Чудовища и призраки существуют на самом деле. Они живут внутри нас. И иногда они побеждают. Стивен Кинг
Утонувшие во тьме коридоры Азкабана всегда были полны голосов: молитвы, проклятия, бесчисленные просьбы, адресованные то ли божеству, то ли дьяволу, безумные речи сливались в невнятный гул, монотонный, как жужжание сотен пчёл. Сириус привык из года в год засыпать и просыпаться под него, как привык к пронизывающему холоду, безраздельно царящему в этих камерах, в изнуряющим визитам дементоров, к шкуре пса, в которой прятался от сводящей с ума действительности; он давным-давно перестал различать эти голоса, давать им имена, прислушиваться. Ко всем, кроме одного. Но Беллатриса по большей части молчала, не давая выхода своей безграничной злобе ни в молитвах, ни в проклятиях. Лишь изредка она перебрасывалась обрывками фраз со своим мужем, делящим с нею камеру. А иногда она заговаривала с ним. В эту ночь его мучили привычные уже кошмары, так что Блэк даже не пытался уснуть. Вместо этого он снова и снова разглядывал поросшие плесенью стены своей камеры – сотни и сотни раз сосчитанные крепкие кирпичи, которые глаза, за долгие годы привыкшие к темноте, различали до мельчайших деталей. Зазубрина, щербина, щель, сквозь которую в камеру проникал ветер – ничто не ускользало от зоркого взора Сириуса. Не ускользнуло и шевеление в камере напротив. Он не любил останавливать взгляд на этой темнице, но сейчас задержал взгляд лишь на доли секунды, различая две тени, сгорбившиеся у стен. Проклятые неразрывные связи, должно быть, и тут сыграли свою роль, как полагал Сириус: ни у кого из узников Азкабана не было сокамерников, и в тюрьме было полно свободных темниц, но Беллу с Рудольфусом всё же не разлучили. Один из силуэтов шевельнулся, придвигаясь ближе к прочной решётке. Луч лунного света проник в камеру сквозь узкую щель под потолком, и мертвенном серебристом свете Сириус различил исхудалую, но всё ещё изящную кисть, тонкие длинные пальцы с обломанными, впрочем, ногтями, обхватившие металлический прут. Сумел разглядеть он и лицо: бледное, худое, с заострившимися чертами и тёмными кругами под глазами. Он помнил это лицо другим: прекрасным, хоть и бледным, надменным, с горящими глазами… В глазах, впрочем, и сейчас пылал прежний огонь, а тонкие, почти бесцветные теперь губы улыбались полубезумной улыбкой. Сириус привык исподволь наблюдать за своей кузиной, раз уж судьба распорядилась так, что и заточение своё они должны были делить на двоих, но такой возбуждённой, почти сияющей он не видел её уже очень давно. И от одного только этого вида Беллатрисы у него зародились недобрые подозрения. Спрашивать её ни о чём он, конечно, не стал бы, но тут Белла заговорила сама. - Тёмный Лорд жив, я чувствую это, - её голос казался неожиданно громким в пустых гулких коридорах и звучал зловеще. – Он придёт за мной. И за девочкой. И уже очень скоро. И она, не будь дура, примет правильное решение. Он даже не мог бы точно сказать, говорила ли Беллатриса с ним или же сама с собой, а, может, со своим мужем. Впрочем, Рудольфус даже не пошевелился на своём месте у стены, и Белла хоть и выглядела безумной, но ум её был остёр и ясен, как и прежде, Сириус знал это. Он не сразу понял, о какой девочке она говорит, но затем давние воспоминания, словно вспыхнувшая молния, осветили его разум. Девочка. Дочка Джузеппе. Он и по сей день помнил то страшное пророчество так же хорошо, как если бы услышал его только что. Помнил он и девочку, хотя видел её в последний раз, когда ей было около года; в ту пору Вероника Сальваторе обладала короткими чёрными волосёнками и голубыми глазами, такими же, как у её деда и матери. Уже тогда было ясно, что она почти ничего не взяла от Лу, и почти всё – от своей родни со стороны Джузеппе. Оставалось надеяться, что она не унаследовала от Блэков и их сомнительные моральные устои. Мужчина покачал головой, отвечая скорее на собственные мысли, чем на откровенный вызов в голосе кузины. Нет. Именно потому, что она