***
— …ты не должен это делать. Это несправедливо… по меньшей мере. Они умолкли, стоило ей только показаться на пороге комнаты. Это заставило Веронику насторожиться. Ещё больше насторожило её выражение лица Стефана и то, как он спорил с Деймоном; такое случалось крайне редко, обычно Стефан безоговорочно соглашался с братом и принимал его сторону, если только действия Деймона не затрагивали его своеобразно обострённого чувства справедливости. Когда это требовалось, Стефан мог быть хитрецом, каких поискать: спокойствие Дамблдоров, невозмутимость Грин-де-Вальдов и ледяная рассчётливость Сальваторе удивительным образом сочетались в нём, полностью подавляя кипящие, как раскалённая лава, страстность и вспыльчивость Блэков. Стефан мог бы, наверное, сохранить невозмутимое выражение лица, если бы вокруг него рушился мир. Но сейчас он был встревожен и… расстроен. Это не ускользнуло от внимания Вероники и испугало её. — О чём это вы? — поинтересовалась она. Деймон с надеждой посмотрел на брата, но Стефан всем своим видом показывал, что не собирается принимать участие в этой затее. Что ж, видимо, ему придётся принять весь гнев сестры на себя. — Это касается тебя и Гарри. Вся эта история… — он поморщился и, набрав побольше воздуха в грудь, словно перед прыжком, твёрдо сказал: — тебе не стоит проводить так много времени с Гарри, во всяком случае, пока все эти слухи не улягутся. Тень подозрений, которая падает на него, падает и на тебя, Ви. А ты знаешь не хуже меня, что к тому, в чём порой всё ещё обвиняют тебя саму, не нужно добавлять ещё и чужих обвинений. Твоё имя… — Имя, Деймон?! — взвизгнула девочка, перебив брата. — Имя?! Ты не хуже меня, — в тон ему заявила она, — знаешь, что имя моё треплют все, кому только не лень, уже много лет, и что они не станут думать обо мне иначе, лучше, если я сейчас открещусь от Гарри. Я знаю, что это такое, ты прав, и я знаю, каково Гарри сейчас! Лучше, чем кто-либо другой. Я привыкла к пренебрежению, к слухам, к страху — мы все, вся наша семья привыкла! И не помочь человеку, который впервые сталкивается с такой откровенной враждебностью! Тем более что он — мой друг! Ты бы поступил так с кем-то из близнецов, а? Или с Ли Джорданом? А ты, Стефан? — мальчик примирительно поднял руки, словно показывая ей, что он не разделяет идею Деймона, но ей уже было всё равно. — Ты бы предал Оливера, чтобы очиститься самому? Да как ты можешь?! — она снова повернулась к Деймону. — Ты знаешь, что даже наш дядя не предал своего друга, а ведь этот друг был… — Я говорил, что это плохая идея, — пробормотал Стефан, переводя обеспокоенный взгляд с брата на сестру и обратно. — Тише, Ви, — тяжело сказал Деймон. — Не кипятись так. Дядя Джакомо предал своего друга, и ты знаешь это. Но он сделал это, потому что оставаться верным… было невозможно, неправильно, даже преступно. — Потому что Волан-де-Морт перешёл границу, но Гарри… — Я просто… просто волнуюсь за тебя. Я не хочу, чтобы тебя ранили эти грубые слова, нелепые слухи и обвинения. Мы все… — Ах, мы. Скажи, кто велел тебе сказать всё это? Дори? Дедушка? — С каждым именем Вероника на шаг подходила к брату. — Северус, может быть? Или тебе написал Римус? — Я. Стефан не даст соврать, — кивком указал он на младшего брата. Вероника передёрнула плечами. Спорить с Деймоном всегда было делом гиблым — слишком уж её старший брат всегда был уверен в своей правоте; Вероника робела перед ним, даже когда ощущала, что права она. Она знала, что, если настаивать, они лишь поссорятся. Так было всегда: Деймон чувствовал себя частью той большой силы, которая должна была защищать Веронику. Ну, а её, полагавшую, что она сама в состоянии защитить себя, это раздражало. — Гарри ещё не вернулся от деда? — стремясь переменить тему, спросил Стефан. — Нет. Интересно, что это дедушка пытается выяснить у него? И почему не позвали меня? Ведь мы оба… — Значит, дело не в парселтонге, — оторывисто сказал Деймон. — Так ты не знаешь, зачем его позвали? — Нет. Откуда мне? Северус и дед говорят, что доверяют мне, но, должно быть, не всё они могут рассказать