Между

      Если кому боги не даровали разума, тому и не приобрести разумения, постоянно выставляя себя посмешищем в глазах людей. Так и Брандон вел себя, словно все вокруг его давние должники, все должны его уважать, а все о непонимание и насмешливость разбивалась его спесь.       Потягаться мастерством скальды решили совсем негаданно, словно только что придумали эту забаву. И Брандон с бахвальством вышел к столу, за которым собрались почетные гости, но после хвалящей хозяина висы Хрольва вдруг сник, а после и вовсе скрылся среди множества голов, что заметить его составило бы большого труда.       Это вызвало много смеха и подначек. Смеялся даже Эйвинд.       Хродульф же улыбался с мрачным торжеством, а сестру со Свэлью заметив, и вовсе подмигнул тем. Словом острым срезал Варец браги ловко Ложа кожи чистого Долгих ряс отраду. Хлин колец улыбками Он одарен будет.       — Это не конунга тешить глупыми баснями, — усмехнулась, к уху Свэли склонившись, Герда. Братом она гордилась. Было за что. Да и Брандон ей успел порядком поднадоесть, что в радость принималась любая попытка срезать горе-сказителя.       Но Свэль лишь лицо отвернула, словно увидела что-то свое.       — Погоди хвалить Хрольва, Герда, — кивнула на подбирающегося к столу, за которым сидели конунг и ярл Асбьорн, человека, годами едва ли обогнавшего Эйвинда. Сейчас он о чем-то тихо спрашивал Манвитсбрека, — видать, осмелел скальд Инглейфа.       Герда плечами пожала:       — Ни разу его не видела, ничего о нем не слышала. Может, не зря боялся?       Отвечать Свэль не стала, к голосу говорящего прислушиваясь. Тот лился патокой в уши, чаровал. Полем тюленьим Шла рысь морская, Ясеня Санна Гнала ее слава. Кряжем сражения Дочь Ночи красна, — Дубы боевые Хвалились ярлом. Даина влаги Варец искусный К ясеню копий Пришел лыжей лужи И храброму мужу Поет нынче славу В Одина браге. Хвала ярлу — Право.       Герда фыркнула рассерженно, надувшись.       — А мне его виса показалась куда краше Хрольвовой, — подлила масла в огонь Свэль, глядя, как Хродульф похлопал одобрительно юнца по плечу. — И братец твой не слишком раздосадован. Да и ярлу вторая виса пришлась по сердцу тоже больше первой.       Словенка едва заметно кивнула на Асбьорна, который передал скальду Инглейфа витой серебряный браслет с головами медведей.       — И звал его будто кто, — еще больше нахохлилась Герда. Но по веселому блеску в ее глазах становилось понятно, что ворчит она уже без злобы. Свельге лишь глаза опустила, навострив ушки, пытаясь разобрать, о чем нынче речь идет за столом, где обосновались конунг с дядей. И вздрогнула, как только растеклась в воздухе щебечущая свирель.       Та пела многоголосьем, птичьим гомоном перекликалась, свистела ветром в ушах. И девушка знала эту песнь, но вновь услышать ее не гадала.       — Я пойду, Герда, есть у меня дело, — словно невзначай вспомнила Свэль. — Сделаю его, тотчас же вернусь. Иначе Гвендолин поутру уши мне надерет.       — Что же, иди, — плечами пожала подруга, тут же о Свельге забыв.        «Не к добру все это… совсем не к добру», — подумала Свэль, за собой полог опуская, опускаясь возле камней, окружающих затухающий пещерный очаг. Накидала на тлеющие угольки сухих прутиков, травяную веточку сверху бросила, отгоняя мороки.        «Все одно — моя однажды будешь», — в голове отозвался чужой голос. Словенка же головой помотала, слишком уж часто приходить незваные воспоминания стали. И песня о медведе с невестой, и свирель со знакомым многоголосьем.        «Себя сама пугаешь ты», — пламя заплясало по веточкам, в лицо дохнуло жаром. — «Привиделось тебе, послышалось. Откуда чужому мальчишке знать, что да как Фрейгейр Хальфдан высвистывал. Ошиблась ты».       Девушка в пальцах прокрутила затлевший зверобой, разгоняя недобрые мысли, с лавки стянула маленький пучок сон-травы да кинула тот в очажок. Травный дух глубоко вдохнула, чтобы ясно видеть и слышать то, что верным будет…       Камни холодом царапают ступни, под босыми ногами отогреваясь, каплями покрываясь и тут же снова застывая. Мох ластится, щекочет голые щиколотки, а она все идет медленно, за шагом шаг, догоняет впереди блазнящуюся тень.       Ползет впереди проворно живой черный волос — скользкая гадина. Шипит, то сворачиваясь, то снова извиваясь, спеша к человеческому жилищу.       И под ногами теперь колкая солома, пол устилающая. Ступням тепло, бежит к ним кровь. Змея же дальше и дальше забирается в дом, подбирается к чужой постели, а за нею и Свэль, то и дело в собственных волосах путаясь, серебристо-белые пряди с лица убирая.       Кольцо к кольцу ложится на чужой груди гадюка, смотрит на Свэль с ехидством…       — Значит, увидела, — Гвендолин улыбнулась словенке, но по-змеиному, ехидно. — Поздно увидела, случилось уж все.       Спиной повернулась, к столу ярла возвращаясь. Свэль по сторонам огляделась. Минуту назад в Медвежьем Углу ворожила, а под ногами теперь вместо земли пол ярлова дома расстелился. И словно она не уходила, а застыла на мгновение у порога. Но словенка помнила точно, как покидала зал, как запирала за собой двери, как полог в потаенном месте опускала, чтобы света никто не увидел. И травяной дух все еще в воздухе ей казался, тот, что вдохнула.       — Нет, не привиделось мне.       Герда за руку дернула, глазами дикими обвела Свэль с головы до ног.       — Где же ты была, что за дело такое справляла? — прошептала напугано. Свельге запястье высвободила, браслет поправила.       — Травы перебирала, которые разложить должна была днем. Случилось что? — спросила, сама зная, что случилось.       — Ярла Асбьорна отравили, — помертвело откликнулась Герда.        «Значит, не зря мне недоброе почудилось…»       Гвендолин издали бросила на нее с Гердой предостерегающий взгляд.        «Будет у нас новый ярл. Ишь как славно сложилось все…»       — Идем-ка, нынче ночью со мной в клети побудь. Вряд ли Хрольв против будет. Заодно и расскажешь все.

