Между

      Звали ярла Асбьёрном, некоторые добавляли, что он — сын Асова Копья и Белой Стрелы.       В последние месяцы боли в коленях, разразившиеся прошлым летом, стали мучить ярла все сильнее, не давая дойти даже до ворот хутора. Потому ярл в море не ходил.       Недуг он скрывал долго, не давая своим хирдманам усомниться ни в его молодецкой, пока еще, удали, ни в стойкости и упрямстве. О последнем и вовсе ходили слухи по всем Овечьим Островам. Но вот в конце месяца сенокоса, когда было решено последний раз в году пощипать надутых селезней с берегов Дорсета, его угораздило не сдержать равновесия и упасть со сходней в воду, сломав при этом ногу. Кто-то суеверный проворчал, что не стоило соваться в начале лета в Гардарики, где каждая баба не иначе как колдунья, способная сглазить даже вождя.       Ждать, пока у ярла срастутся кости, никто не стал, с той поры хёвдингом во всех походах был его сын. Асбьёрн морщился. Можно ли верить мужу, не сумевшему жену поставить на место?       Но забыл Медведь, что тогда хирдманы, вдвое Хаука старше, согласились взять с собой в поход Хильдегард.       Кроме того, его мать, мало на что годная старуха, в последнее время стала все больше и больше ворчать.       Прожившую без малого три четверти века Гвендолин он, будучи даже еще не женатым, считал неспособной к членораздельной и умной речи развалиной. Было это не меньше четверти века назад, а галлатка, сколько зим она ни прожила, оставалась все так же крепка, как и в зрелости, и умирать явно не спешила. Думал Асбьёрн, что мать еще его переживет. Но молчал, чтобы не вышло по мыслям. Хоть и сам все чаще в последнее время Асбьёрн задумывался о чаше, полной отравленного франкского вина.       — Не пора ли твоему сыну найти себе новую хозяйку в дом? — раздался за спиной Асбьёрна, допивавшего брагу, спокойный женский голос. За его плечом стояла Гвендолин, терпеливо ожидавшая ответа.       Женщина была по-молодому пряма, стойка и настолько ясна лицом для своего возраста, что незнающие могли назвать ее женщиной в расцвете лет. Немногие — едва сменившей нарядный убор замужества на более скромный, полагающийся женщине, потерявшей способность рожать. И лишь Асбьерн, глядящий на седые косы матери, спускающиеся по спине вниз из-под ее головного убора, знаки застарелого вдовства, мог называть ее развалиной.       — Не помню, чтобы он жаловался на скудность ласк тех, что греют ему постель.       Возле Гвендолин стоящая ключница вспыхнула резким румянцем, но мать его и бровью не повела.       — Тебе стоит поговорить с сыном, Медведь, — спокойным голосом продолжила она, отойдя к окну, затянутому мутным бычьим пузырем. — Вниманием он, правду говоришь, не обделен. Да только кого из них ты в дом бы пустил, не боясь, что хозяйство будет запущено. А тут ты перестал приносить удачу нашим людям, и в походы стал ходить твой сын чаще. Нужна его дому женская рука. Меня он не послушает, коли речь заведу. А ты еще что-то сделать можешь. Так сделай.       — В дела бабские втянуть решила! — Асбьёрн с диким рёвом ударил по столу кружкой.       — О чем говоришь ты, женщина? — рявкнул он так, что ти, носящая за его матерью ключи от клетей, взвизгнула и забилась испуганно в угол. Гвендолин вновь не повела и бровью. Это он не приносит больше удачи? Да его мать просто окончательно спятила, а теперь лезет своим горбатым галлатским носом не в свои дела.       — Иди прочь.       Вальхийка зевнула, поманила пальцем ти и отошла от мутного окна. Через секунду на затылок Асбьёрна обрушился болезненный удар узкой сухой длани. У медведя и мать медведица.       Гвендолин била не по-женски сильно, но это не это было бедой. Гораздо страшнее было то, что она делала это обидно. Снова юнцом безусым почувствовал себя ярл. И слово злое застряло у него в горле.       — Прислушайся хоть раз к мудрому совету, Асбьерн Асгейрссон, — неизменно спокойным тоном произнесла Белая Стрела. — Недолгий век тебе дан, а конец его ближе, чем ты думаешь, и тебе решать, морозиться ли тебе под Свартальвхеймом или пировать под сводами Вальгаллы. Сделай единственное верное дело за всю свою жизнь. Поговори с сыном. Богам было угодно, чтобы ты родился воином. Так что твоего совета он послушается.       Женщина повернулась на каблуках расшитых сапог и ушла, исчезнув за шкурой, делящей дом на две половины. За ней просеменила еле слышно ти-ключница. И Асбьёрн остался, наконец, один.

