***
Этой весной на Люэ пришло много новых учениц. Мало кто из них прибыл, чтобы стать во всем опорой Провидице. Стреляли лукаво глазками прелестницы на заезжих, ждали, что увезет их приглянувшийся по осени, сделает хозяйкой. Некоторых же не в меру строгие отцы сослали с глаз вон, чтобы знали те, когда можно слово обронить, а когда и смолчать верней. Ута и Айя, две сестры-зубоскалицы, появились в длинном доме Хельги к удивлению той. Это были ладные смешливые девушки, востроглазые и со всеми ласковые. Старшая, Айя, убежать вздумала из дому с полюбившимся юношей, другая же непочтительно отозвалась об отце ее будущего мужа. Вот и сплавили их. Если что и могло перевоспитать Уту и Айю, то только добрая отцовская затрещина да пара измочаленных прутиков. Хельга это понимала, понимала и Свэль, нет-нет, а пряча усмешку, опуская ниже голову да клонясь к работе. Поначалу девицы и вовсе сбежали в гостиный дом, чтобы позубоскалить с хирдманами, да быстро были оттуда уведены расторопной датчанкой. Вот и сидели теперь, дулись на наставницу, косились зло на Свэль, которая их выдала, да с интересом взгляды бросали на Хрольва, зачастившего к чужому порогу, да Хаука, от раны отходившего. Сидящие рядышком сестрицы тихо пересмеивались, то и дело косясь то на скальда, то на Асарна. Хельга же тихонько посмеивалась над ними, зная, что этой осенью они понапрасну тратят свое мастерство, а вот Свэль, сидящей наособицу от всех и рассержено выполаскивающей плащ, не лишним было бы улыбнуться потеплей. Словенку, впрочем, улыбаться не тянуло. Плащ Хаука от багровых пятен отстирываться не спешил. К тому же, Ласточка испытывала царапающее чувство смущения. Она не любила, когда кто-то следил за ее работой, а от пристального взгляда Асарна ей деться было некуда. Отрадно было хёвдингу сидеть в клети и дышать свежим воздухом, следя лениво за происходящим. Свэль же порог клети облюбовала. Был тот ничем не хуже привычных ступеней в дом Хельги. — Скучно как-то, — хитро улыбнувшись, заметила Ута. — Раз уж ты, Хрольв, скальдом мнишь себя, сложи что-нибудь. А мы послушаем. Айя хихикнула, такая же хитрая. Перехватила иголку и вновь сделала вид, будто шьет. Хрольв плечами пожал: — Отчего бы и не сложить…Ночи дочь далече Диво мне явила: Ран перин прекрасных Ярче Соли в небе. Первая, что Хугин: Дум чертоги полны. Не найти мудрее В дом себе хозяйку. Фрейи опереньем Хороша вторая: Гуси битвы метки Щиплются наславу. И храбрей хозяйки В дом свой не найду я. Две последних — галки. Весело за брагой Зубоскалят девы, В дом гостей сзывая. Не найти радушней Их двоих хозяек. Матерь Тора нынче Меня вопрошает: Льдины рук осина По нутру какая?