***

      По усадьбе все бегали так, будто от скорого их шага могло хоть что-то поправиться. Но что могло быть изменено, уже изменилось. И все, что от прошлых дней оставалось, так это пугливые шепотки да нелепые слова, невесть кем брошенные. Обвинить кого-то одного все боялись, а меж тем тревога росла, сползая неохотно, с ленцой отступая перед заботами и делами.       Волосы ложились на гребень непокорно, сворачивались, путались узлами, что приходилось силой их продирать. Герда от этого всякий раз морщилась, будто это ее за косу треплют, но молчала, с тоской какой-то глядя за порог овина, и продолжала попытки позамысловатее заплести подругу. Благо та не сопротивлялась.       — Тревожно мне. Нехорошее что-то творится, — наконец, не выдержала. — Словно все сговорились. Слишком все ладно. Молчат все.       Свэль отняла ото рта чужую свирель и приоткрыла глаза. Ей можно было не рассказывать про тревожность. Она ее сама ощущала. Свою, Герды, большинства тех, кто жил в усадьбе, даже Хаука. Не тревожились лишь старая галлатка, конунг да Инглейф.       — Может, ты спросишь у фру Гвендолин…       — Не спрошу, — перебила Свэль. — Она скажет, не нашего ума дело.       Герда тихо фыркнула.       — И свирель твоя не к добру. Сломала бы ее да бросила.       Словенка же в руках повертела подарок.       — Не хочу. В ней дурного ничего нет. Только подарена она не вовремя, — подумала недолго, снова откликнувшись. — Он сам пришел, сам подарил. А вопросы все одно глупые задавал.       Украдкой усмехнулась, в кошель поясной пряча свирель, загадывая вернуть ее скальду Инглейфа, едва конунг с дядей обратно поспешат на свой остров.       — Он думал, что я ему покажу, кто виноват. Думал, что если он узнает и расскажет выбранному ярлу, то тот ему здесь позволит до следующего Йоля остаться. И в походы возьмет. Инглейф не дает выходить далеко в море, а Свэйну уж очень туда хочется.       Герда прядь неосторожно дернула. Насупилась вдруг.       — А все же, ты и правда что-то увидела?       — Я же пришла, — одними губами улыбнулась Свэль. — Не ведомо как, но пришла же.       — Я думаю, что это Гвендолин ярла отравила, — на ухо вдруг шепнула Герда. — Ты только не говори никому.       — Не скажу. Да и глупость это. Она же Асбьорну мать. Какая мать против своего ребенка худое замыслит?       Герда же косу заплетенную вокруг головы уложила.       — Верно, права ты…        «Нет, не права…»