школьнику, даже если это старшекурсник, и они прочат ему карьеру мракоборца, — Деймон точно так же, как и она перед тем, передёрнул плечами. По всему было видно, что это сильно задевало парня. Но Стефан, как будто не понимавший причину печали брата, заявил: — Но ведь ты и впрямь ещё школьник, не мракоборец. Значит, не всё в Хогвартсе для твоих ушей. Ты же знаешь, что, если будет можно, дедушка расскажет тебе всё. Деймон, насупившись, смотрел на него. Вероника, довольная, что Стефан сумел отвлечь разговор от её персоны, направилась к выходу из Башни Основателей. — Я, пожалуй, подожду Гарри в гостиной. Она выскользнула из башни раньше, чем Деймон попытался её остановить.Сонный Рыцарь пробормтал предостережение ей вслед: конечно, после нападения на Джастина и Ника вся школа была перевёрнута вверх дном, привидения и портреты не остались в стороне, и кто-то рассказал о происшествии Рыцарю, никогда не покидавшему своего поста на холсте. Но Вероника и ухом не повела. Уж в башне-то Гриффиндора она была в безопасности, как если бы находилась сейчас в кабинете директора, при деде. Наоборот, ей даже хотелось бы, чтобы странное чудище, не дающее покоя Хогвартсу, появилось прямо перед ней, развеяв все её страхи. Возможно, она даже нашла бы силы, чтобы сразиться с ним. Или, в крайнем случае, позвала бы Деймона: ему так не терпелось применить свои знания на практике. Хотя она понимала, что все слова Деймона были сказаны лишь потому, что брат волновался за неё и за семейное имя, обида потихоньку точила сердце. Никто, ничто пока что не давало Деймону или кому-то другому повода усомниться в её друзьях. Вероника, конечно, хорошо знала семейный девиз Сальваторе: «Никто, только лишь мы». С раннего детства её заставили выучить эти гордые старинные слова, с раннего детства она знала, что на Сальваторе можно положиться тогда, когда все другие отступят. Она гордилась этими словами, как подлинной семейной реликвией, и боялась хоть чем-то осрамить их. Потом она узнала иное значение девиза, которое никто и никогда не открывал посторонним: когда надвигалась беда, прагматичные Сальваторе отбрасывали всё ради самого ценного. Друзья, общественные связи и положение — всё это без труда приносилось в жертву ради спасения. Незыблемым, вечным оставалось лишь одно: семья, родная кровь. Ради семьи можно было солгать, предать, украсть, убить — это не считалось зазорным. Об этом, конечно, знал и Деймон, и именно об этом он говорил Веронике только что. Но он, как и она, знал и другое. Знал, что часто друзья для Сальваторе становились не менее близкими, чем члены семьи. Именно поэтому их отец не отвернулся от кузенов и лучшего друга, когда на их руках появились Чёрные Метки, и понятия о том, что хорошо, а что плохо, разделили их. Именно поэтому их дядя, Джакомо Сальваторе, был вместе со своим школьным другом даже тогда, когда он перешагнул допустимую грань, был с ним, пока не стало слишком поздно. Вероника помнила о них. И этих призраков она не собиралась предавать, пренебрегая своими друзьями при первой опасности. Как не собиралась предавать и Гарри. В этот вечер ей больше, чем когда-либо другой не хотелось оставаться одной. Но Гарри ещё не вернулся из кабинета директора, к братьям Вероника возвращаться не хотела — не так быстро, во всяком случае, Рон и Гермиона, как и она, были слишком озабочены произошедшим и отправились проверить Оборотное зелье, а остальные спасались в мнимой безопасности факультетских спален. Но было ли в Хогвартсе хоть одно место, где неведомое чудовище не могло бы настигнуть их? Конечно, все нападения происходили в коридоре, и всё же… Несмотря на жарко полыхающий в камине огонь, Веронике вдруг стало зябко. Думать о том, что вот каменные плиты пола могут разверзнуться, выпуская монстра, было неприятно. Она поспешила прогнать от себя эти мысли, но на всякий случай сунула руку в карман, нащупывая палочку. Так было спокойнее. В этот вечер она бы предпочла компанию близнецов Уизли или Ли Джордана или хохотушек-сестёр Оливера Куина. Но последними, кого она встретила в Общей Гостиной, были