***
Под ногами осыпалось каменистое крошево. Стоять и смотреть вдаль было скучно, но так велела Хельга. Рядом суетилась еще одна девица — ее, кажется, взяла в помощницы старая подруга Хельги, Оддню. И Свэль постоянно отвлекалась на нее, зубоскалящую со стоящим в дозоре юнцом. Они беззлобно поддевали друг друга, щебетали, что твои воробьи по весне, не давали сосредоточиться на линии, где море становилось небом. Меж тем Свэль волновалась все больше и больше, пока не разглядела вдали черную точку. — Идет кто… Сольвейг — ученица Оддню, нехотя повернулась лицом к словенке и пожала плечиками: — Никак кнарр. Провидица с помощницами все ждет, говорят, будет последний в этот год. Свэль прищурилась, чтобы лучше видеть. — Нет, не кнарр то. Беги за Оддню и Хельгой, на носу корабельном дракона вижу. Они скажут чей. Встрепенулся и юнец, хватаясь за топорик. Сощурился, подражая Свэль, тоже стал следить, как приближается медленно к ним длинный драккар. — Никак даны или свеи. Сольвейг говорила, за Оддню прийти должны, давно уже ее забрать хотят отсюда. Словенка повела плечами — не ее это дело, что Оддню зовет кто-то стать женой. Ладонью обхватила, забирая, у парня лук. — Стрелу дай. Полно им спешить, будто хозяева здесь. Приостановлю их. Прицелилась ловко, отпустила тут же звонко присвистнувшую тетиву. — Береговым троллям не в радость, когда их запугивать пытаются. Снимать надо с носа дракона. И отвернулась, за плечом чужим Хельгу высматривая. Та спешила к ним. Поспешали и Оддню с Сольвейг. — Ишь ты, прям под ноги кормчему в доски впилась… Чудно… Пока Свэль думала, стоит ли говорить, мол, отец ее за позор считал, что дочке лук милее прялки, а подбитая утица милей иголки с ниткою, подбежала Хельга и, завидев в руках Свэль оружие, тут же дала ей подзатыльник, лишь после поглядев на подходящий драккар. Руками всплеснула. — Глупая ты, девка, это же конунга Ульвхама корабль. Из дома вести пришли, а ты так привечаешь их. Идем теперь, извиниться тебе придется.***
Конунг Ульвхам был широк в плечах настолько, что невольно Свэль думала, глядя на него, о матером медведе-шатуне, что три весны назад заходил в весь задирать скот и, коли не успели рогатину схватить, а чаще скрыться с медвежьих глаз, люд. Шатуна уломали в последнюю седмицу перед березозолом, долго дивясь, как тот не сумел нагулять к листопаду доброго жирка. Ульвхам был точно таким же крупным мужем, таким же матерым и страшным, глядел грозно, рассматривая спустившихся к нему с пригорка дев, и мрачно молчал. — И где тот мальчишка, что нас так обласкал, Хельга? Что же он прячется за девичьими спинами и не хочет показаться? Еще больше сходства с шатуном увидела Свэль в глухом рокоте чужого голоса. Хельга же ее подтолкнула мягко в спину — отвечай, мол, коли содеяла. — Это вот, пигалица эта тебя привечать вздумала. Ее и спрашивай, с чего. Конунг глаза опустил на словенку, криво усмехнувшись. Промолчал, словно обдумывая что-то. — И чем же тебе я не угодил, липа лука? Словенка пальцем указала на нос драккара. Щерился с него все еще датский дракон. — Зубастый тебе не приглянулся? — Не мне. Троллям береговым не по нраву, когда пытаются их напугать. Конунг расхохотался. — Да что они мне сделают? Уморила, девка. Где ж ты выискалась такая? Хельга улыбнулась ласково, теперь уже притягивая Свэль к себе: — Ученица моя, Фрейгейра Хальфдана дочь, — брови приподняла горделиво изогнутые. — Хороша всем да расторопна. Вот и сейчас спешит, пора ей к старому Хёгни с его хворой коровой, еле успела поймать, чтобы на помощь не брызнула, — и в сторону населья подтолкнула легонько, чтобы Свэль бежала поскорей. — Идем, что ли, конунг Ульвхам, много кто порасспросить тебя вперед вёльвы хотел. И многим есть что тебе рассказать…***
Старого Хёгни на острове любили. Не один мальчишка вырос на его рассказах о викингских походах, не один игрался со сделанными им деревянными лошадками. А как любили Хёгни, так и прощали ему его чудачества. Корова его, Рыжая, была так же стара и так же хвора, как он сам. Молока перестала давать она уже лет пять, а на мясо старик не хотел ее пускать лишь оттого, что мнил единственным своим верным другом, не раз его спасавшим. Смирилась с подобным чудачеством скоро и Свэль, уже не в первый раз прибегая лечить коровёнку. Полюбился ей и старый викинг с его баснями. Да и Хёгни всегда был ей рад. Хворая корова была не столько хворой, сколько по природе своей упрямой, оттого и справилась Свэль с ее болячкой быстро на радость Хёгни. Тот не преминул отблагодарить рассказом, как резво когда-то скакала Рыжая, словно не теленок вовсе, а чуть ли не рысак. — Не всякая девка так сможет резво подпрыгивать, — подмигнул старик. Словенка глаза опустила, пряча тень улыбки. Старик же посерьезнел вдруг. — Вот Оддню так не может. Не хватит ей задору. Да и словно не живет вовсе. Свэль кончик косы потеребила, перекинула волосы через плечо на спину. — Говорят, за ней пришли, увезут с острова. — Кому нужна такая… квелая. Да и не пустят