***

      Высидеть на ветру было не так уж и просто.       После теплого бабьего лета, царившего на острове в конце рюеня, пришли промозглые серые дни с затяжными дождями или же пронизывающим ветром. Хельга говорила, что скоро придет последний в этом году кнарр, чтобы перед долгой зимой порадовать местных красавиц. А после разве что одинокий драккар причалит. Да и тот случайно.       Но то будет впереди, а пока все ждали кнарр, а в последние дни особенно рьяно. Почти с неделю ветер дул в сторону их берега, а дождевые тучи проползали мимо, спеша на северо-запад. Печалило лишь одно — ветер был до костей пронизывающим.       Свэль сидела на большом камне, прячась от ветра на северном побережье за небольшим пролеском, несколько сдерживающим суровые порывы. К такой погоде она не привыкла пока.       Дома в это время устраивались игрища. Все радовались Родогощи. Дети с немым восторгом глядели на разыгрываемый сказ о богатыре и подземном царстве. Прыгали через костры. И вообще с размахом провожали угасающее солнце, не боясь Зимы, начинающей входить в силу.       Да только дома она не была. Да и дома у нее больше не было. Поэтому девушка смиренно сидела на большом камне, еще способном сохранять крохи тепла, и куталась в теплый плащ. Как бы ни было то странно, сюда, на северный берег, мало кто заходил. И ладьи тут не причаливали, хотя с этой стороны почти не было скал и подводных камней. Словно боялись все пролеска.       Впрочем, сейчас нелюдимость этого места только в радость была девушке. Она была занята делом, требующим всего ее внимания. Резала она руны, которые впредь помогут ей беседовать с богами, узнавать их волю, советоваться.       Янтарные, из молодого ясеня, разбитого молнией во время последней грозы, дощечки обещали получиться не только удобными, но еще и красивыми. Незнакомое рукам дело шло медленно, но Свэль старалась. Она и так припозднилась с работой.       Сперва долго искала из чего резать, и, если бы не молния, ударившая в ясень, искала бы его и сейчас.       Потом пришлось думать, как украсить руны. Оставить их с оборотной стороны гладкими или же вырезать на них славный узор. Решила резать, на потеху себе и людям.       Теперь она старательно выцарапывала по тыльной стороне плашек силуэты рысей. Грида часто говорила, что в стародавние времена Кистеухая спасла их предка от гибели в лесу, а потому и считается символом их рода.       На Люэ не вспоминали до поры об оставленных семьях, поэтому украшали все морскими жителями. Изображали и птиц, и рыб, и даже опоясавшего землю Мирового Змея, свернувшегося в клубок. Чуждо и дико было бы другим в руки взять руны Свэль. И ей то было по сердцу.       Ни с кем не спутает.       Никто себе не возьмет.       А уж что думала об узоре Хельга, Свэль и спрашивать не стала. Ведь не датчанке же с ними советоваться.       В доме словенки гадали на тенях, на зернах, порой на куриных костях и на гребнях. Особенно часто на гребнях, подвешенных у двери на тонкой нити. Коли с утра, после гадальной ночи, были на гребне волосы, быть по весне сватам у порога. Да и самой по волосу на гребне не шибко тяжко догадаться, кто пожалует в дом, тот ли, с кем миловалась на посиделках али заезжий молодец.       Гадали сёстры Гроздана и Дарёна, гадали и старшие подружки, гадала и посестра. Только Ласточка ни разу не загадывала себе жениха. Сначала по малолетству, а позже просто желания не имела. Зачем знать, кому люба, коли ни за кем не быть? Да и отец того не любил, шуткой глупой любое гадание считал. А Свэль была ему на диво в запрете этом послушна.       Она могла бы с девичьим пылом начать загадывать жениха теперь, благо близок был Родогощь. Да будет ли толк? Безродная да без богатого приданого. Так еще и словенка. Кто ж возьмет-то такую в дом? Только даром сердце рвать.       Девушка отвлеклась от созерцания оконченной работы и тряхнула головой, сгоняя пряди с лица да освобождая волосы от налипших стружек. Краше всех виденных казались ей ее собственные руны. Ни с чьими не перепутает. Ласточка подбросила три в воздух, вернулись все в руку. Верно служить будут.       Девушка перевела взгляд на выбранные руны. Велели те ждать гостей да скорую радость. Повела недоверчиво плечами — какая на Люэ может быть радость — и поджала под себя озябшие на ветру ноги. Пора было сапожки теплые на ноги вздевать, чтобы не замерзнуть. Вон, Хельга, закаленная, казалось бы, на резком ветру, не боящаяся приморских непогод, и та слегла за последние дни в постель с больным горлом, куталась в полость да пила отвары лечебных трав. Свэль плотнее закуталась в шерстяное полотнище.       У кромки неба темным пятном возник корабль. Ласточка, складывающая руны в расшитый мешочек, подняла голову и резко вскочила, напряженно вытянувшись. Кому вздумается подойти к острову незаметно, с сокрытой его части да еще и в сумерки, кроме как недоброжелателям? Да и пристать к тому берегу, к какому не приставал еще никто досель.       Вспорхнув с насиженного места, бросилась словенка к высокому холму, на котором был сложен каменный колодец, чтобы зажигать сигнальный огонь в случае беды. От волнения и из-за острых камешков под ногами она постоянно оступалась, чуть ли не падая. Однако быстро добралась до верхушки холмика, на котором хотела разжечь упредительное пламя.       Камешки, высекающие искры, лежали рядом со спрятанным сеном, чтобы не намокли и не пришли в негодность. С непривычки понадобилось довольно много времени, чтобы перед Ласточкой заплясал огонь. Вновь та глянула на корабль, превратившийся из пятна в различимую ладью, и перевела дух. Успела.       Стоило бежать вниз, а потом через пролесок за подмогой, но девушка не стала этого делать, лишь присела возле кострища и стала наблюдать за драккаром. Что-то смутно знакомое почудилось ей в нем.