***

      Скальд Инглейфа у двери застыл, прикрыв собой бледное пятно солнца. Долго и пытливо смотрел, как она перестилает постели. Все порывался что-то сказать, но, словно мешало что-то вымолвить хоть слово, продолжал молчать, пока она не закончила.       — Прав отец, хороша ты, ученица Орлиной Девы. Ладной выросла. Аж жалею, что сам тебя с Люэ не увез.       Свэль вздохнула. Покосилась сердито на скальда, а после хмыкнула тихо. Еще один нашелся.       — Зубоскалить пришел? Так к конунгу своему возвращайся, нет мне до тебя дела.       — Строга, — улыбнулся добродушно гость. — Меня, к слову, Свэйном прозвали. Инглейфсоном.       — И что хочешь ты от меня, Свэйн Иглейфсон? — нахмурилась больше.       — Хрольв бает, что ты умеешь читать знаки.       — Ему откуда это знать, — отозвалась недовольно, на одну из скамей кивая и опускаясь устало на другую. — Может, он говорил, что меня к вёльве отправили, загадав, что я там буду к месту.       — Так тоже сказывал.       Свэль еще раз кивнула, предлагая продолжать, но Свэйн замолчал тоже.       — Так что нужно тебе от меня? — наконец, не выдержала девушка. — Или посмотреть на меня решил, словно я диковинка какая? Тогда пойди прочь. И Хрольву скажи, что худо говорить, коли сам чего не знаешь.       Скальд улыбнулся шире прежнего:       — Я видел, как ты уходила. И как потом с фру Гвендолин говорила, когда вернулась. Я думаю, что ты знаешь все. И что Хрольв не врет, читаешь знаки.       — Так ты правды хочешь? Узнать, почему я ушла? Так просто все, — засмеялась Свэль. — Мне знакомое в твоей игре приблазнилось. То, чего знать ты никак не мог. Решила, что выпила много, отдышаться надумала. А как вернулась, так и узнала, что нет больше старого, зато есть новое. Пропустила все, а теперь уж и поздно пугаться без меня свершившегося. Солнце браги рога Слов сеть плетет ловко: Рауди подвесил Рта цеп в земле песен. Только меда варец Пряжу дара Трора Сети Сив пригожей Разбирает просто.       — Тоже мне, варец, — пробурчала под нос Свэль, вытягивая ноги. — Висами своими ты от меня ничего не добьешься. На Скувое, вон, и не хуже скальды живут. И веры им, хоть языком треплют, больше. Так чего хочешь ты? Говори толком.       — С ярлом новым в поход. Отец меня не пустит, все боится, что с конунгом впросак попаду, а вот если я на острове останусь, то в море выйду. Поможешь мне, а я никому не скажу, что ты знаешь что-то о смерти ярла Асбьорна. И свирель дам, чтобы больше не мерещилось.       Девушка задумалась.       — Будто бы нужна мне твоя свирель. Я и свою сделать могу. И петь она будет не хуже. А что знаю я все — вон, к Гвендолин сходи, она тебе скажет, как много я знаю да как много говорю.       Скальд поднялся с лавки, вложил в руку Ласточке несчастную цевницу.       — А все ж владей.       Свэль взглядом проводила скальда. Покачала головой. Инглейфа не зря называли Палатой Ума. Тот был и хитер и по-своему мудр. Мог стать конунгом, а в пользу брату чада отдал свой голос, отказался. Теперь советом наставлял, как править, а сам подмечал. кто доволен, а кто верность юному конунгу хранить не станет. И спокойствие Манвитсбрека Свэль настораживало. Знал он, что на пиру случится, знал и кого следующим ярлом назовут. Кто довольный или нет, а слову его, Инглейфа, будет послушным, как послушным будет и Эйвинду.       Не спроста так Лис берег своего сына. Надумал что-то…

