по полу камешками, а после, выбрав один, клала его в расшитый мешочек. Пришедшая к ней за мудростью же боялась лишний раз пошевелиться. Она терпеливо ждала, пока провидица закончит свое дело. И готова была ждать еще долго, потому что в пути, что ей выпало пройти от острова ее до острова вёльвы, можно было научиться не только терпению и выдержке.       Заглядывали к провидице помощницы, блюдя порядок. Фыркали едва слышно, скрываясь, шуршали за пологом по-мышиному, дела дневные справляя. Гвендолин ждала, считая падающие в мешочек камешки. Хоть и была провидица слепой, камешки, что опускала она в мешок, были как братья родные одинаковыми. И если разнились они чем, то разве что цветом.       Наконец, старуха отложила в сторону полный камешков мешочек и обратила затянутые бельмами глаза к женщине.        — Ты немолода, — произнесла вдруг и носом воздух потянула. — Но еще полна чаяний. И сама знаешь свою судьбу. К чему ты здесь? Зачем пришла?        — Для того же, для чего приходят другие, — пожала плечами Гвендолин. — Уже три луны мои руны отказываются до конца открыть мое будущее. В моих волосах и впрямь есть метка Элли, и старуха все ближе, но обещанного я так и не получила. Сколько еще серебра мне пустить в косы прежде, чем я дождусь?       Смех прорицательницы оказался каркающе-резким. Вальхийка лишь плечами повела снова.        — Не настолько ты стара, какой хочешь казаться. Жди еще. Все сложится так, как было тебе обещано. Ты сама узнаешь, когда настала пора.        — А молчание рун?       Вёльва рукой нетерпеливо махнула, будто бы прогоняя.        — Не будь глупее, чем ты есть. Они не отказываются с тобой говорить. Они просят тебя о том же, о чем сказала тебе я. И ты сама знала об этом. Зря ты пришла, Белая Стрела.       Гвендолин поднялась медленно, отряхивая нарядное платье. Вёльва говорила именно то, что вальхийка знала и без нее, но во что верить она не хотела — уж слишком безрадостным было ее знание.

***

      Свэль взяла у Гвендолин, протягивающей ей полную воды миску, освобождая ту от ноши. Серебро ладони холодило, вода же алые пятна оставляла на коже — до того ледяной была.        — Зорко вглядывайся, — улыбнулась галлатка. Но словенке можно было и не напоминать.       Ходили по глади беспокойные круги, сталкиваясь и дробясь. Девушка внимательно вглядывалась в белое блестящее дно, стараясь лишний раз не сморгнуть подступающих слез, боясь лишний раз вздохнуть.       И словно туман над водой стелиться стал, темнеть стала вода в миске, из прозрачной становясь иссиня-черной, как ночное беззвездное небо. Заклубилось внутри что-то черное, воды темнее. И Свэль как дышать забыла от того, что в глади привиделось.        … Волосы звездного света бледнее по плечам рассыпаны, проворными змеями стекают, до икр опускаясь вниз. И платье белое, нитью серебряной расшитое, какое у людей никогда не встретишь. И старой кажется привидевшаяся девица, но лицо ни на день не стало старше, словно хозяйка его не знает тока времени, словно не страшны ей чары Старости. Глаза, все еще по-молодому ясные, глядят холодно, насмешливо и зло. А губы, мертвенно-синие, страшные, в усмешку сложились недобрую.       И кажется красавица неласковой, грозящей бедами…       Свэль от стола отшатнулась, зеркало Гвендолин опрокидывая. Схватилась за оберег, на шее висящий, но тут же отпустила его, сердцем почуяв, что в этот раз он ей не поможет. С ужасом на стекающую вновь прозрачными струями воду поглядела. И показалось на секунду, что все как и прежде стало, что не видела они никого, а если и видела, то заснула случайно, вновь в морок угодив.        — Что… что обычно в нем видят? — решилась спросить Свельге, снова к столу подходя. Белая Стрела плечами пожала:        — Кто-то себя видит замужней, кто-то видит себя славным воином, которого все девки любят. Кому что предначертано, то и показывается.       Девушка через силу подняла глаза на вальхийку. Та пытливо ее разглядывала, о чем-то словно бы думая, из плошек травы в очаг высыпая.        — Ты испей настоя, девочка, — обратилась вдруг очень ласково Гвендолин. — Полегчает. Я-то знаю, что ты увидела. Лицо твое все за тебя уже сказало.       Травяной настой оказался горьким и слишком крепким, сердце ударами сильными на каждый глоток отдавалось, да и выплюнуть питье Свэль вдруг очень захотелось, словно в чаше вода болотная была, кишащая пиявками да змеями-гадами. Но едва ли показалось дно посудины, и впрямь легче задышалось, отступил ужас, досель обуревавший. Ласточка глаза подняла, чашку от себя отставив.        — Это была не я.       Гвендолин лишь головой покачала, ответив, что та, кто привиделся Свэль в зеркале, только ею быть и может. Истинным лицом ее.        — Тогда я не хочу такой быть.       «Ведьмин подкидыш», — в уши снова ударилось детское прозвище. Как чуяли братья с сестрами, когда младшую называли. Словно Рогнедь наперед все знала, как посильнее сестру пообидеть. Надо-то было лишь правду в глаза высказать.       Галлатка же снова головой покачала, словно бы жалеючи ее, девку несмышлёную.        — Не деться тебе от этого, девочка.       А сама подумала: «Вот оно, время пришедшее, которое упустить нельзя было. Вот оно, обещанное и когда-то желанное. Пришла, наконец, ты. Поздно ты пришла, но ждать и впрямь стоило…»        — Я научу тебя, как такой быть, но хуже оттого не стать.