***

      Высадившиеся на берег не напоминали жестоких завоевателей, скорее наоборот, их вид вызывал жалость и опасения, что они едва ли могут сделать еще хотя бы один шаг. Израненные, побитые, еле держащиеся на ногах, они брели, будто бы не разбирая дороги. Кто еще имел силы, поддерживал других, оберегая от падения.       Свэль сбежала с холма, едва касаясь земли босыми ногами.       — О! Ель злата, ты… — громыхнул сбоку знакомый голос охальника-скальда. Кто-то в стороне чуть не завалился на бок, и Хрольв тут же поднырнул под руку падающего.       — Ну, веди, что ли…       Девушка послушно на плечо положила чью-то руку, взяв на себя часть тяжести. Неловко ей было видеть хирдманов Хаука в столь нелепом виде, в коем они нынче пребывали.       Долгий женский язык так и чесался порасспросить, что же произошло, но Свэль держала его за зубами, повинуясь безошибочному бабьему чутью. Не ко времени тешить любопытство.       Из обнесенного тыном городка навстречу выбежала девушка-ученица, прибывшая на остров совсем недавно, испугалась и собралась было разразиться безудержным плачем, но Свэль резко дернула ее за рукав платья.       — Сырость не смей разводить! Других зови!       Хельга стояла у низенького плетня, кашляя и крепче запахивая меховую полость. Не иначе на шум вышла. Заметив словенку, споро она освободила ту от ноши и обмерла на мгновение. Поглядела на Свэль осоловело и лишь губами произнесла:       — А Хаук где?       Ласточка плечами пожала, но просьбы дожидаться не стала, сама развернулась и умчалась в сторону драккара. Кто страх решил пустить на сырость, а она в ноги весь прогнала, чтобы бежалось легче да быстрее. Не одной Хельге было страшно за рыжего викинга.

