Между

      Время меняет всё, хотелось бы того или нет. Дочь ярла Асбьорна прибыла на Люэ веселой мечтательной девицей, а выросла в крепкую и несгибаемую Хельгу Арнфрид, стремительную и бесконечно спокойную в гордой своей красоте. Такой, должно быть, и хотела видеть ее бабка Гвендолин. Впрочем, на острова родные Хельге был путь теперь почти уж заказан.       Годы лета утекали подобно воде. Приходили годы осени, добавляя в косы по нитке серебра.       Хельга устало вглядывалась в морскую даль. День за днём, год за годом стояла она на серых острых камнях, пристально следя за краем небес — не появится ли там корабль. Остров вёльвы был пристанищем не только Прорицательнице, но ещё и толпе невестящихся девок, как Хельга когда-то хохотливых и мечтательных. Вёльва была рада всем, зная: помочь может каждая, что осталась служить. Даже если быть ей на Люэ одну-две зимы. Провидица ждала терпеливых, по мере осенних лет приближая их к себе. Нетерпеливые же ждали кораблей. Иногда они приходили. Величавые и гордые, похожие на хищных птиц или на быстрых проворных щук, под расцвеченными парусами и полные свирепых воинов. Но ни один из хирдманов не увёз с острова златокосую датчанку. Не оказалась она по сердцу ни одному из хёвдингов. А конунги в ее сторону и не смотрели. И Хельга устала ждать, потеряв надежду вернуться домой, но ждала по привычке, сперва чтобы обрадовать подруг, а после потому, что только корабли связывали ее с далекими берегами Скувоя.       Те, что приходили лебединой дорогой, платили шкурами и звонкой монетой за доброе слово и за ко времени данный совет, приходящие за драккарами кнарры обращали шкуры и монеты в ткани, нити из льна, рожь и овес.       Каждый был волен платить по собственному разумению. Правило же, чтобы позволили к вёльве пройти, всегда было одно — у порога оставить все оружие, чтоб был ты перед Говорящей равно что гол. Хельга до сих пор не знала, чем добрый металл мог повредить провидице, но неустанно исполняла просьбу ее, сама между тем пряча в складках платья длинный и узкий кинжал. Его она ни разу еще не вынимала из ножен, но неизменно брала с собой.