***

      Дорога под ноги ложилась резво, мхом щиколотки обнимая, шаг за шагом. Становилось оттого словно бы легче, а воздух не казался теперь ей таким уж стылым, каким почудился, едва из Медвежьего Угла вышла.       Гвендолин, уходя, приходить ей в пещеру позволила так часто, как только ей захочется. Говорила, что редко кто в Медвежий Угол пройти сможет, никакой гость ее там не потревожит. Свель лишь головой ей в ответ кивнула, о другом думая.       Гвендолин предупреждала, что следить надо за своими словами и мыслями, не говорить больше, чем надо, и не думать больше, чем требуется. Свэль это запомнила крепко, а потому теперь переживала в сердцах брошенное вслед Рогнеди пожелание.       И, словно мысли ее услыхав, крик разлетелся, из раздумий словенку выгоняя. Та вздрогнула и, едва поняла, откуда крик был, побежала, забыв о том, что может там что-то нехорошее встретить, чего бы ни видеть, ни знать не хотела. Мудрый старый мох лишь плотнее вокруг щиколоток стал обвиваться, ноги в нем сильнее вязнуть стали, словно не пускали ее сами земля и камни дальше.       Скучно было Эйвинду на Скувое. Прятались пригожие девки за отцовскими да братскими спинами, ухмылялись только, а разговоров бежали, словно огонь пожарищный увидав. Смириться думал он, когда за весь день ни одной красавицы не смог поймать, но на ту пору увидал вдали бредущую по сумеркам ко двору ярла девицу.       Та, с возвращением домой припозднившаяся, по полутьме показалась очень красивой, а уж ласковой ее сделать было для Эйвинда делом недолгим да легким. Слово за слово, развеселил он ее, в сторону клети уводя. Девица же смеялась, словно бы уловок простых не замечая, чирикала воробушком. Руку его на талии не замечала словно, не стряхивала, зубоскалила беспечно. И только когда Эйвинд поцеловать ее склонился, завизжала вдруг, будто страховидло какое-то увидав. Убежать попыталась, да где уж: крепко руку ее держал юноша, не так просто было вырваться.        — Тихо ты! — цыкнул. Девушка тут же притихла, затравленным зверем на него глядя. Думал Эйвинд девку поцеловать все же, да тут иная напасть с ним приключилась, будто бы мало ему на один день отмерили норны.       Налетел со стороны моря неожиданный маленький ураган да заставил Эйвинда на мгновение от боли опешить. Мелкий кулачок точнехонько по носу ударил, до крови расквасив, да явно не так сильно, как хотелось его хозяину, а словно бы вполсилы. Эйвинд, в себя быстро пришедший, поглядел оценивающе на напавшее на него создание и расхохотался вдруг, нос рукавом утерев.        — Ты откуда такая взялась-то, воинственная? Отмершая от ужаса девка, из-за которой все началось, пробормотала вдруг со ступеньки, на которую опустилась, едва юноша руку ее отпустил:        — Сестра моя.       