***

      Хоть и боялась датчанка за брата несказанно, с хёвдингом ничего особенно страшного не произошло. И уж отпотчевала его все та же пугливая девица вареной луковицей, и глазки состроить успела, и ротик хорошенький открыла позубоскалить, да Свэль пришла, тут же за порог выпроводив. Воды велела горячее принести, лишь бы красавица под ногами не мешалась.       Сполоснув руки и убрав со лба непослушные пряди, девушка резво запрыгнула на скамью, с полатей снять горшочки с настоями да взварами. Ястреб молча следил за ней, насмешливо ухмыляясь, отчего Свэль хотелось провалиться в подклеть, лишь бы не ощущать этого пристального взгляда.       Девка смешливая, уже от обиды отошедшая, принесла ушат, наполненный водой, и, лукаво кося на дана глазом, скрылась за порогом. Свэль, спустившись с лавки, рукой попробовала воду, убедилась, что та достаточно горяча. Обернулась на датчанина:       — Рубаху сам снимешь али помочь?       И потянулась к вороту, отстегнуть фибулу.       — Шла бы ты, Ласточка, — добродушно посоветовал дан. — Сам справлюсь.       Справится он, мрачно хмыкнула про себя Ласточка и грозно нахмурилась. Поверила бы, если бы до клети ему добраться не помогали.       — Уж справился, — резко бросила она в сторону Хаука, удивляясь, где только смелости нашла говорить с ним так.       — Дело твоё…       Свэль снова потянулась к фибуле, скрепляющей ворот.       От увиденного мигом свело челюсть, а нутро запросилось наружу. Резко захотелось выбежать за порог и пропасть где-нибудь под кустиком, в ожидании, пока перестанет выворачивать наизнанку. Ласточка зубы лишь сильнее сжала да попробовала улыбнуться помягче.       — И не страшно ничуть, — сквозь зубы процедила, но для себя больше, чтобы и впрямь не сбежать.       «Мороки Кощной Госпожой посланные, не иначе», — повторяла про себя тихо, вымачивая кусок, отодранный от рубахи Хаука, в теплой воде и оттирая засохшую кровь, слипшуюся с грязью и нитками. — «Глаза открою, и сгинет все. Наваждение просто. Нет такого, не верю…»       Но ничего не растворялось и не исчезало, и Свэль в каком-то полусне отдирала новую полоску ткани, мочила в ядовитом вареве с горькой борец-травой да прикладывала к ранам, чтобы скорее запиралась кровь.       И страх сменило тупое равнодушие. Словно чужой кто руками ее вдевал в ушко крупной иглы шелковые нити. Другой кто-то ставшими послушными ему руками сшивал податливую человечью шкуру и не слышал даже шипения со стороны Ястреба. «И впрямь будто Мара веселится, будто обняла за плечи и все выморозила…» — задумчиво отметила словенка и тут же забыла, о чем думала. Рассматривала шрамы хауковы с толикой интереса да опускала глаза, словно смущалась под все тем же пытливо-насмешливым взглядом.       А следом снова вымачивала тряпку в вареве, и снова прикладывала, выслушивая, близко нагнувшись, биение сердца, чтобы вовремя снять примочку с тела, чтобы ненароком не отравить. Вдруг рука ее дрогнет, и она зло учинит?