дочь Джузеппе и Лу, потому что она потеряла семью и нормальное детство, почти всю свою родню и доброе отношение к себе людей, она не сделает того, на что надеялась Белла. Впрочем, как бы то ни было, какую бы сторону ни выбрала эта девочка и все другие, он всё равно останется погребён в этой тюрьме навечно: если Беллатриса права, и Тёмный Лорд вернулся, он, конечно, не оставит Сириуса в живых – ведь он, как и Белла, как и остальные Пожиратели знает правду о нём; если же его кузина лишь бредит, никто из его прежних друзей не вспомнит о нём и не поверит в его невиновность после стольких лет. Он знал: Беллатриса вызывает его на спор, пытается вывести из себя, как делала множество раз до того, как их дороги разошлись, чтобы вновь самым чудесным образом сойтись во тьме Азкабана. Она делала так и сотню раз после того, как их заточили сюда. Она задевала самые потаённые и чувствительные струны его души – о, ведь она знала Сириуса так хорошо! Но с течением лет, зная по опыту, что ему её никогда не переспорить, Блэк перестал реагировать на провокации двоюродной сестрицы. Вот и теперь он оставался молчаливым, как ни старалась Пожирательница Смерти. - Я уверена, Джуз и Лутесса множество раз пожалели о своём выборе, - тем временем лениво, неторопливо рассуждала женщина, - до своей смерти и после. Жаль, что ни были такими упрямыми. - Я думал, ты любила их и считала своими друзьями, - как можно небрежнее бросил Сириус, хотя всё в нём клокотало от ярости от того, как равнодушно прозвучали из её уст имена его дорогих друзей. Миг тишины сменился криком: - А я и любила! – и эхо прокатилось под каменными сводами коридора. Разбуженный окриком жены, в камере заворочался Рудольфус Лестрейндж . - Белла, дорогая, что случилось? – его голос был холоднее ледышки, в неверном серебристом свете Сириус увидел, как мужчина потянулся к Беллатрисе. Ведьма же даже не взглянула на мужа, по-прежнему не сводя глаз с кузена. Блэку показалось даже, будто он видит, как неистово бьётся жилка на худой белой шее. А взгляд чёрных глаз был по-настоящему безумным. - Я их любила, а потому никогда не прощу их за глупость и упрямство, которые стоили им их жизней, - процедила она. Сириус только хмыкнул. Иногда в его голове тоже рождались подобные мысли: если бы они сделали иной выбор, то были бы живы и по сей день, и сам Сириус, быть может, был бы на свободе. И весь остальной мир был бы совсем другим, если бы Джузеппе послушал брата или Беллу, или Регулуса, или кого-нибудь ещё из тех, кто советовал ему не противиться пророчеству, не играть с судьбою. Но Джузеппе и Лутесса не были бы самими собой, теми, кого все любили, если бы поступили по-другому. Иногда, лёжа во тьме с закрытыми глазами, он представлял, что и эта темнота, голый каменный пол, холод, кусающий незащищённую плоть, дементоры – всё это дурной сон, от которого так просто очнуться, чтобы оказаться вновь в окружении старых друзей. Но друзья оказывались мертвы, стоило ему лишь открыть глаза, а вожделенный мир оказывался лишь несбыточным сном. И в первые мгновения после пробуждения Сириус жалел, что он, как и другие, сделал тот выбор, который сделал. А потом он ненавидел себя за эти сожаления. - Порой я тоже не могу простить их за это, - тихо, надеясь, что свист ветра заглушит его слова, произнёс Сириус. Он ненавидел себя за эти слова, презирал, но ничего не мог с собой поделать – они лучше всего выражали его тоску по кузену и его жене. Он не должен был соглашаться с Беллой, никогда, ни за что, ни в чём, но они одинаково любили своего упрямого братца. Они были слишком похожи, и за это Сириус Блэк ненавидел и её, и себя. Для Беллатрисы, впрочем, у него были приготовлены совсем другие слова, и он набрал побольше воздуха в грудь прежде, чем произнести их. – Твой мерзкий хозяин повержен раз и навсегда, Белла, он никогда не вернётся! Он отправился в ад, и твоё место рядом с ним! Ты можешь говорить всё, что тебе угодно, верить в то, во что хочешь, но это никогда, никогда не станет правдой! Он побеждён, слышишь?! Он заметил, как дёрнулось лицо женщины – точно он ударил её самое. Впрочем, причинить боль Беллатрисе Лестрейндж каким-нибудь иным способом уже давно было нельзя. Сириус ожидал споров, проклятий, способных перебудить всех узников Азкабана, он приготовился было отвечать исполненным презрения молчанием на гнев кузины, но в ответ ему звучала лишь тишина… Мужчина заметил, что Лестрейндж подобно змее отползла в дальний угол камеры, не проронив больше ни слова. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы понять, отчего она отреагировала так необычно. Чтобы не расхохотаться, Сириус прикусил губу: в эти мгновения Беллатриса была с ним искренна. А он и не заметил.***
- Грязнокровка! Тишина, последовавшая за этим резким окриком, была подобна грозовой тишине, когда воздух насыщен электричеством до отказа. И, как во время грозы, вслед за мгновением могильного молчания, грянул гром. Гермиона мертвенно побледнела, Вероника широко распахнула глаза; близнецы Уизли закричали, замахали кулаками так неистово, что слизеринцы поспешили спрятать за своими спинами Малфоя. Грязное ругательство пульсировало в висках у Вероники вместе с биением крови; она прекрасно знала, что оно означает, но никогда прежде не слышала, чтобы его кто-то употреблял, и уж, тем более, не в школе. Судя по изумлённому лицу Гарри, он не знал значения этого слова. Но все остальные знали. Даже Гермиона, выросшая среди маглов, как и он – она-то знала лучше всех, потому что острее всех отреагировала на оскорбление. В минуту всеобщего шумного замешательства никто не заметил, как Рон выхватил из кармана свою изувеченную палочку и, направив её на Малфоя, громко выкрикнул: - Ешь слизней! В тот же миг, к ликованию дружков Драко, изо рта у мальчика полезли слизняки, один огромней другого. Тут уже и оскорбление, нанесённое Гермионе, было забыто: бледный до синевы Рон оторопело сидел на земле, изрыгая из себя отвратительных существ. Гарри и Гермиона подхватили его под руки, Вероника подняла ставшую опасной и неуправляемой волшебную палочку друга. - Нам нужно к Хагриду, - Гермиона, не гляда на Малфоя, тронула подругу за плечо. – Он наверняка знает, что делать. Он нам поможет. Сальваторе рассеянно кивнула. Слизеринцы, понимая, что их ловцу больше ничего не угрожает, отошли от Драко и теперь просто покатывались со смеху, показывая пальцами на Уизли. Алисии и Кэти с трудом удалось увести близнецов, потому что помочь Рону или хоть как-то наказать негодяя они не могли – на крыльце Хогвартса показался силуэт профессора Снегга; он не пытался вмешиваться и, казалось, даже не смотрел, но, если бы кому-то вздумалось насылать на своих однокурсников проклятия, непременно заметил бы. Вероника покосилась туда, куда указывали, отчаянно жестикулируя, обе девушки. На уме у девочки было множество проклятий, которыми можно было бы проучить Малфоя, и, возможно, она могла бы рассчитывать на некоторую снисходительность… Она даже не заметила, как все остальные разбрелись, и они с Драко остались вдвоём, нос к носу. На лице у мальчика блуждала самодовольная улыбка. Сальваторе приблизилась к нему почти вплотную, так, что они едва не стукнулись лбами. Малфой часто-часто заморгал, пытаясь сфокусировать взгляд на её лице; бледное лицо Драко так же расплывалось перед глазами Вероники, а пальцы девочки лишь крепче сжимали палочку. - Это слово нынче не в чести, - тихо, нарочито спокойно проговорила девочка. – Твоим родителям стоило бы напоминать тебе об этом почаще. У следующего, кого ты так оскорбишь, может оказаться исправная палочка. Ухмылка Драко, несмотря ни на что, стала лишь шире. - А твоим родителям, - лениво протянул он, - стоило бы напомнить тебе, что выскочки вроде Грейнджер и те, кто слишком близок к ним, обычно плохо заканчивают. Впрочем, как же они могли бы сделать это?! – притворно спохватился он. – Они ведь мертвы! Именно из-за того, что были так неразборчивы в своих друзьях. Вероника чувствовала, как кровь прилила к щекам – их словно опалило огнём. Она знала, что небесную синь радужки затянула чернота, и знала, что Малфой видел это. - Ах ты мерзкий... – прошипела она вне себя от ярости. - Давай, - шепнул он, - ударь меня, прокляни. Я знаю, что профессор Снегг всё видит. Я знаю, что тебе многое сходит с рук, потому что тебя считают сумасшедшей. Но для любого безумца наступает момент, когда из забавного клоуна он превращается в настоящую опасность, и тогда от него избавляются, - Малфой растягивал слова, смакуя её унижение, а девочка всё гадала, чьи же это были на самом деле слова. – Я готов даже пожертвовать собой, чтобы избавить остальных от твоего присутствия раз и навсегда. Перед глазами у Вероники потемнело, она едва отдавала себе отчёт в том, что делает. Но у неё ещё хватило ума не пользоваться сломанной и к тому же чужой палочкой. Поэтому, хорошенько размахнувшись, она отвесила Малфою затрещину, от которой у неё самой занемела ладонь. Кажется, блондин действительно ожидал от неё заклинания, но никак не настоящего удара. Широко раскрыв глаза, он держался за щёку, на которой красовался алый след, особенно хорошо видный на бледной коже. Чем бы ни хотел он ответить ей до этого, застигнутый врасплох болью и унижением, он мог лишь изумлённо хлопать глазами. Краем глаза заметив, что к ним спешит Снегг – видимо, их потасовка не ускользнула от его внимания – Вероника выразительно вытерла ладонь о полу мантии и выплюнула: - Запомни: так будет всякий раз, когда ты осмелишься просто упомянуть моих родителей. Она поспешила в сторону хижины Хагрида, делая вид, будто не слышит окликов Северуса. Быстро шагая по тропинке к домику лесника, девочка чувствовала на себе взгляд зельевара и знала, что рано или поздно ей предстоит серьёзный разговор с Северусом. Или же с дедом. Что было ещё хуже, потому что прямой взгляд Дамблдора обезоруживал любого мошенника, а что уж говорить о ней? Но, спрашивала себя Вероника, неужели никто из них не увидит в словах Малфоя не просто попытку оскорбить, зацепить, унизить – настоящую угрозу? Вероника постаралась войти в домик Хагрида как можно незаметнее и пристроиться скраю стола. Ей почти удалось это – так все были увлечены рассказом лесничего. Рон держал на коленях ведро, в которое периодически с противным глухим звуком плюхались слизняки. Сальваторе попыталась припомнить какое-нибудь заклинание, которое могло бы помочь её другу, но, как назло, в голову лезли только самые худшие магические формулы – злость на Драко ещё кипела в её крови, затмевая все остальные мысли. Однако наступила пауза, и все взгляды обратились к ней. - Что ты сделала с ним? – осторожно поинтересовалась Грейнджер. Как ни старалась Вероника придать своему лицу непроницаемое выражение, похоже, ей это не удалось. Гермиона и Гарри смотрели на неё, ожидая ответа, Хагрид нахмурил свои косматые брови. Даже Рон, приподняв голову на несколько мгновений, сумел изобразить на лице беспокойство, пока слизняки снова не полезли из него. Их взгляды скользили и лица девочки на её руку, всё ещё сжимающую палочку Рона и, к раздражению Вероники, слегка подрагивающую. Сальваторе раздражённо передёрнула плечами: похоже, они ожидали, что она, самое меньшее, обратила Малфоя в слизняка. Для любого безумца наступает момент, когда из забавного клоуна он превращается в настоящую опасность. Беспощадные слова Драко всё ещё звучали в её голове, и сейчас находили отражение на лицах её друзей. - Насколько я знаю, за пощёчину никого ещё не выгоняли из школы. Даже Люциус Малфой не имеет такой власти. - Ты ударила его?! – воскликнул Гарри, и трудно было понять, чего больше было в его голосе, восхищения или изумления. Вероника слегка улыбнулась. - Он не имел права говорить так о Гермионе. И ещё… он сделал кое-что ещё, - уже тише добавила она, не желая посвящать друзей в подробности её ссоры с Малфоем. Это было только её, личное. Даже братьям она не собиралась говорить об этом. - До сих пор не могу поверить, что он назвал Гермиону «грязнокровкой», - во