done it all

Знает ли Занзас, что такое любовь? Хару не уверена в этом. Он точно знает, как обладать, пользоваться, ревновать. Любить? С 99% вероятностью… нет. Хару понадобились примерно десять лет, тысячи улыбок, сотни тяжёлых вздохов и молитв, громкое хлопанье дверьми по случаю и без, литры слёз и бессонница, порождённая ночными кошмарами, чтобы осознать одну важную вещь: Занзасу никогда не объясняли, что такое самопожертвование, тёплая забота о ком-то, желание отдать себя всего одному-единственному человеку. — Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует… Эти слова — не о её муже, уж точно. Он груб с любым коллегой, с которым Хару имеет неосторожность встать слишком, по мнению Занзаса, близко, считает всех её подруг «пустоголовыми». Занзас готов поджечь любого, кто захочет пофлиртовать с «его» Хару. О милосердии и речи быть не может. Он не щадит даже её, Миуры, чувства, ведь если он считает, что она заслужила колкое ругательство в свой адрес — значит, так и есть. Занзас заканчивает все споры, рыча, как дикий зверь, борясь с желанием не схватиться за пистолеты. — Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует… Да неужели? Хару хочется рассмеяться от того, что написано в первом послании к Коринфянам*. Её отношения с Занзасом никогда не будут чистыми, невинными, бескорыстными. Возвышенные вещи, воздушные замки и капелька тепла, о которых она мечтала, будучи подростком и гоняясь за Тсунаёши, растворились тогда, у алтаря, когда она сказала «да, я согласна». А стоило ли оно того? — Любовь не ищет своего, не раздражается… Хару не уверена, сможет ли Занзас поставить её против интересов семьи. Или сможет ли пожертвовать ради неё местом босса, сможет ли предать Варию и Вонголу ради неё, сможет ли отказаться от всего в этом мире, чтобы она была счастлива? Насколько далеко он готов зайти, чтобы угодить ей? Стоит ли вообще задумываться о таких вещах? — Любовь не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине… Но в действительности Хару — подлая лицемерка, которая ненавидит себя каждый раз, когда повторяет эти самые строчки, написанные в стародавние времена апостолом Павлом. Если бы Занзас был плодом с древа познания, она бы сорвала его и укусила с той стороны, где находится зло. Если бы он был чем-то сладким, то она бы объелась так, что не смогла бы стоять на ногах. Она бы выпила его, как свежевыжатый лимонный сок, и, скорее всего, на голодный желудок — и ещё бы долго обнимала унитаз, пытаясь справиться с рвотой. А ещё у Хару аллергия на арахис. И будь кожа Занзаса на вкус как арахисовое масло, то Миура облизала бы его всего полностью, возможно позже умерев от анафилактического шока по пути в больницу. Она любит его гораздо больше, чем он — её. Она любит его, как самое дорогое шампанское в подвалах Варии, бутылку с которым кто-то разбил по неосторожности. Она любит его, как самый «дерьмовый виски» и самый «достойный коньяк», который он когда-либо пробовал. Хару любит его, как Пьету, которую стукнули молотком, как Джоконду, облитую кислотой. Она любит его так, как люди ненавидят друг друга. Так, как самоубийца тянется к пропасти, так, как девушка с разбитым сердцем реагирует на пьяный звонок в три часа ночи. Она любит его больной, безграничной, безрассудной любовью. И прекрасно понимает: люби её Занзас точно так же, в этом не было бы ни капли смысла. Мазохизм в чистом виде и, о Мария, можешь не плакаться об этих грехах.  — Любовь всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь самообманывается, любовь наказывает, любовь истязает. А знает ли Хару Миура, что такое любовь?