***
Лодур сидел на валуне возле моря, смывал с сапог налипший песок с осколками ракушек. Беззлобно ругался на поднявшийся ветер. Свэль подошла, в безрукавку кутаясь, и тут же перестала дрожать от холода — в лицо словно летним поветрием ударило, тепло стало и хорошо. Но чем ближе становилась, тем сильнее жар шел. — А, пришла ты, пичужка юркая. Я уж подумал, что забыла про меня. — Как забыть уж, — насупилась. — Пойдем, спросила я хозяйку усадьбы, видеть тебя она хочет. Рыжий поднялся ловко, отряхнул налипший сор — песок, ракушки да сухой мох — и пальцами в запястье ей впился. — Веди тогда. От прикосновения руку словно пламенем обожгло, едва ли слезы не брызнули от боли. Поднимался огонь вверх по руке, до плеча доставая, а после на грудь перебираясь. И словно выжгло все плохое и тревожное, задышалось легче. Свэль улыбнулась ласково, поудобнее чужую руку положила, кивнула в сторону, куда идти надо. Гость пошел за ней послушно. Глядел по сторонам, словно запоминая каждую мелочь — чему-то улыбался, от чего-то начинал сердится или отворачивался недольно. Ворчал что-то свое, но тихо, не расслышать, что именно. Руки же не убирал, лишь крепче подчас сжимал запястье, словно привлекая внимание, напоминая, что рядом идет. — Ты и впрямь не боишься меня ничуть. Может не знаешь, кто я? Они подошли уже к воротам, Свэль руку подняла, помахать вышедшей из овина Герде. Та шла с полным овечьего молока ведром, высматривала подруг, но Ласточки так и не приметила. — Так ночью и сказала же, что ничуть не боюсь. Защитников много. А кто ты… так гость, кто же еще? А другое что, захочешь рассказать — поведаешь. Лодур остановил ее, за рукав дернув, рассмотрел внимательно и отпустил наконец ее руку. — А если берсерк я. И конунг ваш меня вне закона объявил. — Значит берсерк вне закона, — плечами пожала словенка и усмехнулась лукаво. — Пока тихим кажешься. Вот и дальше не ярись. Так по нраву придешься многим. Много пользы в ярости — хмыкнула, — бед гора. То ли дело в хитрости. Пусть дольше, а забот меньше, — перепрыгнула через поставленную посреди двора кадушку, обернулась на Лодура. — Так Гвендолин говорит. Она своему ремеслу меня учит. Ты ее сейчас увидишь, только за порог зайдешь. А мне пора, дела дневные ждут. И упорхнула.***
Настроение было, вопреки сгустившимся тучам и грядущему шторму, хорошим. Работа спорилась, легко шла — кудель словно себя сама чесала, ловко сворачивалась в тонкую прочную нить шерсть. Хотелось смеяться и радоваться всему. Даже Рогнедь, сбежавшая от не в меру строгой матери обратно на Скувой, к подруженькам, сидела не сердитая, как обычно, а с задумчивой улыбкой на устах. Ей-то радоваться было чему — до скорой свадьбы считанные деньки оставались. Все, что надо было приготовить, давно уже готовым было. О чем поплакать следовало — оплакано. Чего уж теперь грустить да мрачные думы в сердце лелеять. — Говорят, ты на остров гостя привела. Тролля морского привадила, пока в одной рубашке да плаще у воды сидела. — Тролля или нет, а кого-то привадила, — кивнула мягко словенка, затягивая последний узелок на варежке. — Если тролли лицом светлы, на язык остры и спорить с колдуньями горазды, то тролля и позвала к нам. — И так хорош? — удивилась Рогнедь. Перевела взгляд с сестры на рядом со Свэлью сидящую Герду. Та кивнула довольно. — Как бы ты, увидав, жениха своего не забыла. Свэль поморщилась, а после и вовсе нахмурилась. Нехорошо это. И правда, как появился Лодур, всякая девка работу на время, да оставляла. И