Хельга, сама чужую рубаху зашивавшая, в сторону шитье отложила, рассмеявшись. — Мудрая я, значит. А Свэль наша меткая да боевая. Вот уж удружил ты, Хродульф. Ввек теперь не забуду слова твоего, что я «что Хугин». Разумнику уж скажу, коли придет навестить. Свэль улыбнулась тонко, голову опустив пониже. Меткая она. Как же. Все подмечает Хрольв, где уж остальным. Пробурчала тихо благодарность. Что уж, хоть снова елью златой не назвал. А Айя и Ута румянцем залились во всю щеку. — И правда, скальд ты добрый, — согласились. И в разговор утянули Хродульфа. Свэль ладони о полотенце вытерла, плащ в корытце оставив сызнова отмокать да откисать. Повернулась к Хауку задумчиво. — Дай, что ли, посмотрю на тебя. Шить-то меня сестра твоя пустила, а проследить, не вышло ли худого, не дала. И снова смелости где взяла, заговорить первая. Хаук брови сдвинул грозно, но перечить не стал, к удивлению. — Смотри, Свэль, скогтит тебя Хродульф, — пальцы девичьи замерли у тряпицы, так и не коснувшись. Ласточка голову подняла, глазами сердито сверкнув. — Других пусть когтит, от меня ему не много радости будет. Я у вёльвы в помощницах уж лучше останусь. — Оставит она тебя, — беззлобно усмехнулся Хаук. — Не нужна ты ей такая, конунгов стрелами привечающая. Ей потише норовом надобны. «Уж все ты знаешь», — досадливо подумала Свэль. — Зачем ты обижаешь меня, Ястреб? — тихо спросила, наконец, за перевязь взявшись. — Будто злое чего я тебе сделала. — Я не хотел тебя обидеть. Не ищи в словах моих насмешки. Поищи похвалу. — Уж много ее там, — хмыкнула. Хаук поморщился. — Больно тебе? Лицо Свэль приобрело забавно-испуганное выражение, такое, что Ястреб невольно улыбнулся. — Нет. Продолжай. Хрольв на пороге вырос, за корытце, воды грязной полное, хватаясь решительно. Ласточка от дела своего отвлеклась, на скальда сощурившись. — Что, ель злата, не нравлюсь? — Нет, воин песен. Не нравишься мне не ты. Не нравится мне твоё «ель злата». Уж не ладная я дева северная, чтобы руки белые да коса златом по плечам рассыпалась. Насмешничаешь все, будто Лофт язык твой направляет, — вздохнула, концы льняной полосы на груди Хаука затягивая. — Хорошего же ты обо мне мнения, ель злата, — укоризненно покачал головой Хродульф, наклоняясь ближе. — Я ей словом добрым, а она как змеем копья в ответ метнула. И ушел с корытцем восвояси, лишь бы Свэль не ответила на слова такие. Та же медленно к хёвдингу повернулась, усмехнувшись мрачно. — Ты умней нас двоих. Может, тогда ты скажешь мне, отчего все елью златой зовет меня твой скальд. — Думаю, что лишь потому, что он скальд, — с совершенно серьезным лицом предположил Хаук, удобнее садясь на шкуре и осторожно, лишь бы не растревожить раны, натягивая на плечи плащ. Если бы не заметные привычному глазу искорки в глазах, можно было бы всерьез обеспокоиться, не ушибло ли кроме всего прочего хёвдинга о борт головой. — Хуже было бы, если он назвал тебя Гнисой пива кислого… Ласточка вздохнула печально и притихла. Хрольв, не изменяя своему обычаю беззлобно насмехаться над всеми, кто был рядом, поставил перед Свэль корытце с водой, большей частью расплескав. Словно отомстил за мелкую обиду. Основательно вымокшая девушка тихо выругалась сквозь зубы, благо того не заметила Хельга. — Ты просто дурак, Хродульф, — Свэль склонилась над переставшей расходиться кольцами гладью и стала пристально вглядываться в свое отражение, отыскивая ответ на странное обращение к ней Хрольва. Вежливым «ель злата» можно было обратиться к белым девам Севера. Белокосым, светлобровым, с глазами цвета вешнего льда и снежными руками, к тонким и изящным, словно величественные деревья, с которыми их сравнивали. К золотым