близняшки Гилберт и Джинни с глазами огромными, как блюдца. Близняшки при виде Вероники обменялись странными взглядами и быстро направились в свою спальню, прихватив с собой и сестру Рона. Провожая их взглядом, Вероника изумлённо отметила, как сильно напугана Джинни — глаза её покраснели, страх буквально парализовал её. А ведь Уизли чистокровные волшебники, и Джинни вряд ли что-то угрожает! Да и ни с Колином, ни с Джастином она особой дружбы не водила, особенно с Джастином… Они ушли, и Вероника осталась в гостиной одна, если не считать Сонного Рыцаря. Впрочем, даже рыцарь с портрета был лучшей компанией, чем они. А кроме того — эти мысль пришла внезапно и показалась Сальваторе светочем во тьме — Рыцарь мог что-то знать. Снова, было написано на стене. Значит, где бы она ни была, Тайную Комнату уже открывали. И тот, кто написал жуткое послание, знал об этом. А портреты и привидения жили в замке веками, могли быть свидетелями многих давних событий. А Сонному Рыцарю она, кажется, нравилась. Рыцарь дремал, опершись на свой меч, когда Вероника подтянула кресло поближе к его портрету. Услышав шум, Сонный Рыцарь приоткрыл глаза и явно насторожился. — Что-то случилось, юная леди? — Нет, сэр, — в тон ему ответила девочка. — Я знаю, что вы… висите здесь уже очень давно, и хотела бы спросить, не видали ли вы на своём веку каких-нибудь странных нападений…***
Рождение Деймона было сопряжено с одним из самых громких скандалов в высшем магическом обществе. В том, что девушки из богатых и именитых семейств выскакивали замуж едва ли не сразу после выпускного, конечно, не было ничего необычного, но слыханное ли дело — выйти замуж и родить ребёнка, ещё не окончив Хогвартс! Репутацию Лутессы Дамблдор спасли три вещи: непоколебимое, почти вызывающее спокойствие её родителей, деньги и имя Лоренцо Сальваторе и ангельский взгляд двух пар голубых глаз прекрасных новобрачных. Глядя на Лутессу и Джакомо, рука об руку встречающих гостей в огромном парадном зале поместья Сальваторе, рядом с внушительным гобеленом, напоминающим всем и каждому о древности и могуществе рода, все помнили только о роскоши приёма и красоте жениха и невесты и забывали о том, что свадьба была хоть и великолепной, а скоропалительной. Свадьбу Джузеппе Северус запомнил так хорошо, как, наверное, не запомнил бы и собственную; он был рядом с Джузеппе в качестве шафера, ведь Джуз по ему одному ведомой причине предпочёл Северуса и своему старшему брату, и многочисленным кузенам, и своим школьным друзьям, залихватски именовавшим себя Мародёрами. Как ни странно, но Джузеппе Сальваторе в самый волнительный день в своей жизни нуждался в Северусе Снегге, ничем не примечательном одиноком парнишке. Северус был рядом с Джузеппе и когда родился Деймон. Крёстным малыша, согласно давним традициям и правилам хорошего тона — которые и без того своей выходкой с шафером нарушил Джузеппе — стал Джакомо Сальваторе. Но у подающего великолепные надежды молодого волшебника было слишком много дел и слишком много тайн, чтобы нянчиться с маленьким племянником, и его место в доме юной четы Сальваторе занял Северус. Будучи уверен, что собственных детей у него никогда не будет, Северус всей душой полюбил детей своего друга. Ничто не смогло встать между Джузеппе и Северусом, и, когда тучи сгустились, Джузеппе взял со Снегга слово опекать и защищать его детей, если с ним или с Лутессой что-то случится. Закрывая глаза, Северус и по сей день видел Джузеппе таким, каким он был в тот день: взволнованным, раздражающе требовательным и опасно решительным. Было ли это предчувствием скорой гибели — или это предчувствие было у них всех в те кошмарные дни, просто для Джузеппе и Лу оно сбылось? Смерть друзей стала для Северуса первым толчком для того, чтобы покинуть стан Тёмного Лорда; и он, в отличие от Джакомо, сумел избежать отмщения. Никогда, ни на миг Северус не забывал о данном другу обещании. Он заботился о Деймоне, Стефане и Веронике, отдавая им каждую свободную минуту, все те скудные запасы любви, на которые было способно его бесконечно скорбящее сердце. Ему