Гвендолин после разговора с гостем недовольная ходила долго. После подуспокоилась, но ярилась до полудня уж точно. Лодура, конечно, прогонять не стала, да и худого тому ничего не наговорила, но сердилась жутко. — Асарна не видно почти, — пропела Рогнеда, лишь бы о другом поговорить. Герда и Свэль кивнули вместе. Не видно ярла. — Готовится ярла Асбьорна хоронить, — сумрачно отозвалась Ласточка. — Да все какие-то новые заботы появляются. Как разберется, снова видеть его будешь столько, сколько захочется. Если, конечно, твой муж не воспротивится. — Да мне-то какая печаль с этого, — хмыкнула Рогнедь. — Другая девица, гляжу, не печалится. А раз ей не до слез, то мне уж подавно. Ты, сестрица, лучше побасенку расскажи нам. Веселее будет, чем пустословить о гостях и ярлах. Герда покосилась на говорящую недовольно, проворчала, что та сама завела толк о троллях и Асарне, да губы поджала, приметив, что Свэль басню думает завести. Недалеко от Мутной была когда-то весь, окруженная крепким тыном, за который никто из чужаков не совался — боялись все, что останутся они вековать у старого большака Яра. О том говаривали, что он — волколак-оборотень. Мол, дед его был волхвом Велеса, а тот за ярую веру наградил своего волхва умением менять облик с человечьего на волчий. Волхв загордился полученным даром, а после и предал Велеса, за что бог подар обратил в проклятье — с тех пор и отступник-волхв и все потомки его до тех пор будут ходить ночами в волчьих шкурах, покуда не найдется дева с кожей белой, как снег, очами, что лист рюеневский, алыми и волосами такими светлыми, что сквозь косу, через плечо перекинутую, видно было бы расшитую ее рубаху, и не возьмет ее в жены волхв или его чада. Волхв тогда только посмеялся, да после кручиться пришлось — задрал он волком и жену свою, и дочерей. Только сын остался. И повторялось то с каждым его потомком. Яр, как говорила я, был большаком в своей веси. Волчат у него было много, а еще больше — волчиц молодых. Всех кормить надо было. И стали они путников отлавливать, а там, ночью обернувшись, поедать их. И все реже и реже стали ходит в тех местах люди. Обходили дальними тропами весь. Да не знала о том юная Малка с ее братьями — Даром да Грозданом. Вышло им мимо пробредать, пока тропу верную до Альдейгьи искали. Дара съели голодные волчата на первую ночь. Но вторую пришла очередь Гроздана. А к третьей и Малки подошла. Предстала она в сумерках перед большаком, испуганная и зареванная, да только и такой была краше всех девок, каких он видел. И полюбилась она большаку. Тогда Яр сделал Малку своей младшей женой. Холил и лелеял ее, покуда не родила ему сыновей двух и дочку. Назвали ее Белонежей. И была она такой же красавицей, как и мать, да только краса ее была иной. Волосы Белонежи были такими светлыми, что казались прозрачными, глаза были красными, как закатное солнце, а кожа такой белой, что на солнце не могла выйти Белонежа — сразу горело ее лицо. Вспомнил тогда Яр наказ Велеса, да обрадовался — не снимет никто проклятья, которое так полюбилось. Не по нраву пришлось это старшему сыну Яра. Ждал он долго, покуда сестра младшая в возраст невесты не войдет. И как уронила Белонежа в первый раз женскую кровь, тут же перегрыз отцу горло, а сестру свою сделал насильно своей женой. Белонежа с горя чуть не удавилась, да понесла, а там, как пришел срок, разрешилась от бремени и понесла. К тому времени муж ее избавился от всех сестер и братьев и прочих в веси не пощадил. И растил