от подаренных им украшений. Любимых и почитаемых за идеал женской красоты. Ласточка не была белой девой. Бледной она была от рождения, а веснушки, горевшие жаркой россыпью солнечных поцелуев на щеках и носике, исчезли с оставленным позади пепелищем родного дома. С той осени они и не появлялись. По меркам северян она была совсем нехороша. Маленькая, костистая, с выступающими скулами и запавшими щеками, сделавшими лицо злым. С глазами предгрозового иссиня-серого неба, постоянно сведенными на переносице сердито бровями. С растрескавшимися губами. И с длинными темно-русыми волосами, резко отливавшими на солнце в жесткую медь. Ни золота, ни тонких тканей не касалось никогда кожи этой грозной девушки. Хельга была белой девой. Айя и Ута были златыми елями. Свэль — нет. Девушка оторвалась от созерцания своего отражения в воде и глянула на Хрольва. Рот девушки искривился в жестокой усмешке. — А может ты зовешь меня так… потому что я напоминаю тебе оставленную на острове подругу? Скальд звонко рассмеялся, поднимая с нижней ступеньки корытце с отстиранным бельем. Уж на кого-кого, а на фарерских красавиц словенка не была похожа совершенно. И в том была ее прелесть. — Нет, ты мне не напоминаешь оставленную на островах подругу. Потому что подруг по островам я не оставляю, — тяжелый мокрый плащ перешел из маленьких ручек в большие длани. — Просто ты умеешь быть гордой, занимаясь тяжёлой работой. Это вселяет уважение, поэтому я тебя называю именно так. Ель сложно сломать, согнув. Вот и потому ты ель злата, Свэль. Ласточка смущенно отвернулась, обдумывая, серьёзен ли был в ответе Хрольв или, как это у него водилось, высмеивал ее. Краем глаза она заметила полуулыбку Хаука и нахмурилась сильнее, теперь уже совершенно не понимая, как воспринять речь скальда. — Врет он, скальд твой, — серьёзным тоном и взгляд метнула на хёвдинга. — Я права? Ястреб лишь неопределенно пожал плечами.***
— После Модранехта ты будешь навсегда избавлен от тягостной необходимости являться сюда, — Хельга опустила вышивку и горестно посмотрела на брата. Уже несколько месяцев ее волновало лишь одно. Ей придется навсегда распрощаться с окружающим миром, а все ради того, чтобы стать Помощницей. Выполнить тот долг, что возложили на нее, отослав сюда. И не будет для нее ни новых кораблей, ни новых молодцев, ни новых учениц. Будет лишь постоянная служба делу куда более высокому, нежели материнство или замужество. — Вёльва решила отпустить нынешних помощниц, а затем назвать новых. Среди которых буду я. Я знаю… — Почему ты решила, что мне было в тягость навещать тебя? — задумчиво спросил Хаук, на мгновение оставивший в покое кошку, свернувшуюся у него на коленях. Кошка надменно фыркнула и недовольно цапнула ладонь. Хаук продолжил ее гладить. — И как же твои ученицы? Хельга горько хмыкнула. Ученицы? Как же, пропадут они. Две и бровью не поведут, оставшись без наставницы. Они тут не за тем. — Ты думаешь, что кто-то из них станет скучать? Айя и Ута покинут остров, едва я шагну за порог. Им интереснее воины, нежели служение. К тому же, пользы здесь от них никакой нет. Думаю, их увезут по весне, а до той поры за ними приглядит Свэль. Она не видит жизни за пределами Люэ. Впрочем, тут ей места тоже нет… — Я думаю, ты тоже не представляла себе жизни вне родных островов, пока тебя сюда не привезли. — О чем ты, — сокрушенно пробормотала Хельга. — Я первые три года ждала, что меня отсюда заберут. А она? Кто ее возьмет в жены? Разве что твой скальд. Хаук усмехнулся. Хрольв, не подозревающий, что его обсуждают, помогал прядущей впрок девушке скатывать нитки в клубок. При этом замечать кого-либо вокруг, кроме словенки, Хродульф явно не