пришлось заменить детям родителей, крёстных, дядей и тёть — всех тех, кто погиб, отбывал наказание или подался в бега. И дети его лучшего друга дарили ему любовь, столько, что, порой казалось Северусу, он захлебнётся, задохнётся, ведь он совершенно не привык к тому, что его любят. Но обычно объектом его — как и всех остальных — пристального внимания была Вероника. Деймон был старше и самостоятельнее, Стефан, чьим крёстным в своё время стал Северус, был удивительно смышлёным, спокойным и рассудительным ребёнком. Всегда проблемы были с малышкой, всегда оберегать приходилось её — от косых взглядов, злых языков, недобрых намерений. И тем более непривычно было, что сейчас у него в кабинете сидел Деймон, которому совершенно очевидно требовалась помощь. -… и вот я ей сказал, чтобы она меньше общалась с Гарри, или хотя бы чтобы их видели пореже, а она разобиделась. У Гарри-то репутация ничего, и заслуг, если можно так сказать, перед обществом больше, поболтают и забудут, а Ви получит эту паршивую историю в копилку своих недостатков. Я всегда полагал, что она больше дружит с Гермионой Грейнджер, но сейчас её с Поттером водой не разольёшь… Гарри Поттер. При одном воспоминании об этом мальчишке в душе Северуса разлилась волна раздражения. Строптив, заносчив, выказывает полное пренебрежение к школьным правилам — словом, весь в отца. И пользуется почти что всеобщей любовью, чего не было у Джеймса Поттера. Такое внимание любому мальчишке вскружит голову, и только постоянной строгостью и требовательностью можно вернуть его с небес на землю. Плоть от плоти Джеймс Поттер, лишь глаза у Гарри были другими… Снегг помнил этот взгляд, слишком хорошо помнил. Они приходили к нему в снахи и воспоминаниях, лишь распаляя неутишимые тоску и боль. И тем больнее было от того, что эти глаза теперь смотрели на него с лица Джеймса Поттера. Дамблдор лишь беззлобно над Северусом посмеивался, но всегда кроме смеха в глазах старого волшебника была и жалость. И, как бы ни желал он того, сколько бы ни напоминал Дамблдор Северусу о необходимости относиться ко всем ученикам одинаково, Северус знал, что его отношение к Гарри Поттеру никогда не изменится. Мальчишка был так похож на своего отца, что Северусу хватило бы и одного этого, чтобы невзлюбить его. — Северус! — Окрик парня вернул Снегга в реальность, напомнила ему о том, что в комнате он не один. Деймон покачал головой, поднёс к губам чашку, скрывая тихую загадочную полуулыбку. Северус, чувствуя раздражение, помешал в остывшем чае давно растворившийся сахар. Дети Джузеппе с самого рождения были для него открытой книгой, но иногда Снеггу казалось, что они читают в его сердце так же легко. Семейные тайны, давно канувшие в Лету интриги, чужие разбитые сердца и поломанные судьбы тщательно скрывали от детей. Им никогда ничего не рассказывали, но они откуда-то всегда узнавали все семейные секреты. А Северус уже давно был неотъемлемой частью их семьи. Вот и сейчас… — Что ты сказал? — Сказал, что Вероника, вместо того, чтобы прислушаться к моим словам, обиделась на меня, — пожаловался парень. — Я ведь желаю ей только добра. Да и вообще, нашему семейству не помешало бы, чтобы наше имя, наконец, перестали трепать, кто попало, и связывать с тёмной магией. Так могло бы показаться и Ви. А она залепила мне такую тираду, перечислила всех наших родичей, вспомнила о дяде Джакомо, — он помрачнел. Джакомо Деймон едва знал, но скорбел о дяде и крёстном по-настоящему и по-настоящему же скучал. Северус подошёл к нему и похлопал по плечу. Растерянность Деймона была Северусу понятна: пока Вероника была маленькой, старшего брата она боготворила. Но Ви росла, и божественное сияние, ореолом окутывающее Деймона, тускнело. Теперь же, похоже, погасло совсем, раз уж Вероника осмелилась спорить с братом и ставила под сомнение его суждения. Всезнающий, мудрый старший брат превратился в обычного человека. Кроме того, девочка росла, понимая свою силу и свою значимость; им не удалось достаточно напугать её, заставить отторгнуть свои способности. Она принимала эту силу, и, похоже, её роль