Свэль силы для удара не рассчитала, отчего приставший к Рогнеди юноша легко отделался. Нос его, вопреки чаяньям словенки, не хрустнул, сломавшись, всего-то исходу, что раскровавила. Да только на смех со стороны юноши и налетела. Он, забыв о сестре, к которой до того приставал, расхохотался громко, словно в Свэль было что-то безумно веселое. И, может, это и обидело бы девушку, но она была слишком уж рассерженной, чтобы обижаться на такую мелочь. Кроме того, обозревая сейчас, на кого набросилась, девушка поняла, что лучше бы и дальше этот человек смеялся. Куда ей, маленькой, против тех, кто полторы ее составит, да еще и на хвостик останется.       Ласточка внимательно пригляделась к хохочущему юнцу, во взгляд больше презрения подпустив, да обмерла сама, как до нее Рогнедь: серебристым подшерстком в неверном свете блеснула чужая шкурка на широких плечах.       Правильно ей мать говаривала в детстве, что все беды ее роду от тех, кто рысью не издалека любуется, а гордость свою тешит. А двойное горе от тех, кто еще и не сам пушистую добыл. Стоял перед словенкой утренний гость, рукавом нос оттирая, да насмехался, словно еще раз хотел от Свэль в нос получить. Рогнедь на сжавшийся кулак только посмотрела выразительно: не смей!       И Свэль пальцы разжала покорно, нахлынувшую на себя обиду со злостью усмирить пытаясь.        — Как тебя зовут-то? — Эйвинд уже забыл о том, что думал развлечься с встреченной девицей. Да и Рогнедь о страхе уже пережитом забыла, смотрела на Свэль снисходительно, словно знала о ней что-то нехорошее. Та же придумала, как ответить поострее, рот даже открыла, как сверху, прям за спиной ее чужой голос громом раскатился:        — Что здесь происходит?       Над враз притихшей словенкой возвышался другой гость, что пришел утром на драккаре. Рогнедь его представила сестрице как брата конунга.

***

      Севшие возле Хрольва Рогнедь и Свэль молчали задумчиво, старательно пытаясь казаться меньше и тише, лишь бы никто их не заметил. Но Хрольв, который всегда обо всем узнавал первый, в кулак ухмылялся, косясь на них. Те под взглядом его покраснели и снова попытались успокоиться, чтобы не привлекать и других взглядов.       Ролло же не утерпел, ближе к девушкам пододвинувшись, на ухо словенке пробормотал с насмешкой:        — Понравилось конунгам носы разбивать? — Та глаза подняла от поверхности стола. На скальда посмотрела грустно и кивнула.        — Могу и тебе в нос дать, чтобы языком не молол лишний раз.        — Грозна, — ухмыльнулся.        — И с чего ему только в голову пришло навестить нас раньше срока, — пробурчала Рогнедь, сердитый взгляд в Эйвинда метнув. — Будто скучно нам было без него.       Эйвинд, о чужой хуле не зная и безрадостности в чужих словах не слыша, обсуждал что-то негромко с Инглейфом.        — Тебе бы радоваться, что хорошо все кончилось, — укорил Рогнедь Хрольв. — А не ворчать, точно старухе злой.