done it all

Шесть букв. Шесть букв, отдающихся устрашающим эхом-полушёпотом в головах его врагов перед тем, как раздаётся выстрел. Последний выстрел. Посмертный выстрел. Все боятся его имени. Имя экзотичное. Извращённая фантазия его сумасшедшей бедной матери, которая до конца дней своих верила в собственную сказку о том, что сыну суждено стать Десятым. Два икса — те метки, от которых не избавишься, позже перекочевавшие на предплечья в виде татуировок. Два икса. Скрещенные призрачные мечи, устраивающие бои в его личности день ото дня. Опасное имя, звучное. Но когда Хару произносит эти шесть букв — с придыханием, с расстановкой — ему становится странно жарко. Ему не нужно ничего кроме этого чёртового ощущения. И иногда она сокращает шесть букв. Сокращение красиво переливается на её языке желанием позаигрывать. Или подбодрить. Временами — осадить. А последний случай всё чаще повторяется на фоне каких-нибудь стычек внутри Альянса. Хару не дура, не встрявает без особой надобности: Занзас бывает неукротим. Однако, временами… — Ксан*, — смотрит прямо, поджав губы, складывая руки на груди. — Прекращай заминать слова при мне. Я же не идиотка. Занзаса выносит вместе с её словами: она что, сказала это при Саваде? Мелкий ублюдок стоит и лупает своими глазищами — почему-то такие личные вещи происходят всегда при нём. Или при парочке его хранителей в связке. Занзасу остаётся лишь вздыхать-передыхать — приглушать раздражение, чтобы не повышать голоса на жену. Какого она вообще попёрлась с ним? — Умолкни, — отрезает коротко, вцепляясь рукой в обивку дорогого кресла. У Савады-таки есть вкус, надо признать. Если конечно кабинет обставлен с его подачи. — Сам умолкни, — наступает звенящая тишина. Зашедший было в кабинет Тсунаёши Гокудера слегка закашливается — ему не раз доводилось испытывать строптивый характер Миуры на собственной шкуре, но вот чтобы огрызаться в ответ Занзасу… Не будь она его женой («Как эту тупую женщину угораздило-то, Десятый?»), то кабинет бы уже полыхал ярко-алым. — Женщина, прекращай… — А кто начал? — видно, как ей трудно сдерживаться от колкостей в адрес мужа. — Так… Хару начинает глубоко вдыхать. У Занзаса жилки на висках ходуном ходят. Тсуна задерживает дыхание. Гокудера спешно ретируется, обранивая извинения в сторону босса, оставляя кое-какие пухлые папки на рабочем столе. — Мы дома поговорим, — женщина переводит хищный взгляд с босса Варии на свою подростковую грёзу. — Пока-пока, Тсуна-сан. Стук её дорогих туфелек играет на нервах Занзаса целую сюиту. Его колотит от её поведения. Казалось бы — ничего особенного, обычная их стычка, которую легко забыть и не взять во внимание. Но во всяких ситуациях есть свои «но». Она назвала его Ксаном при Саваде. Та, которая обещала у алтаря быть в этих грёбанных «и в горе, и в радости». Та, которая не должна дарить свои кошачьи взгляды никому, кроме него. Та, которая сама уговорила его на создание… семьи. Та, которая сама стала его семьёй. Единственной и настоящей. Не той Семьёй, которая, якобы, всегда будет с ним, хотя он и печётся о величии Вонголы. Хару глупо ошибается, думая, что ей сойдёт с рук такая выходка. После обсуждения проблем насущных с Савадой (о чём его долго уговаривала благоверная), он почти несётся на всех парах в замок. Водителю даже пару раз приходится почувствовать металл одного из пистолетов у затылка. Занзас находит её за срезкой роз в саду. Его шаги она сразу же не слышит, поэтому тихонько вскрикивает, когда муж вырывает из её руки секатор, разворачивая к себе за плечи. В его глазах целый вихрь эмоций, а недовольство там раскрывается в полной мере. — Какого хрена? — он видит, как Хару кривится от его хватки, но не может сдержать себя. — Какого хрена ты произносишь при нём… — Ксан, ты делаешь мне больно, — Миура зажимается. — Отпусти. Занзас наклоняется к её лицу и шепчет прямо в губы: — Ещё раз я услышу, что ты позволяешь себе это идиотское сокращение при ком-то, кроме… — Ксан, — Хару касается его кистей, пытаясь потянуть его руки вниз. — Ксан, не… — Что не?! На пару секунд устанавливается молчание. Затем Миура заглядывает в его глаза — такой родной и насыщенный цвет — и тихо-тихо произносит: — Сколько лет я твоя жена? Я не могу мириться с тем, что ты до сих пор… Испытываешь ко мне недоверие. Будто бы это не я курирую половину миссий. Будто бы это не я вычитаю расходы на ваши «зачистки» и прочую грязь. Будто я… кто я для тебя? Обычное приложение в виде любовницы? Или всё-таки та, кто имеет право на это «идиотское сокращение»? Занзаса словно ударяют по затылку её горькие слова. Ему становится наплевать на собственное ущемлённое чувство собственности. — Ксан? — Хару видит, как он притих. Занзас шлёт всё к чертям, зарывается руками в короткие волосы жены и жарко целует её. Пускай говорит даже при Саваде. Ладно. Но он не может допустить, чтобы её мысли уплывали в подобном направлении. — Ты — моя жена. И если я ещё раз услышу, что ты опускаешь себя до уровня… Хару по-доброму усмехается, дотрагиваясь ладонями до его щёк. — Ксан… — Говори мне это почаще, женщина. Почаще. В её исполнении всё, что касается его самого, становится невероятным. Ведь ему точно не нужно ничего кроме этого чёртового ощущения…