время передышки сказал Рон. – Думал, это слово уже забыто. - Я тоже, - нахмурилась Сальваторе. – По правде сказать, я не думаю, что это мысли собственно Малфоя. Вероятно, в его доме говорят об этом и непременно в подобных выражениях. Но Люциус Малфой осторожен, он никогда не даст подловить себя на чём-то… Вот и сейчас он почтенный гражданин, состоит в Попечительском Совете… Но, если он употребляет такие слова, значит, он всё ещё тот, кем был всего каких-то десять лет назад. Ну, разве вы не понимаете?! – воскликнула она. Три пары глаз смотрели на неё с неподдельным удивлением. Великан отвёл взгляд. Вероника выдохнула. Они не понимают. Летнее явление Волан-де-Морта было тем, к чему готовились, чего ждали, хоть и опасались, все волшебники Британии, гадая, куда Тёмный Лорд подевался одиннадцать лет назад. Гарри и Гермиона жили совсем в другом мире, а родители Рона, если и говорили и думали об этом, то наверняка не посвящали в это детей. Её, конечно, тоже никто не посвящал. Но Дамблдор вызывал Северуса к себе в кабинет не только для того, чтобы поговорить об успеваемости учеников и методиках Снегга; Дори встречалась со своим другом не только затем, чтобы решить мелкие проблемы, связанные с воспитанием его внуков; Римус изредка наведывался в лондонский домик Греев не только затем, чтобы повидать крестницу. А Вероника умела подслушивать. Из всех сидящих сейчас за столом лишь Хагрид мог понять, куда она клонит – ведь он участвовал в Первой Магической Войне. Вот только великан старательно разливал чай по чашкам, упорно не глядя на Сальваторе, и девочка поняла, что с его стороны поддержки ждать нечего. Она улыбнулась, стараясь придать своей улыбке больше искренности. - Пожалуй, я обращаю слишком много внимания на чушь, которую несёт Малфой. Вернувшись в замок, Вероника не спускалась к ужину, чтобы не встречаться с дедом или Северусом. Она не знала, наябедничал ли Малфой своему декану – хотя, пожалуй, по своеобразным канонам чести, по которым продолжал жить высший магический свет Британии, это было бы неуместным, почти недопустимым для джентльмена. Вероника, конечно, своего кузена джентльменом не считала, но вот его родители могли бы всерьёз огорчиться из-за такого негалантного поведения сына. Однако, вероятно, Снегг не будет столь щепетилен и расскажет о случившемся профессору МакГонагалл, а если нет, то не упустит возможности отчитать её самолично. Понимая, что этого едва ли можно избежать, девочка всё же хотела оттянуть этот неприятный момент, насколько это вообще было возможно. Насколько сильно она бы не презирала Малфоя, Вероника была вынуждена признать, что его злые слова ранили её больше, чем она могла себе это представить. Снова и снова она прокручивала сказанное им в своём сознании; затем, пытаясь переключиться, она взяла с полки книгу и попыталась читать, но вместо написанного на бумаге текста в мысли всё время лезли слова Драко. Наконец её сморил сон, и девочка заснула поверх покрывала, уронив голову на книгу. Она не знала, сколько прошло времени, когда что-то словно толчком разбудило её. В Башне Основателей было тихо, но тишина эта была мирной. Вероника подумала, что все в башне спят, и собралась было тоже забраться под одеяло и снова уснуть, когда странный негромкий шёпот смахнул с неё всякий сон. - Иди ко мне… Приди… Девочка тревожно вглядывалась в темноту. Затем она догадалась. Быстро выбравшись из постели, она собиралась было уже напуститься на Стефана или Деймона или даже обоих за то, что они так пугают её, но гостиная, в которой появилась Вероника, пылая праведным гневом, была тёмной и пустой. Каминные часы неторопливо отмеривали время: без четверти полночь. Сердце в груди Вероники забилось чаще, ладошки вспотели от внезапного необъяснимого страха. Теперь-то она поняла, что и разбудил её этот самый жуткий шелестящий голос. Всё ещё надеясь на то, что это сон, она бездумно сунула руку в карман мантии, которую так и не сняла, – палочка была с нею, и это немного успокоило Сальваторе. Она