Белый Демон

      Под утро, предчувствуя пробуждение Мари, я превращаюсь в пантеру — длинным, грациозным телом вальяжно вытянувшись вдоль него, кладу морду на лапы и хищно прикрываю веки, безотрывно наблюдая за его безмятежным лицом.       Мари что-то бормочет в отступающем сне, улыбается, ворочается и открывает глаза. Замечает меня и от неожиданности резко садится, испуганно отклоняясь назад. Но сообразив, тянет ко мне руки и с опаской дотрагивается до моей морды. Я тихо рыкаю и толкаю его носом в ладонь, предлагая себя погладить. Мари, озаряясь кристальной чистоты восторгом, придвигается ближе и выдыхает:       — Лара… Спасибо! — и дотрагивается до шерсти, гладит возле ушей, смелеет и наклоняется ко мне, потираясь кончиком своего носа о мой, водит руками по моей спине, и мне его ласка приятна. — Боже… В реальности пантеры еще красивее, чем я мог себе представить! — сообщает он, уже обнимая меня за шею. В его действиях столько искренней радости, которая заводит меня, что я резко поднимаюсь, хищно оскаливаюсь и заваливаю Мари на спину, прижимая лапами к постели, вглядываясь в его удивленное лицо. Склоняюсь над ним, рыча, и оборачиваюсь Лоренцо, припадая к его губам, переплетая наши пальцы. Мари, улыбаясь сквозь поцелуй, прижимается ко мне всем телом.       Почему с ним так хорошо? Его ярким светом вспыхнувшая в душе любовь мощно отражается в моем сознании. Я не понимаю, ничего не понимаю: как такое может быть? Почему все его эмоции рикошетом отзываются во мне? Что за странная связь?       Кто же ты, мальчик мой? И за что мне дан? За какие заслуги или мучения?       Я чувствую его ускорившееся сердцебиение, ловлю прерывистое дыхание и, отрываясь от губ, зарываюсь носом в его спутанные ото сна волосы.       И в следующий момент, теряя самообладание, снова целую — напористо, жадно, по-собственнически. Его тело дрожит подо мной, но не от плотского желания — как он может противостоять этому? — а от взрывающейся мириадами звезд любви — ее эссенции, которая обращена ко мне. Я купаюсь в ней, и мне кажется, моя утомленная душа плывет, качаясь на ее волнах, расслабляясь, отдыхая.       — Я есть хочу, — произносит Мари опухшими от моей страсти губами. И виновато улыбается.       Смеюсь, приглаживая его волосы.       — Иди, умывайся. Сейчас всё будет в лучшем виде, — обещаю, с легкостью вскакивая и утягивая его за собой. — Что бы ты хотел?       — Не знаю… Всё, что мне можно… Меня тошнит от каш и отварной курицы.       — Мари… Тебе можно всё. Ты забыл? — приподнимаю брови, кивая на его окрепшее благодаря моим стараниям тело.       — Всё? Ох… Тогда… Хочу горячие булочки, мягкие с хрустящей корочкой и посыпанные сахаром. Большой апельсин, чтобы сок брызгал. Хочу кофе, Лара, я так хочу кофе! — стонет Мари с вожделением. — Я его уже сто лет не пил. Горячий, крепкий, горький, без сахара и молока. Едкий, от которого передергивает тело. А еще мясо. Хочу кусок жареного мяса… Чтобы жир стекал.       — Мари! Я сейчас сам есть захочу! — хохочу. — Будет, душа моя.       Он ныряет в ванную комнату, а я направляюсь на кухню и одним взмахом руки накрываю ему богатый стол.       — Ты знаешь… — Мари говорит с набитым ртом, уплетая за обе щеки. — У меня давно не было аппетита, и еда меня абсолютно не радовала. Она была чем-то, что нужно, как и лекарства, для поддержания сил. Чем-то мерзким и безвкусным.       — Смотри, не впади в грех чревоугодия, — усмехаюсь. Я сижу напротив него и, не имея никакой потребности в еде, тем не менее с удовольствием пью вместе с ним кофе с булочками. Да, у людей есть масса способов для того, чтобы получить маленькие радости.       — Грех чревоугодия? — изумленно вскидывает брови Мари. — Что, правда?       — Шучу. Ешь, — улыбаюсь.       — Лара… Ты можешь превратиться в кого угодно. А если честно… У тебя есть какой-то твой постоянный образ?       — Сложно сказать. Когда я стал демоном, то потерял свою сущность. Чаще всего бываю таким, — и меняю облик на юношу со смоляными кудрями в камзоле и белых гольфах на стройных тонких икрах. Склоняю игриво голову набок и говорю уже более томным и высоким голосом:       — Королевский паж к вашим услугам. Соблазнительный инженю Ларион. Шут и паяц, — посылаю ему воздушный поцелуй. — Передо мной почти никто не может устоять, ведь я могу делать так!       Прикусываю нижнюю губу и агатовыми, загадочно поблескивающими глазами, пробирающими взглядом до самых потаенных уголков подсознания, чуть исподлобья смотрю на Мари.       — Ты мне не нравишься таким, — вдруг бросает Мари, поежившись.       — Почему? — кокетливо подмигиваю, подперев щеку ладонью.       — Потому что действительно похож на демона — как будто залапанного чужими руками, — выдает Мари, морщась.       — Я и есть такой. Отдаваться телом, забирая душу — это тот, кто я есть, мой милый, — поясняю.       — Нет. Ты врешь, — сопротивляется юноша. Я лишь качаю головой.       — А так? — лицо пажа становится серьезным и грустным. Реакция парнишки меня забавляет. Он действительно тонко чувствует меня.       — А так еще хуже, — проницательно замечает Мари. — Словно маска, за которой кроется опасность. Ты вызываешь жалость, но твои глаза тем не менее пугают.       — Ну… Еще может быть и так, — хмыкаю, превращаясь в роковую красотку с роскошными волосами, гривой падающими на спину, и не в меру привлекательными формами-округлостями.       Мари смеется, прикрыв глаза рукой.       — Боже… Лара… Девица на содержании — не меньше.       — Угадал. Проститутка из дорогого эскорт-агентства, — хмыкаю. — На самом деле, я могу принять любой соблазнительный для тела жертвы образ. Но эти наиболее частые. Только одно не могу поменять — цвет волос. Это моя особенность — они всегда темные. Даже когда я был ангелом.       — Хотел бы я увидеть тебя в ангельском обличии, — бормочет мое сокровище.       — Оно перед тобой, — говорю, возвращаясь к любимому образу Витторио. — Когда я был ангелом — то выглядел именно так. И звали меня Лоренцо, — заканчиваю задумчиво. — Пока один мой друг не дал мне прозвище Лара, которое намертво приклеилось ко мне, как к тебе — Мари.       — Выходит… Мы с тобой мужчины с женскими именами? — улыбается юноша.       — Ну, ты на мужчину пока еще не тянешь… Мальчик мой, — поддеваю его, но Мари не обижается.       — Мне нравится, когда ты меня так называешь… Мальчик мой, — говорит он, не отрываясь от моих глаз.       — Иди ко мне, — прошу, раскрывая объятия. Мари пересаживается ко мне на колени, запуская руки в волосы. Я глажу его по спине.       — Кто твой друг? Который дал тебе прозвище? — спрашивает Мари.       — Не слишком ли ты много хочешь обо мне знать? — хмурюсь.       Он пальцем пытается разгладить морщинки на моем лбу, расправляет брови.       — Я хотел бы знать о тебе всё, — смело заявляет Мари, прикасаясь к моей щеке губами. От него пахнет кофе и цитрусом.       — Боюсь, если ты узнаешь обо мне всё, это уничтожит твою любовь ко мне. Что не входит в мои планы, — усмехаюсь, ссаживая его со своих коленей. — Пойдем, прогуляемся.       — Под дождем? — Мари выглядывает в окно, глядя на затянутое небо.       — Да хоть под снегом! — щелкаю пальцем, и за стеклом начинают, кружась, падать снежинки.       — Я хотел бы солнце, — с сожалением тянет Мари.       — Пожалуйста! — снова щелкаю пальцами, и небо проясняется, выпуская на свободу спрятанное тучами солнце.       — А еще я давно не гулял под грозой. Знаешь, когда парит, душно, а потом — ба-бах! Гром, молнии и сильный, освежающий ливень. Крупные капли разбиваются об асфальт, и воздух становится вкусным, насыщенным, — опять мечтает Мари.       — Мальчик мой, я исполню любое твое желание. Ты еще не понял? — обнимаю его за плечи. — Пойдем. Будет тебе и жара, и гроза. Куда ты хочешь?       — В парк. Я хочу в парк. Там здорово. Столько людей… — он направляется в комнату, переодевается, повязывает по привычке голову цветастым платком.       — Тебе это больше не нужно, — замечаю.       — Нужно, — отзывается Мари. — Это бабушкин. Так она все время рядом со мной.       — Теперь я рядом с тобой, — говорю, немного раздражаясь и пытаясь стянуть с него платок.       — Еще нет, — качает головой Мари. — Я точно знаю, что почувствую, когда ты по-настоящему будешь со мной.       Опускаю руки и больше не трогаю его. И он в своей неряшливо-поношенной одежде идет к выходу. Останавливается. Оборачивается ко мне и бросает:       — И Лара… Нет ничего, что могло бы меня оттолкнуть от тебя.       На улице я оборачиваюсь котом — так проще — и, задрав гордо хвост, вышагиваю впереди млеющего под лучами солнца Мари. Он что-то насвистывает себе под нос, улыбается и крутит головой по сторонам.       Издалека чувствую приближение отчего-то знакомых мне людей. Прислушиваюсь? Почему я знаю эти голоса? Они тонут в городском шуме и звуках двигателя машины, на которой едут их обладатели.       — Костя, хватит меня называть «котей», — слышу деланно недовольный, но в корне счастливый голос.       — Ну, а как мне тебя звать? Заей? — насмешливый любящий — в ответ.       Вижу выворачивающее из-за угла авто, окутанное дымкой сияния. Костя… Илья… Ох, да это ж старые знакомые! Победа Виктора.       Бросаюсь под колеса машины, которая резко тормозит. Из нее выскакивают мои знакомцы. Константин подбирает меня на руки, рассматривает, силясь понять, почему я кажусь ему знакомым. Потому что, мой дорогой, мы были с тобой близки, пока ты не сделал свой выбор в пользу светловолосого парнишки с курносым носом и кукольными глазками, который шутливо грозит мне пальцем. Они читают имя на моем ошейнике и гладят меня в четыре руки.       — Ларион! — взволнованный голос Мари. О черт! Я напугал его. Прости, душа моя. Соскакиваю с рук Кости — мое любопытство удовлетворено: он и его «котя» одновременно прекрасны и занудны в своем счастье. Так, как и должно быть. Милые идиоты.       — Зачем ты меня так пугаешь? — бормочет Мари, подхватывая меня на руки и не замечая ребят, которые с жалостью смотрят ему вслед. Неиспорченные и укрепленные пройденными испытаниями их души видят подлинную сущность Мари — изъедаемого неизлечимой болезнью парня. Не жалейте его, не стоит. С ним всё будет в порядке. — Ты больше не хочешь идти в парк? — шепчет мое сокровище мне на ухо. Я тыкаюсь мордой ему в подбородок. — Или… Хочешь все-таки прогуляться? Ладно. Так куда пойдем?       Трусь о его щеку, подсказывая, что мне всё равно. Извини, что отвлекся, мой мальчик. Мари больше не выпускает меня из рук, продолжая свой путь и ловя на себе удивленно-заинтересованные взгляды прохожих. Их шокирует завораживающе-красивый юноша в старой одежде и с платком на голове, разговаривающий со своим котом. И только некоторые видят в нем все еще умирающего человека, поэтому жалеют.       В парке мы находим пустую скамеечку возле пруда. Мари откидывается на спинку, устраивая меня на коленях. Смотрит на воду, где плавает выводок утят, на играющих на площадке детей.       — В детстве у меня тоже был друг, — говорит Мари, любовно оглаживая мои бока. — Его звали Кирилл. Киря. Мы жили в соседних квартирах, ходили в один и тот же садик, потом сидели за одной партой в школе. Всё время проводили вместе. Гуляли, рубились в компьютерные игрушки, часто оставались на ночевку друг у друга. И мне казалось, что это дружба на всю жизнь, — он делает паузу, приветливо улыбаясь смешной маленькой девочке с бантом на полголовы, которая машет ему рукой. — А потом, незадолго до того, как мне диагностировали рак крови, он с родителями переехал на другой конец города. Всего-то. Но наша дружба начала сходить на «нет». Поначалу мы созванивались и встречались в городе. Но почему-то говорить с каждым разом становилось труднее и труднее: общие темы исчезали. У него появилась девушка, и вообще он считал себя уже взрослым и продвинутым. Я же… уже плохо себя чувствовал, — Мари чуть сжимает мои бока. — Когда Киря узнал, что я болен, пропал окончательно. Я долго переживал… Очень сильно. Было больно оттого, что таким ты уже не нужен. И отец не выдержал и однажды позвонил его родителям. Они-то продолжали общаться. Мой папа сотрудничал с фирмой, где работал отец Кири. Позвонил просто узнать, как дела и куда пропал Кирилл, почему не заезжает в гости. Папа Кири сказал, что его сын три дня ничего не ел, когда ему сообщили, что я умираю. Лежал у себя в комнате, уткнувшись лицом в подушку, и плакал. Как ребенок. И ты знаешь… Мысленно я его отпустил, представив, как мне было бы плохо, если бы мой лучший друг умирал. Я сам оборвал общение с ним. С тех пор мы ни разу не виделись. Иногда он мне пишет письма в ВК — дружеская болтовня. Но я не отвечаю. Не хочу, чтобы он страдал из-за моей утраты. А он все равно пишет… И обещал это делать всегда. Даже, когда меня не станет. Просил не удалять страничку, — мое сокровище поджимает губы, хмурясь. Я чувствую слезы, застрявшие комом у его горла.       Закрываю нас от людей, обращаясь в Лоренцо. Беру лицо Мари в свои ладони и обещаю:       — Я не оставлю тебя. Больше никакого одиночества. Ты мой, Мари, понял? Мой. Навсегда.       — Хорошо, — кивает Мари. — Спасибо.       Сажусь рядом с ним, меняя средневековую одежду на современные футболку и джинсы, снимаю завесу невидимости.       — Моего друга зовут Виктор. Или Витторио. Он ангел, мой наставник. Он принял меня в мое рождение, — рассказываю обернувшемуся ко мне всем корпусом Мари.       …— Так ты и есть новорожденный? — слышу ласкающий слух голос и вижу перед собой самое прекрасное лицо на свете: золотистые волосы, голубые глаза, выразительные правильные черты лица, упрямая линия несимметричных губ.       — Кто ты? — тянусь неуверенной рукой к видению. Еще не осознаю, кто я, откуда взялся и где нахожусь.       — Я Витторио, твой наставник. Ангел низшей ступени, — он улыбается. — Хотя для меня это условности. Я существую слишком долго, чтобы обращать внимание на иерархию, — молчит. — Я видел взрыв сверхновой, но не думал, что в мои руки попадет такое удивительное создание.       — Что? — оглядываюсь вокруг — белая пустота, и в отдалении, где-то за пределами вакуума — слабый шум.       — Ты… Удивительный, — повторяет Витторио, дотрагиваясь пальцами до моих волос. — У тебя темные волосы и агатовые глаза. Нонсенс, — выдыхает он. — Сдается мне, что ты особенный.       — Где я? Кто я? — спрашиваю, вставая и повисая в пустоте.       — Ты ангел. Рожденный новой звездой, явленный вселенной Создателем. Я научу тебя всему. Покажу мир. Это моя святая обязанность, — он берет меня за руку — его ладонь горячая, согревающая, наполняющая уверенностью и теплом.       — Мой Темный Ангел, — тихий шепот и обнимающие меня руки. Я лежу в объятиях прислонившегося к столетнему дубу Витторио. Он целует меня в макушку, щеку, шею. Я плавлюсь от его прикосновений. Я его люблю.       