он свою с Белонежей дочку один. Нарадоваться не мог, что проклятье снято, что не надо больше ни люд есть, ни в ночи за зверьем гоняться. Отяжелел и разленился, страх потерял перед Велесом. А тот, в назидание, послал к веси кистеухую проворную кошку с наказом задрать непутевых. Так и пресекся их волчий род. Молчали все, обдумывая побасенку. Рогнедь на живот руку положила и сидела теперь, глядя в дальний угол, что был темнее всех. Губы поджала. — Страшная твоя басня, — прошептала завороженная Герда. — К ночи такую рассказывать нехорошо. Сон плохой придет. — В чем беда, — голос за спинами раздался. Сидела на ларе Гвендолин и вязала споро носок теплый, — не слушала бы. Ушла б. Никто и слова тебе не сказал. Повернулась к Свэль и кивнула той на порог: — Иди. Гость твой тебя дожидается. Сладили мы. Да только, — усмехнулась, — в баню сперва сходи. Да оденься, как я тебе вчера одеться велела.***
Лодур красовался в новой одеже, бывшей куда краше прежней. Не иначе из заплечного мешка достал, принарядился для хозяев. Вертелся, юркий, на месте, обмениваясь в девицами насмешками, и казался всем доволен. Приметив у порога Свэль, усмехнулся ей, да приветливо, по-доброму и с лукавщинкой. — Идем, пичужка. Покажу что. Вел он ее долго, да не к морю, а от него. Молчал все время, словно озадаченный чем-то. А как к зарослям лещины подошли, обернулся вдруг: — Прав я был, что ждала ты у воды кого-то. Да не меня. Знаю я, кого ждать должна была. — Кого же? — нахмурилась Ласточка, перешагивая через небольшой пенек. — Хотела твоя мудрая наставница, чтобы ты помощи в ремесле у Дарителя Рун просила. И тебе она о том до последнего говорить не желала. — А разве плохо это? Лодур тоже потемнел лицом. — Нет. Не плохо. Просто… вижу я, Гальдрафёдр тебе и без того помог бы, стоило лишь спросить. Так что вовремя мы с тобой встретились. Правильный путь тебе покажу, а ты порадуйся. — И чтобы сказать это, ты увел меня так далеко от Белой Стрелы? Рыжий рассмеялся чему-то. Оглядел Ласточку и фыркнул. — Нет. Я тебя просить помощи к другому веду. Дойдем уж скоро. Дальше шли в молчании. Лещина то становилась гуще, то пропадала почти. Меж тем становилось все темнее и холодало с каждым шагом все больше. Наконец, Лодур вывел ее к старому холму, поросшему вереском и окруженному со всех сторон чахлыми старыми деревьицами. Свэль огляделась — не была она тут раньше. Даже подумать не могла, что место такое найдется на острове. Лодур, меж тем, подхватил ее под мышки и усадил на старый обомшелый валун. — Тут посиди пока. Я за ветками схожу, костер разведем. А там, как пламя запляшет, расскажу все тебе, — снова оглядел всю, снял с плаща нарядную серебряную фибулу и кивнул довольный. — Лишнее это было. Теперь сиди. И не двигайся, не пытайся идти следом. Просто сиди и жди. Поняла? Свэль кивнула медленно. Плотнее завернулась в плащ и улыбнулась послушно, хотя очень хотела бы ослушаться. Рыжий отошел на несколько шагов, а потом, словно вспомнив что, вернулся. Снял с шеи круглый темный камешек на веревочке и накинул на шею Ласточке. — Понадобится тебе. Отдашь, как вернусь. И быстрым шагом скрылся за зарослями. Мороз крепчал, но камешек, отданный Лодуром, согревал немного. Горячо было руке, в которой она его сжала. А вместе с тем жар расходился и дальше, все слабея, пока не исчезал совсем. Прокричала какая-то птица. Жалобно и печально. Но крик был чужой, не знакомый Ласточке. Рыжий все не возвращался. Камешек медленно остывал. Становилось все холоднее…