***

      У края серо-синих грозовых облаков появилась чёрная точка, быстро приближающаяся к берегу. Медленно увеличиваясь, она превратилась в грузный, похожий на горделивую отъевшуюся гусыню кнарр. Хельга едва заметно выгнула бровь, выразив недоумение происходящим. Торговцев ждали через две недели, просто так кнарры их заходили на Люэ крайне редко, предпочитая обходить маленький островок по самым дальним течениям.       — Что-то не так? — рядом выросла одна из послушниц. Хельга покачала головой. — Позвать кого в помощь?       Датчанка рукой махнула, прося девушку уйти, досадливо добавила:       — Все хорошо, иди, без тебя разберусь. Это просто купцы.       Кнарр, обойдя каменистые отмели, пристал к берегу. Медленно опустились дощатые сходни, позволяя сойти на берег всем, кто ждал того. И Хельга сделала пару шагов в сторону корабля.       У кромки воды стояло много людей, но она видела только двух — высокого огненно-рыжего мужа, что щурился, глядя в сторону хуторов, и воробьем нахохлившегося мальчишку, который, о чудо, стянул с головы шапку, явив Хельге длинную — на ладонь не достающую колен — косу, и оказался просто мелкой и тощей девчонкой.       Девочки Хельга не знала, но брата она не спутала бы ни с кем другим. И вся горделивость датчанки пропала, словно не было, Хельга бежала, словно ей снова четырнадцать, чтобы повиснуть на шее Хаука.       — Пришел, наконец! На год меня тут одну оставил, — и осеклась под насмешливым взглядом незнакомой девочки. — А это чья будет?       Хаук высвободился из сестриных объятий:       — Фрейгейра Хальфдана дочь. Он решил, что здесь ей самое место.       С неудовольствием смотрела Хельга на дочь Фрейгейра Хальфдана. Маленькая и тощая для своего возраста, девчонка была какая-то дёрганная, беспокойная и вертлявая. Что может выйти хорошего из такой? Такие сыскали бы счастья будучи мальчишками, а не в платье расхаживая и позвякивая к поясу прицепленными ключами.       Кроме того, по мнению Хельги, девочка была слишком мала, чтобы начать её чему-то учить. Датчанке было чуть меньше пятнадцати, когда к Гвендолин пришли просить её в жены, и старая мудрая женщина отправила Хельгу сюда, на Люэ.       — И где ж ты нашел ее, братец? — Дева повернулась к Хауку и строго на него посмотрела, надеясь, что найдет хоть один повод отправить девицу домой.       — Бабка послала в Альдейгьюборг за новыми ножнами, будто что-то почуяла. Там меня нашел сын кузнеца местного, сказал, что подросла у Хальфдана дочь, и что пора данное много зим назад обещание исполнить. А там, в веси их, оказалось, что ей только и сюда дорога.       — Не только. Мог бы и бабке отдать, раз уж клад такой учуяла. Что здесь с ней делать? Не наши боги ее хранят, да и своим она жертвовать здесь не сможет. Сам знаешь, ей тут не место.       Хаук лишь головой покачал:       — Ей идти больше некуда. И Гвендолин она не нужна. Или ты думаешь, что Асвейг ей будет рада? Она в этом году отдает старшую в жены, ей не до брату чада. Дочь Фрейгейра останется здесь. А дальше… пусть норны сами плетут ее нить, хранят ее наши боги и боги отца, или боги ее матери. Выбора ни ей, ни мне не дано.       — Она не останется здесь, — прошипела Хельга, отворачиваясь. Окинула взглядом словенку, что сидела за столом, уплетая хлеб с морошковым вареньем. — Выбор всегда есть. В море утопил бы.       Устами ее говорила обида. На не пришедшего за ней Хальфдана, на обворожившую Фрейгейра словенскую бабу, от которой и родилось это вертлявое чудище, да и на Хаука, что посмел сюда притащить эту девчонку.       — Ладно. Будь по-твоему. Я возьму ее ученицей, хотя не думаю, что можно ее хоть чему-то научить. Как имя ее?       — Не бойся, она способная. А имя сама спросишь. Мне она его так и не открыла.       — Бед не оберешься.       Хельга снова посмотрела на словенку, думая мрачно, что норны насмешливы, раз решили так сплести ее нить с нитью фрейгейровой дочери. Повезет той — станет кому-нибудь женой. Доброй ли, худой — как тому выпадет. А коли нет, быть девчонке со временем помощницей Говорящей. Самой учить неразумных красавиц станет. И думалось Хельге, что не повезет словенке. Не была та ни красива, ни интересна ничуть.       Хаук остался на Люэ и после того, как покинул берега того кнарр. Но недолго, пришли под знакомыми парусами на остров с запада. С викингами тому возвращаться домой было приятней. Те же долго выжидали, как позволит войти им в свой дом вёльва.       Семь дней жил Хаук в гостевом доме, а с ним оставалась по светлому времени и девчонка. Хвостиком ходила, молчаливо Асарна слушая. Хельге это совершенно не нравилось. Не следовало девке так себя вести, ей теперь удел невелик — слушай старшую да выполняй, что скажут. Не лезь поперек, молчи, когда надо. Да и, когда нужды в тебе нет, иди прочь, делами другими занявшись. Хоть косы чеши, хоть заново стели постели.       Мало чему может научить вертлявую подлеточку взрослый мужик.       Хельга губы поджимала, думала, что все это не к добру.       Наконец, все испросили совета у Говорящей. Был у нее и Хаук, может в надежде, что та расскажет ему бескрылую судьбу его. И уходил от неё, не в пример многим, тихим и спокойным. Хельга подозревала что-то недоброе, но спросить не решалась, а сам он делиться с ней не спешил, снова вернувшись в гостевой дом, а после приведя к Хельге девчонку. Одно лишь сказав на прощание:       — С ней не будет большой беды. И поперек тебе она ничего не скажет. Слово дала.

