done it all

В детстве Хару всегда называли «хорошенькой» или «миленькой». Почему-то все принимали её улыбки и смех за чистую монету, настолько уж ей нравилось скрывать все переживания и мешающие нормально жить эмоции за маской неправдоподобного оптимизма. А ещё в спину часто спину летело «наивная» или «глупая». Позже эта самая «глупая» закончила один из самых престижных вузов своей страны, получила неплохое предложение по работе и такая вся «наивная» стала работать в одной из итальянских юридических фирм, которой владела, конечно же, Вонгола. И заминать почти все проблемы с законом и полицией частенько приходилось тоже Хару, которая за все годы, проведённые в мафии, умудрилась выстроить такую цепочку доверия с органами правопорядка и многими семьями, с которыми «дружкалась» Вонгола, что уже наизусть знала кто кому кум, кто кому сват и кто кому брат, что неплохо так выручало во многих аспектах. И при всём при этом кто-то всё ещё умудрялся цыкнуть в сторону улыбающейся и лопающей за обе щеки свои любимые пирожные Миуры. Многие не знали, что хуже было, когда Хару переставала улыбаться — чаще всего она нажимала на спусковой крючок. И цыкающих в её сторону сразу становилось как-то разительно меньше. Удивительно. Только один Занзас всегда знал, что эту женщину нельзя описать при помощи парочки эпитетов. С первого взгляда он понял: не наивная — подыгрывает, не глупая — притворяется. Со второго, можно так сказать, свидания, описание в его голове сменилось на «настолько «хорошенькая», что к хренам разрушит твою жизнь, если ты сделаешь что-то неугодное». Особый уровень агрессии под названием «у меня-то зубов хватит улыбаться, а ты и с выбитыми поживёшь». Занзаса это крайне веселит. — От сладкого зубы портятся, — кидает ему Хару с лисьей ухмылкой. — Они считают меня такой конфетно-приторной со средней школы, но молчат. Я… и обидеться могу. — Хочу увидеть, как ты «обижаешься», — честно говорит Занзас, обхватывая её талию. — Меня это заводит. — Неужели? — насмешливо хмыкает девушка. — С чего бы это? — Когда ты злишься, это красиво, — прямо отвечает мужчина. Хару начинает смеяться, поправляя чёлку. Она уже привыкла, что Занзас всегда говорит ей без прикрас, что приходит на ум. Прямолинеен, скуп на слова, но в них — просто правда, ничего больше. У Хару нет причин не доверять своему любовнику. — Скажи мне, что тебя бесит, — просит он. Глаза у Миуры хитро блестят — она понимает, какую игру затеял Занзас. — Что меня бесит? — её рука скользит к нему за пояс, медленно, ласково. — Хару-Хару терпеть не может… Он позволяет вытащить один из пистолетов. — …когда её называют «миленькой»… Она взводит курок и под пристальным взором Занзаса ведёт от его бедра и дальше — наверх, скользя дулом по хлопковой белой рубашке. — …или «хорошенькой». Хару-Хару очень-очень это не любит. Дуло упирается ему в гортань, а Занзас недобро усмехается. — Я знаю только один случай, когда ты бываешь «хорошенькой». — Расскажи-ка мне, — в её глазах уже пляшут черти, когда босс Варии отнимает у неё оружие, и теперь под прицелом оказывается сама девушка. Занзас кивает на диван позади, и Хару, сделав пару шагов назад, садится и вальяжно откидывается, улыбаясь. Но это вовсе не улыбка правильной и милой девчонки — оскал хищницы. — Ты ведь будешь вести себя хорошо? — низким голосом спрашивает Занзас, подходя ближе. Мысок туфли Хару касается его паха. Занзас почти рычит. — Смотря, как попросишь, — подмигивает Миура.