ее, — отмахнулся Хёгни и встрепенулся, — только не твоего это умишка дело, девочка. Иди-ка ты обратно, к Хельге. Ушел уже к вельве Ульвхам, нечего ей тебя хоронить от него. — Хоронить? — Видел я, как ты конунгу пригрозила, егоза. Уши тебе драть надо, да уж лучше пусть Хельга надерет, нежели конунг. У того рука тяжелая, никак отдерет совсем. Кто же тогда тебя без ушей замуж возьмет? Тоже квелая станешь, что помрешь с тобой. Свэль рассмеялась легко, вставая с сена, на котором все это время отдыхала, со стариком беседуя. Да прочь выбежала, лишь у плетеного забора остановившись. — А правда, Хёгни, почему ты корову свою не съешь? Хёгни почесал затылок: — Да вельва раз сказала, как корова помрет, так и я за ней следом отправлюсь. Вот и берегу родимую, жить-то хочется. Свэль рассмеялась снова. — Ладно сказываешь, дед Хёгни. Тот лишь головой покачал.***
Уши Хельга все же надрала. По-девичьи мягко, но так, чтобы Свэль урок усвоила. Та и не думала супротив слово вставить. Заслужила сама, вот и приходилось терпеливо молчать. — Садись вон, к себе в угол, да пряди. Чтобы всю кудель, что принесли вчера, выпряла. А коли услышишь что, — на дверь оглянулась, — так мышкой замри, не дыши, не пищи. Поняла? Свэль кивнула, юркнула за старую медвежью шкуру, что отделяла ее закуток с постелью и немногими пожитками от общей части дома, и села за дело. Шла пряжа ровнехонькой ниточкой, легко свивалась, нагоняя непрошеный сон. Половину от кудели оставалось еще спрясть, когда словенка голову на грудь уронила, уснув. Стукнуло легонько пряслице, заставляя встрепенуться. Разлились под ногами причудливые тени от очага. В закутке же темным-темно. Дверь стукнула входная, впуская запоздалого гостя, и голос Хельги послышался приглушенный: — Ты ли, Разумник, не вижу. К огню пройди. Шаги тяжелые послышались. Опустился кто-то на лавку. Не убрала Хельга натканного — примял, небось. — И правда, ты. Шаги у Хельги легкие, едва слышные. Рядом села. Свэль ноги подобрала, растянувшись на ларе, где пряла недавно, рукой осторожно на полу нащупала упавшее пряслице с веретенцем. Глаза прикрыла, чтобы спящей показаться. — Ученица твоя… — Спит уже, я смотрела. Работу ей назначила впрок. Спать крепко будет. Хельга словно улыбнулась. Голос же второй насмешливый: — Любишь ты ее. Характер у нее такой же, как твой. Грозить быстра. — Будет тебе, — рукой словно махнула, свистнул воздух. — Не выученицу мою же ты пришел обсуждать. Лучше дело говори. Опустилась тишина. Свэль лишь треск огня слышала да как Хельга налила угощение, как прошуршала она подолом по устилающей пол соломе и вновь на лавку опустилась возле гостя. — Не отравишься, — снова улыбнулась. — Вёльва брата прогнала, говорит оставить девку в покое. «И себя загубишь, и ее не убережешь». — Оддню тоже уходить не хочет. Говорит, что с рунами совет держала. Нет ей пути с острова, а если есть — кривой да в болото. Поговори с братом ты, может, послушает. — Говорил. Он слышать ничего не хочет. Может, ты попробуешь? Вздох тяжкий долетел: — Если тебя не хочет слушать, меня и подавно отошлет. — Тогда уйти придется без разрешения Провидицы. — Побереги тогда себя, Инглейф, — попросила тихо, а после обронила невзначай словно: — А Эйвинд, должно быть, славным вырос, уже сам в походы ходит? Гость опустил на лавку кружку с поднесенным угощением, Свэль встрепенулась аж от грохота. Сквозь зубы процедил словно: — Славным вырос. Не глупее многих, что до него были. Скоро сам невестой обзаведется. — А после еще злей добавил, — Да и моему сыну невесту искать скоро, весна-две, приведу его сюда, на ученицу твою посмотрим, глядишь, приглянется. Она видной девкой вырасти обещает. Да только, боюсь я, как бы ее ты, Хельга, не попортила мыслями глупыми да мечтами. Снова шуршание платья по соломе на полу послышалось. Арнфрид из угла в угол ходит, словами чужими ее задело. Гость же вновь спокоен: — Или пойдешь с нами? Асбьорн тебе обрадуется. Давно ждет. Скрипнула опять под датчанкой лавка. — Не сейчас, Разумник. Весной придешь — уйду, если позволит Провидица, а сейчас — не зови. Дверь грохнула глухо, проревел знакомый голос — конунг явился, зовет брата, требует поспешить. Проворчала сердито Хельга, тут же тяжело вздыхая. — Беды бы не было… «Будет беда», — отозвалось что-то в Свэль. Та перевернулась на другой бок, отворачиваясь от медвежьей шкуры. — «Оддню жалко других больше…»***
Снова стояла Свэль в немом дозоре. А пальцы все равно на луке чужом кольцом сходились. Надерет ей Хельга снова уши или нет, все одно, не отберет никто у нее лука. Суетился рядом все тот же юнец, что Сольвейг строил козы да зубоскальничал. — Ты слышала, — остановился вдруг, на Свэль поглядев, — у Хёгни корова подохла. Мальчишки соседские, Олаф и Рольф, ночью влезли, напугали Рыжую, а та и издохла. Словенка плечами пожала: — Трудно им зимой будет. И Олафу, и Рольфу, и Улле, конечно, что не воспитала сыновей. Зима обещает быть долгой и на болезни злой… А по весне схоронили и старого Хёгни.