***

      Тихо плескавшееся море навевало мысли, что Ястреба в пути не ждет ни штормов, ни чужих кораблей. Впрочем, море переменчиво, кто знает, что спрядут норны. Девочка мрачно оглядывала по-осеннему свинцовые волны. Она ещё на них наглядится в будущем, и они ей перестанут казаться красивыми.       — Свэль, — выдохнула вдруг она. И снова замолчала, выжидающе посмотрев на Хаука. Тот не ответил. — Ты предложил мне узнать твое имя. И я нашла его. Хельга очень удивилась, услышав, как я тебе его дала, но сказала, что я не ошиблась. По-вашему «ястреб» зовется Хаук. Это твое имя. Меня же назвали Свэль.       — Хорошее имя, — кивнул Хаук. — На моем языке так называют ласточек.       Девочка покачала головой.       Быстрые птички, шумливые и то весело чирикающие под стрехой, то замолкающие. Имя девочке шло. Или же она была под стать своему имени.        — Я всё хотел тебе сказать, дитя…       Свэль подняла голову, осматривая теперь с какой-то задумчивостью его, а затем коротко кивнула, выражая готовность слушать.       — У драккаров тех людей были незнакомые мне паруса. Это были не датчане.       — Я знаю, — медленно произнесла девочка. — Это были норвежские корабли.       — Хорошо. Ещё я слышал, у вас имеет место право кровной мести. Обещай, что никогда не станешь искать тех людей. И мстить им тоже не станешь.       — Обещать это легко, Хаук.       Девочка чуть заметно улыбнулась. Конечно, она им не станет мстить.       — Уже некому мстить. За меня это сделал ветер и море. Помнишь, в Альдейгье все говорили про шторм? Они попали в него, никто не ушел от расплаты. И во сне ко мне приходил отец. Еще в первую ночь, как мы ушли от веси. Он взял с меня то же обещание.       «Вот как…» — задумчиво протянул Хаук, дивясь. — «Может и впрямь стоило тебя везти не сюда, а к Гвендолин. Та бы научила тебя большему, нежели угадывать погоду и знать, кто спасся от бури…»       — Ястреб, — словенка легонько тронула его за рукав, — Удачи тебе.       Девочка отвернулась и резво побежала к Хельге, стоящей на холме. Сестра помахала ему на прощание рукой. Она не успела с ним попрощаться, впрочем, не горела особо желанием что-либо ему говорить. Перед следующим их разговором ей надо много обдумать. А это занимает подчас слишком много времени.

***

      Фрейгейр был хорош собой, словно Бальдр. Никто не смел сравниться с ним ни в храбрости, ни в удали. Ни в чём. Всем был хорош Копьё Фрейи. Неудивительно, что мудрая галлатка выбрала его в наставники внуку. Хельга же и слышать не хотела, что не так уж хорош Хальфдан, каковым она себе его намечтала. Да и брат слова худого ни разу не сказал о наставнике, безмерно того уважая. А кому верил Хаук, за того и Хельга поручиться никогда бы не побоялась.       Привечала его и осторожная Гвендолин, не допуская, правда, позора на свою голову и головы родных. А уж Фрейгейр за благосклонность галльской девы бился с не меньшей яростью, чем на ратном поле, благо горазд был как на выдумки, так и на искусную работу руками. Долго пришлось бы считать принесённые им красивые безделицы. Но как бы ни старался Фрейгейр, Гвендолин отказалась отдавать за него внучку, прежде всего потому, что детина был старшее Хельги чуть меньше чем на два десятка лет, а после потому, что галлатка видела внучку женой ярла, если не конунга, а Копьё Фрейи ни тем, ни другим не был. Хельга, на радостях ушедшая на Модранехт к морю, вернулась с бусиной — слезой дракона, приносящей удачу. Аметистовой каплей одарила она несостоявшегося мужа своего. А после бросилась в ноги родным.       Но Гвендолин была неумолима, и Фрейгейру пришлось уйти прочь с её бусиной и её сердцем. А саму Хельгу свезли на этот остров, даже не сказав, в чём провинилась она.       Теперь аметистовая бусина блестела между ключиц вертлявой ученицы. Снимать её девочка наотрез отказывалась, а объяснять, ей такой дар, Хельге не требовалось. Слишком явно проступали в лице ученицы её знакомые глазу черты Хальфдана. Даже если бы Хаук не сказал о происхождении девочки, Хельга бы заметила со временем сходство девочки с далёким теперь сердечным другом.

