***
Датского в нем было не больше, чем в маленькой охотнице из приильменских лесов. Старая бабушка его, Гвендолин, была дочерью вождя одного из вальхских племен, живших далеко от датских островов. Её собирались отдать в жены старшему сыну соседа-рига, когда в гордой галлатке вскипела кровь, и под покровом ночи она сбежала прочь с полюбившимся ей охотником. Изгнание казалось ей лучше брака с нелюбым. Тот же, кто сердцу ее был мил, не стал ей перечить. Север манил их, блазнилась на нем свобода, простор их мятежному духу. И домом им стали разбросанные по морю Овечьи Острова. Приветили сперва их неласково, но грубостью тоже не поспешили оскорбить. Сказали, где земли ничьи, где можно селиться. Посильно помогли справить дом и хозяйство. Оставили жить, все приглядываясь к пришлым вальхам. А там попривыкли. Однако как бы ни было крепко здоровье у галлов, суровый ветер не пощадил юного полюбовника Гвендолин, и дева осталась одна. Трудно было тащить на себе немудрёный быт, что они успели нажить за недолгое время, но Гвен не роптала и несла свою ношу, не сгибаясь под её тяжестью, не теряя крепости духа. И была ей по стараньям награда: за возделыванием маленькой грядочки, едва способной прокормить одного человека, и нашел её дед Ястреба. Словно присушила его галлатка. Не хотел Асгейр видеть ни одной красавицы, кроме нее. Звал к себе сперва делить ложе, но со смехом она его прогнала с порога, прогоняла и после, покуда не заслал сватов. Роптала Асгейрова родня: зазвал в дом хозяйничать из рода чужого. Неизвестного. Пришлую. Обворожила его ведьма. А Гвендолин отказывать вновь не стала, пошла. Раз смирил гордость Асгейр, не худо бы и ей свою утихомирить, чтобы не накликать беды. Недолгим был их брак, недолго обнимал молодую жену Асгейр, ушедший, едва сошёл снег, в походы к дальним землям. Но и тут Гвендолин смолчала. Терпеливо ждала из похода мужа, а с ним, никому не говоря, рождение их дитя. Обильны были в тот год жертвы Фригг, богами был послан галльской деве сын, такой крупный и крепкий с рождения, что нарекли его Медведем Асов. С радостным томлением стерегла у причала Гвендолин асгейров корабль, но не дождалась. Он сгинул в море, оставив жену одну растить сына. Асбьерн рос угрюмым и жестоким, не лишённым, правда, ума, хитрости и гордости. Последней он заполучил вдосталь, словно от всех родственников разом, потому что гордыня его матери не шла ни в какое сравнение с его собственной. По обычаю, мальчика вскоре воспитывал близкий друг отца, не отличавшийся, к слову, ни добросердечностью, ни дружелюбием. Не был Асбьерн и таким нетерпеливым, каким был его отец, не спешил он приводить в дом невесты, женившись поздно да лишь потому, что скрывать непраздность девицы было невозможно, а кто обрюхатил её, знали все. Тихая и вежливая Иона, дочь славного датского воина и прекрасной саксонки, стала невесткой Гвендолин. С первого дня не поладили женщины, но тиранила Иону не властная свекровь, а супруг-ярл. И та, не стерпев, бежала прочь, оставив бабке сына и новорождённую дочь. Впрочем, злые языки утверждали, что Иона просто испугалась свекрови, ее темной галльской волшбы. Была или не была галльская дева чародейкой, но больше никто не говорил при ней о неженке, убежавшей не иначе как к матери в Дорсет. Имя дала ему бабка. Хаук. Быстрый крылатый охотник, чей клекот к добыче и кровавому пиру. Ему едва ли исполнилось два года, когда он потерял мать, поэтому всю ласку и заботу он получал от Гвендолин. А она, волею богов, была на ласку скупа. До поры до времени воспитывала внука она, не в пример многим воинам, весьма строго. И в чем-то даже жестоко. Вот только Хаук не мог её ни в чем укорить. Дочь, жена и мать воина не могла вырастить себе внука-неженку. Он рано вставал и поздно ложился, приучался с ранних лет обходиться без многих привычных вещей и вообще рос под зорким оком бабушки больше галлатом, нежели даном. Даном он стал и потом, а пока набравшаяся горького опыта с сыном Гвендолин учила его по-своему. Не позволяла внуку многого, что позволялось