почти убедила себя в нереальности этого голоса, когда он раздался вновь. - Близко… Близко… Иди ко мне… Я стану твоей погибелью… На сей раз голос как будто приблизился, но гостиная оставалась такой же тёмной и пустой. Первым порывом девочки было шмыгнуть в спальню кого-нибудь из братьев, разбудить их, просить о помощи и спасении. Деймон и Стефан, по всей видимости, ничего не слышали – во всяком случае, в их комнатах по-прежнему царила сонная тишина. - Люмос, - шепнула Вероника, выбрасывая вперёд руку с волшебной палочкой – ей показалось, что в углу комнаты что-то шевельнулось. – Люмос максима! – голос её был неожиданно сиплым, словно от долгого крика. Никого. Голос стал похож на невнятное бормотание, но всё-таки никуда не делся. И, вместо того, чтобы отступить, Вероника пошла на этот страшный зов. Если это был просто сон, в конечном итоге её путь окончится ничем, если голос был реален – она встретится со своим врагом. Но, как бы здраво не рассуждала девочка, было что-то ещё, не подчиняющееся законам разума – что-то первобытное, более глубокое и важное, чем все логические доводы. Что-то непреодолимо влекло её вперёд, туда, где, быть может, действительно жила её погибель. Она прошла сквозь портрет рыцаря, затем пересекла пустую и тёмную в этот час Общую гостиную Гриффиндора и вышла в коридор. В этот момент Вероника не думала о том, что будет, если кто-то из дежурящих преподавателей увидит её, бредущей по коридорам замка. Ночной Хогвартс был пуст, и это удивляло Сальваторе, ведь разбудивший её голос звучал довольно громко. Ловить незваных гостей – задачка не для второкурсницы, но девочка не могла просто так оставить этого, не теперь. Она слышала этот голос ещё несколько раз, то ближе, то дальше; однажды он прозвучал как будто бы точно над её головой, но, подняв взгляд вверх, Вероника не увидела ничего, кроме высокого сводчатого потолка. Портреты, окружающие её вполголоса переговаривались, дивясь ученице, блуждающей по спящему замку, но никто из изображённых на картинах людей не казался встревоженным. По подсчётам Сальваторе, она беспорядочно блуждала по коридорам уже три четверти часа, и лишь счастливый случай всё ещё не столкнул её с кем-то из учителей. Ей пришлось признаться самой себе, что поиски оказались бесплодными, если только голос не был порождением её сознания. Настало время поворачивать назад, если она не хотела всё-таки быть застигнутой Снеггом или профессором МакГонагалл. И, стоило ей завернуть за угол, как послышались приближающиеся шаги. Взгляд девочки заметался по сторонам, но вокруг не было ни одной двери, ни одного гобелена, за которым можно было бы спрятаться. Она шмыгнула обратно, но было уже поздно: из бокового коридора вышел… Гарри. - Гарри! – шёпотом позвала его Вероника, предвосхищая удивлённый вскрик мальчика. - Что ты здесь делаешь, Ви? В такой-то час?! Он показался Веронике каким-то непривычно бледным и чем-то обеспокоенным. - Я… эммм… Да так, проверяла кое-что, - стушевалась она. – А ты почему не спишь? Мальчик взъерошил волосы на затылке. - Помогал Локонсу подписывать фотокарточки для поклонников. Та ещё работёнка! Вероника поморщилась, и Поттер усмехнулся на её немой вопрос: - Наказание за Гремучую Иву, помнишь? Правда, Рону в надзиратели достался Филч, так что мне, наверное, грех жаловаться. Но, Ви, - спохватившись, проговорил он, - если тебя поймают здесь, тебе несдобровать! У меня-то пропуск от Локонса… - Гарри помахал какой-то бумажкой. - Тогда идём. Некоторое время они шли молча, напряжённо вслушиваясь в тишину, чтобы услышать даже лёгкие шаги миссис Норрис. Но Вероника не выдержала: если Гарри в одно с ней время ходил по коридорам, то и он должен был слышать тот жуткий голос. - Послушай, Гарри, ты… ты ничего не слышал? В последние полчаса? Гарри как-то странно посмотрел на неё и покачал головой. - Ничего. Вероника натянуто улыбнулась и кивнула. Тебе многое сходит с рук, потому что тебя считают сумасшедшей. Так неужели она действительно сходит с ума?