***

      Свэль в пальцах покрутила подарок, легонько дунула, чтобы певунья отозвалась. Та мелодично вздохнула. Герда на плечи подруги накинула теплый плащ с лисьей опушкой, улыбнулась в первый раз за день без горечи.       — Коли тебе свирель не нужна, отдай мне ее, — предложила лукаво. Словенка протянула цевницу, прощаясь с той.       «Другому служи, красавица…»       — Пойду Манвитсбрека искать. Пусть сам с сыном разговаривает.        «Будь, что будет. Хорошее — к радости, дурное — к стойкости…»       Инглейфа она нашла у зарослей лещины, тот что-то выговаривал конунгу, а после, заметив подходящую словенку, кивнул Эйвинду, отпуская.       Конунг, поравнявшись со Свэль, остановил ее, усмехнулся беззлобно и обрадовал:       — Брандона у вас оставим. Будет тешить по вечерам. Довольна? — Свэль головой покачала. Нет, не довольна. Нечего дуракам портить настроение добрым людям. — Ничего, привыкнешь к нему еще. А нет — сестрицу в помощь зови, она быстро его утихомирит. — Наклонился ближе к уху и шепнул весело, — и Хильдис, подруженьке ее, передай, чтобы к Дистингу на Торсхавн с отцом прибыла. Глядишь, о чем просила, сбудется.       Свэль кивнула медленно. Передаст. Улыбнулась отпустившему ее руку конунгу и в добром настроении дальше пошла, к поджидавшему Инглейфу.       Разумник рассматривал ее недолго, а после вспомнил, хмыкнул, довольно огладив ус.       — Фрейгейрсдоттир, значит. Убрала тебя Стрела хорошо, не вспомнил бы, за дочь богатого одальсбонда принял.       — А разве я не дочь одальсбонда?       — Верно, дочь. Только одаль твой, Хёстур, человеку конунга на время отдан. Придется теперь забирать, а бонда тамошнего обратно на Торсхавн звать.       — Гвендолин о том скажите, — Свэль обернулась к морю, где за полоской воды расстилался между Кольтуром и Скувоем Хёстур, — вы уже сговорились, так что с бондом справитесь еще скорее, чем с ярлом Асбьорном. Может и звать на Торсхавн никого не придется. Белая Стрела искала, кому Асвейг просватать, так и найдет, — Инглейф в лице переменился. Со злобой поглядел на словенку, а та продолжила. — Я не про одали говорить пришла. А про сына твоего, Свэйна. Он правды хотел, думал, что так на Скувое останется, с новым ярлом пойдет в поход по весне.        — И что ты ему сказала? — Вцепился крепко чуть выше локтя Манвитсбрек, но, услышав, что сын его так и не получил ответа, отпустил тут же. — Сама-то откуда знаешь, не было же тебя на пиру, когда все произошло?        — Тролли береговые сказали, — прядь волос поправила. — Я не скажу никому, Инглейф, слово даю. А если и скажу — не поверит никто. Ты с сыном лучше поговори, чтобы не лез не в свое дело. И с Эйвиндом-конунгом не лишним было бы.       Манвитсбрек нахмурился, усмехнулся в усы, а после захохотал.        — Веселая ты, дочь Фрейгейра Хальфдана, девка. Теперь ясно мне, отчего тебя Гвендолин в ученицы у Асвейг выцарапала. Слову твоему поверю, будто Хальфдан мне его дал. Иди, учись быть всадницей волчьей, а я с сыном поговорю. И с конунгом тоже.