стремился, слишком уж увлекшийся разговором. «Может и мой скальд», — согласился мысленно с сестрой Хаук, не повторив, однако, сказанного самому себе вслух. — Только я в этом сомневаюсь, — снова заявила Хельга таким тоном, что спорить с ней не хотелось. — Свэль разве что похищать, а этого на Люэ лет сто как не было. — Значит, похитят, — буркнул Ястреб. Тема нравилась ему все меньше. Он изначально не лежал душой к разговору, а теперь и вовсе жаждал его скорейшего прекращения. Как желал покинуть хотя бы на какое-то малое время разболтавшуюся сестрицу. — Послушай, до Модранехта далеко, мы успеем всё с тобой обсудить. В том числе, если пожелаешь, и судьбу твоей любимой ученицы. Но не сегодня. — Но не сегодня, — мягко улыбнулась, соглашаясь, после недолгих раздумий Хельга.***
На шестом десятке Асбьёрна вдруг настиг «лазоревый туск», которым никто досель не страдал в его роду. Что же, все бывает впервые. Недуг выедал зрение, заслоняя мир мутной, белёсой пеленой. Это заставило Асбьёрна вспомнить жену — она сбежала от него тогда, много зим назад, именно в этот липкий белый туман. До сих пор он не вспоминал о ней. Даже имени не произносил. Не было ни надобности, ни желания. Сперва Гвендолин показала недюжинную сноровку, пытаясь остановить «туск» известными ей способами. Асбьёрн мысленно проклинал запасы брусники и крапивы, оказавшиеся под рукой матери. Но галлатка была неумолима. Какое-то время после этого лечения Медведь даже чувствовал, что недуг отступает. Его больше не тревожили ужасные боли по утрам. Но вскоре бледная занавесь вернулась вновь. И спасения от нее не предвиделось, поэтому ти, гревшая зимними ночами ярлу постель, теперь стала ему помощницей. Его глазами. Впрочем, не надо было глаз, чтобы видеть, а точнее, ощущать опустившееся на их дом напряжение. Гвендолин, зашедшая его проведать да и просто отдохнуть от домашних хлопот, сердито сопела за своим вязанием. Мягко потрескивали под деревянным гребнем ее волосы. И под треск этот хорошо думалось. Думал Асбьёрн о том, что никогда его не трогало раньше. Он впервые начал понимать мать, желавшую когда-то увидеть внуков. За месяц он научился тому, чего не мог достигнуть годами — пониманию. Гвендолин хмыкнула, отстранила расчесывающие ее руки и жестом прогнала ти, забрав у той, что помогала ей чесать волосы, гребень. — Это от немощи, сын мой. Принимать помощь от трэллов ты считаешь ниже своего достоинства, вот и ждешь кого-то родного. Не более того. — Я и слова тебе не сказал. — Ты думал, а узнать о чем, очень просто по твоему лицу, — вздохнула. Асбьёрн кивнул, принимая слова матери и обдумывая их. Появилась мысль, что можно вернуть с острова вёльвы дочь, но мысль тут же была отброшена. Пока под одной крышей будут жить Хельга и Гвендолин, тишины не будет, а Медведю вдруг захотелось спокойной старости. Глупое минутное желание, о котором он, возможно, потом пожалеет. Потом, не сейчас. Белая Стрела вернулась к расчесыванию волос, делая это гораздо медленнее, чем ее ти. Старая вальхийка гадала, как гадали до нее сотни других женщин. Как гадали ее мать и бабка, как гадала Первая в Роду, Слышащая Волю Богов, пускай не северных, но не менее могущественных и могучих. И гребень, передаваемый из поколения в поколение, сам говорил о Воле, надо было лишь верно расслышать. Гвендолин прикрыла глаза и стала внимательно вслушиваться в треск, несколько убаюкивающий её. — Что ты слышишь? Женщина легко вздрогнула. Давно ей не задавали подобного вопроса под крышей этого дома. Медленно спрятала гребешок в поясной кошель и ответила: — Плеск волн, по которым идет ладья с востока. И треск пламени. Стоит надеяться, что в этом нет дурного знака.