***

      Свэль сидела на ступеньке, скрестив ноги и уложив на юбку тёмно-синего верхнего платья тяжёлую рыболовную сеть, которую чинила. В свободное от обучения время девочка ловила во фиорде рыбу, бегала в пролесок, надеясь найти ягоды или подстрелить какую-нибудь незамысловатую дичь. Хельга этого не поощряла, но и не запрещала.       — Ты собираешься ложиться спать? — Скучно пробормотала Хельга, отрываясь от починки выходного платья.       Девочка подняла на датчанку, присевшую на три ступени выше, глаза, но, сердито профыркавшись, промолчала, расплетая узлы, чтобы по новой их перевязать.       Впрочем, молчать Свэль умела до ужаса выразительно, всеобъемлюще и мрачно. И молчала она почти всегда, словно дала обет молчать, покуда не станет помощницей провидицы.       — Скоро совсем стемнеет — зевнула девушка, глядя на воспитанницу свою, не иначе как не ведающую усталости…       — Я могу помочь с волосами?       Речь словенки стала куда чище, она теперь не путала слова чужого для себя языка. Да и вообще схватывала манеру говорить Хельги весьма скоро. Было чем порадовать помощниц провидицы.       — Расчеши. И сама ложись.       Девочка поднялась со ступенек и исчезла за дверью, мягко шурша шагами. Вернулась она уже с гребнем.       Длинные, достигающие пояса, свои бледно-золотые волосы Хельга любила и всячески лелеяла. Может оттого и отливали они на свету словно сами были солнцем. Однако любила и лелеяла Хельга всю себя. Любила она и серо-зелёные с вкраплениями глаза, и изящный нос. И чуть широкоскулое лицо. Даже считала, что краше её никого нет и что, останься она на родных островах, была бы сейчас женой конунга. Но ума ей хватало не выказывать эти свои мысли, чтобы не услыхали тролли и не сглазили. Волосы тихонько потрескивали под редкими зубьями костяного гребня, напевали колыбельную, усыпляли. Хельга откинулась спиной на последнюю ступеньку и лениво прикрыла глаза.       — Расскажи мне о Хальфдане.       Свэль едва заметно усмехнулась. Каким она могла его показать на словах? Хмурым, суровым, нелюдимым… Фрейгейр редко выходил из кузницы, а в кузницу из домашних могла заходить только она, приносящая отцу обед, пока мать занимается домашними делами.       С отцом Ласточка была тиха, послушна и почти незаметна. Могла просиживать в углу столько долго, сколько требовалось это для обеда отца. Иногда такое её поведение вознаграждалось хорошей побасенкой.       К побасенке о появлении у отца аметистовой капельки-бусины девочка отнеслась с детской верой в волшебство. Но блазнилось ей, что красивая девушка, о которой шла речь, давно умерла. Как давно умер и её герой, оставивший в наследство далекому внуку камешек. Кто же знал, что речь шла о любимом папке.       — Я не знаю, что хочется услышать тебе, — тихим, чуть низким от молчания голосом проговорила Ласточка. — Если то, как он себя вёл с нами, детьми, то он был очень строг. С ним не забалуешь. А если помнил ли он тебя, то…       Словенка свела брови на переносице, думая, как правильно донести свою мысль.       — Отец мало что забывал. И не знаю, скольким он рассказал об аметистовой бусине, его слова всегда были очень печальными. Думаю, для него умерла Хельга Арнфрид, чтобы родился кто-то другой.       Девочка отложила в сторону гребень и стала переплетать косы датчанки. Больше Хельга не проронила ни слова, что было приятно девочке, привыкшей к тишине.