Я обязан любить всё живое — всеобъемлющей чистой любовью, такова моя сущность. И я люблю, искренне болея и переживая за все души. Забочусь о каждом из своих подопечных, но слишком остро понимаю, как слабы люди. Их слабость — в чувствах, эмоциях — таких разных: необузданных, сильных, возникающих порой под влиянием момента. Люди… Ни плохие и ни хорошие. Так легко поддаются греху, но при этом могут цепко держаться за надежный путь к раю. И они любят иначе, не распыляя свои чувства вокруг, концентрируясь на одном человеке. Я тоже хочу испытать подобную страсть.       Этим они меня интригуют. Я очень часто забываюсь и могу жить среди них годами, участливо наблюдая за течением их краткосрочной жизни. И тогда Витторио приходит за мной, возвращая меня к обязанностям.       И когда он забирает меня в наше место под столетним дубом на юге Франции, в отдалении от одной маленькой деревушки, я чувствую себя умиротворенным. У нас есть наше время, когда я забываю обо всех. И мне никто не нужен, кроме него.       Витторио считает, что это неправильно, но я знаю — он чувствует то же самое. Ему также необходимы мгновения нашего уединения, в неспешном течении которых, когда вокруг замирает вселенная, он признается, что я покорил его с первого взгляда.       — Мятежный… Дурной… — бормочет мой наставник. — Ох, Лоренцо… Не доведет до добра тебя твое любопытство.       — Это не любопытство, Витторио. Мое сердце рвется к людям. Даже зная, что могут попасть в ад, они готовы рискнуть всем ради любви.       — Или ради своей прихоти… Эгоизма, — замечает он. — Не забывай об этом. Иначе у нас не было бы работы. Все достигали бы мудрости и попадали в рай.       — Да, это так. Но их сердца так громко бьются, столько мыслей, сомнений… Они ищут, и часто не находят. Они заблуждаются, но и в заблуждении ощущают себя счастливыми. А что мы? Живем в истине, но не пользуемся ею… Витторио, — говорю о сокровенном. — Я бы хотел хотя бы однажды прожить одну человеческую жизнь. Со всеми ее ошибками и горько-сладким опытом.       — Нам не дано этого, Лоренцо… Не дано! Особенно тебе не стоит думать о подобном, — предостерегает меня Витторио.       — Почему?       — Мой Лара… Я боюсь, что в таком случае ты переступишь черту. Ты и так ходишь по лезвию, нарушая запреты, — он обнимает меня крепче. — Твое сердце… Оно бьется недопустимо гулко. Я слышу его в любой точке мира.       — Как ты меня назвал? — оборачиваюсь к наставнику.       — Лара, — улыбается Витторио.       — Я хочу, чтобы ты всегда меня так звал, — прошу, вглядываясь в глаза существа, которое значит для меня больше, чем вселенная.       — Обещай, что забудешь о своих желаниях, Лара. Ради меня, — наставник выжидающе на меня смотрит.       — Нет, — качаю головой и прикасаюсь к его губам. Он коротко отвечает и отстраняется.       В его глазах я вижу печаль.       — Значит, ты любил? — спрашивает Мари, когда я замолкаю.       — Любил, — киваю. — И нарушил все запреты. Я не послушал Витторио.       — Кто он для тебя? Друг? Или… любимый? — Мари теребит концы платка.       — Он… — молчу, вспоминая искаженное страданием лицо Витторио, тянущего ко мне руки… Но они меня уже не могут удержать.       Я падаю.       Я ничего не отвечаю Мари.       Вместо ответа над нами сверкает молния, и первые тяжелые капли разбиваются о пыльный асфальт. Всё, как и хотел Мари. На наши головы обрушивается ливень.       Мари встает со скамейки, закидывает голову назад, раскидывает руки в стороны и наслаждается тугими струями, бьющими его по лицу, телу. Но без улыбки. Он думает о загадочном Витторио.