детям, и вкладывала с малолетства в его голову зрелые и мудрые понятия, ставшие более ясными лишь с возрастом. Да и воина, который воспитывал из Хаука себе равного, Гвендолин выбрала сама, не спрашивая мнения сына, пользуясь своим почтенным тогда уже возрастом и страхом людей, что она колдунья. Им стал недавно надевший воинский пояс Фрейгейр Хальфдан, уже успевший, правда, отличиться в вече сечи. Но как не могла галлатка вырастить рядом с собой неженку-внука, так не могла и вытерпеть неженки-внучки. Закалённая сама, она пыталась требовать от тихой мечтательной Хельги такой же стойкости тела и духа. Да только девочка, несмотря на все попытки её воспитать крепкой и стойкой, как и прежде болела и шугалась всех. Больше всего на свете Хельга любила старые легенды и сказки, была очень задумчива и совершенно не любила шумные праздники. Вот и решили её отправить, едва она войдет в возраст невесты, на остров Люэ, где по преданиям уже который век жила Прорицательница. К вёльве в услужение брали не всех девочек. А на остров часто наведывались как перед походами, так и после них воины Севера. Гвендолин рассудила, что только там Хельга сможет найти себе мужа под стать, способного смириться с её жутким характером. К тому же, Люэ придерживался своих правил и распорядков. Надо было только дойти умом Фрейгейру Хальфдану, положившему на ее внучку глаз, как поступить верно. Но Фрейгейр решил засылать к ярлу Асбьорну сватов…***
Безмолвие ясной звездной ночи нарушалось лишь плеском вёсел, которые время от времени вздымались над тёмной морской гладью. «Эта ночь будет спокойной, Ястреб. И следующая тоже…», — припомнилось ему, и тут же откликнулось что-то тревожное, — «… как знала…» Хаук внимательно глядел вперед, не желая того, выискивал силуэты чужих кораблей. Многолетняя привычка, от которой он избавится лишь тогда, когда одряхлеет. Или когда срубят ему голову в каком-нибудь бою. Девочка беспокойно сопела под своим плащом, видя в десятый, если не сотый раз сон про одно и то же. Ночка обещалась быть спокойной. И была бы такой, если бы её не стали нарушать ставшие привычными за эти дни всхлипы. Первые дни датчанин тактично не замечал их, а после не вытерпел, стал успокаивать, чтобы быстрее засыпала. Как ни странно, после того, как словенка делилась своими кошмарами, спала она крепко и больше не вскакивала. Поднялся, уже не думая, что будет некстати. Это могло войти и в привычку. Сон ее он и без того уж запомнил. Гонятся по пятам за девушками разбойники, пришедшие под полосатым парусом. Взваливают девок на плечи да тащат насиловать. Если не принимаются за дело на месте… Падают один за другим братья, пытающиеся хоть как-то оградить от беды родню. Отбиваются, кусаясь и царапаясь, пришедшие погостить в отчем доме уже мужние сестры. Отбиваются, чтобы остаться лежать на горящей и черной от крови земле, чтобы смотреть заслюденевшими зеницами заворожено в небо, где уже кружить начало воронье. Блуждает взор по обугленным перекошенным клетям да избушкам. Вымораживает страхом изнутри, до костей пробирая. Крепко цепляется за свой смешной лук, девочка. Струсила ли? Пальцы до ломоты впиваются в мертвое дерево крепко, сжимают с силой. Ложится стрела, чтобы лишить кого-то, тихонько посвистывая, жизни, чтобы, посвистывая, выдать и последнего в веси, кто еще может делать вид, что смелый, кто еще пытается защититься. Ведьмин подкидыш… Таких, как она, кидают в рыбацких сетях, полных каменьев, на дно рек… В ушах стоит звонкое: — «Мёйде дез лейбенз?» «Жить надоело?» Хаук, гладящий спутавшиеся волосы, в ночи не казался похож на пришедших под полосатыми парусами разбойников. И не пахло от него пожарищной гарью. Носом уткнулась в плечо, всхлипывая тихо: — Они думали меня утопить… — Будет тебе плакать, девочка. Это был только сон. У них же не вышло. Та всхлипнула снова, кивнула, уткнувшись ему мокрым личиком в бок. — Я не видела. Я проснулась. — Это хорошо, — криво усмехнулся Хаук. — Порой очень важно проснуться вовремя. «Да и вообще проснуться…» — мысленно добавил Ястреб.