Веронике начинала нравиться. Не это ли было настоящим проклятием? Подрастая, взрослея, девочка училась жить со своей силой — и со страхом, со слухами, которые она порождала; она училась управлять ею и, наконец, научилась гордиться ею. Иногда Северус боялся, что именно эта гордость, это самодовольство могут завести Веронику как раз на ту тропку, от которой вся семья пыталась отвратить её. Слишком много он видел волшебников, которых подобная самовлюблённость завели на тёмную сторону — а кое-кого даже и в могилу. — Вероника упряма, — сказал Северус, пожимая плечами. — И слишком долго была одинока. — Это тоже приходилось признавать, ибо именно страх снова остаться одной и толкал девочку на это безграничное упрямство, которое она принимала за попытку защитить своих друзей. Деймон насупился. — Никакой благодарности. И Стефан тоже смеётся. Это его извечное «я же говорил». — Я понимаю, что ты беспокоишься, но оставь это дело взрослым, Деймон. Ты не знаешь всего, а, не зная, не можешь объяснить Веронике, в чём опасность. И она, не получая объяснений, принимает твоё беспокойство лишь за попытку руководить ею, показать свою власть над нею. Ты лишь настроишь её против себя, а это нужно нам всем в последнюю очередь. — Так объясни мне! — вдруг взорвался Деймон, и Северус понял, что именно за этим он сюда и явился. — Ты, дед — вы делаете из происходящего такую тайну, когда единственное, что нужно всем, это ответы! Я знаю, что даже Дори была в Хогвартсе, а это значит… — Тише, Деймон. Если тебе о чём-то не сказали, значит, дело достаточно серьёзное, чтобы не впутывать в него школьников. Даже тебя, — добавил он, видя, что Деймон собирается спорить. Он говорил холодно, сдержанно, приглушённым голосом, тщательно разделяя слова — так, как говорил с самыми нелюбимыми своими учениками. Только это, он знал, заставит Деймона прислушаться. Услышать. И, даже если он после обидится, понять. — Когда это станет возможным, ты узнаешь об этом в числе первых, обещаю, — уже мягче сказал Северус и улыбнулся. Но Сальваторе уже помрачнел: гордость его была задета, обида пустила цепкие корни в его сердце. Старший из троих, он привык, что его посвящают в те тайны, доступа к которым не имели Стефан и Вероника. Он чувствовал себя в ответе за сестру и брата, считал себя почти равным Северусу и другим взрослым членам семьи. И теперь, когда ему напомнили, что он всё ещё всего лишь школьник, и кое-что должно быть скрыто от него, он обижался. Это вообще было плохой идеей: позволить Деймону прокрасться под покровом мантии-невидимки в тот вечер, когда в школе совершилось преступление, к нему в кабинет на чашку чая и задушевный разговор. За подобное вопиющее нарушение школьных правил, да ещё и в такое опасное время с любого другого ученика, даже слизеринца, Северус снял бы десяток очков. Но первенцу своего лучшего друга Снегг отказать не мог ни в чём. Ну, разве что, в капле бренди в чай, на что намекнул парень, — это уж никуда не годилось. — В числе первых? — хмыкнул Деймон. — С трудом верится. Не кажется ли тебе, Северус, что мы… ммм… в несколько особенном положении. Из-за Ви и… — Нет, — отрезал он. — Никакого «особого положения», особенно в этом деле. Слушай. Постарайся запомнить то, что я тебе сейчас скажу, потому что всё это не игра. Оно стоит, может быть, жизни всем этим детям, может, места профессору Дамблдору. Не исключено, что на карту вообще поставлено существование Хогвартса. Не суйся в это. Ни при каких условиях, даже если тебе покажется, что ты близок к разгадке. Дело настолько серьёзное, что за него взялось Министерство, Попечительский Совет — и слишком шаткое, одно неверное движение и даже слово может всё испортить. И, ради всего святого, убереги сестру. Если ты и можешь что-то сделать, так это не позволить Веронике сунуть нос в эти таинственные нападения. Юноша кивнул. Северус не сомневался, что с этой-то задачей Деймон справится. Но в том, что он сам не попытается разобраться в странных нападениях, всё же был не уверен. Слишком он был похож на Джузеппе, а тот всегда осторожность принимал за трусость.