Белый Демон

      И как только во мне отзываются слабые удары МОЕГО сердца, я вдвойне мощнее ощущаю окутывающую меня нежным облаком любовь Мари. Она словно проникает в мой дух, по сути свободный от телесной оболочки, смешивается с ним, переплетается на уровне мельчайших частиц. Я выдыхаю в изумлении — в области груди впервые за столетия поджимает, пробегает волна смешанных эмоций.       — Лара… — волнуясь, шепчет Мари, замечая изменения на моем лице. — Все в порядке?       — Что же ты делаешь со мной, Мари? — спрашиваю его. Я привык добиваться своего и если проигрывал, то проигрывал редко, добровольно и только Витторио, но по отношению к Мари не сработал ни один из моих методов: страх, подчинение, телесный соблазн, иллюзия влюбленности, напускная ласка… Всё это Мари пропустил мимо себя: единственное, что его тронуло, правда. Он принял меня настоящим: равнодушный демон, чье прошлое скрывает спровоцированную его же эгоизмом и безрассудностью трагедию. Принял и пожалел. По-настоящему, всей своей чистой душой оплакивая мою боль.       Ты знал это, Витторио, да? Ты ждал столетия одной-единственной души, способной полюбить меня. Это не схватка и не партия. Это твой способ спасения для меня? Но Витторио, не боишься ли ты, что всё повторится? Я погубил сотни тысяч человеков, будучи Темным Ангелом, а что станется, если чувства и вся гамма эмоций пробудятся ото сна в Белом Демоне?       «Нет, — слышу тихий голос наставника. — Ты изменился».       Мари гладит мои волосы, целует прикрытые веки… Я подхватываю его под бедра — он крепче обнимает меня, обхватывая ногами — и встаю, отношу в спальню и укладываю на кровать. Хочу напитаться его энергией и отдать ему свою. Я не сделаю ничего, что может навредить ему. Ведь в слиянии тел по любви нет порока.       За прошедшие времена я усвоил один урок, который мне помогал успешно соблазнять души на сторону ада: эгоизм и неумение жертвовать — вот главный двигатель всех человеческих пороков.       Мари не может пасть.       В нем нет эгоизма. Он весь состоит из жертвенной всепрощающей любви. И сколько бы я ни прилагал усилий запятнать его, чтобы увести за собой, ничто не сработает. Он каждый раз будет становиться сильнее и ярче, порабощая.       Мари принял меня, и я должен принять один простой факт: у меня есть не так много времени, чтобы оставаться с ним. Пока Смерть не разлучит нас.       Но смогу ли я отпустить?       Пронзительный удар сердца отдается гулко в висках.       Нет.       Нет-нет-нет…       Витторио, я опять иду путем обмана и саморазрушения.       — Лара… — бормочет Мари, прерывисто дыша. Его щеки пылают алыми маками, глаза подернуты туманной дымкой, разум затуманен. Он не знает плотского, когда физическая страсть вместе с духовной связью уносят на небеса. Пока не знает.       Я почти ничего не делаю. Касаюсь лишь секундно, невесомо подушечками пальцев чувствительных точек его тела, отчего Мари выгибается, загораясь. Трепещет, словно осиновый лист на ветру, готовый сорваться и унестись в сумрачные дали.       Касание, и тоненькие струйки обжигающей лавой, срываясь с моих пальцев, вновь пробегаются по его телу, проникая до костного мозга, заставляя его изворачиваться, дрожать в сладкой истоме.       — Зачем, Лара? Не надо, — стонет он, прикрывая стыдливо лицо руками. Но я разжимаю ладони, любуясь его смущением.       — Наслаждайся, — прошу его. — Не думай ни о чем. Это не соблазн. Не похоть. Это моя благодарность.       — Лара… Кружится голова… Мои мысли путаются. Но они все — о тебе, — шепчет Мари, распахивая глаза.       — Знаю, — его желания для меня не секрет. Он думает, что они постыдны, но в своих потаенных фантазиях Мари мечтает увидеть лишь одно: мою страсть, рожденную любовью к нему. Ему нужен я, а не то, что могу ему дать, засыпав всеми дарами мира.       И снова касание. В область живота…       Мари охает и тут же зажимает рот руками, удерживая в себе громкий протяжный стон неприкрытого удовольствия. Я приникаю к его губам, улавливая вибрацию его сдавшегося горячего тела и принимая в себя его крик, который негой разливается в ответ в моем сознании. Прижимаю его к себе, вдыхая аромат, исходящий от его кожи — новый, изменившийся под влиянием только что испытанного оргазма — с пряными нотками, мускусный.       — Мой мальчик, — на задворках памяти колыхается безумие, охватившее меня в момент потери Белль и Луизы. Я знаю, в какой момент смогу с чистой совестью сказать ему, что люблю — когда смирюсь с тем, что должен отпустить его.       — Больно, Лара, — дергается Мари от сдавливающих его, не знающих предела моих объятий.       — Прости, — ослабляю хватку.       — Знаешь… — Мари, разглядывая мое лицо, неожиданно улыбается. — А вот сейчас я не отказался бы от расслабляющей ванны.       — Всенепременно, душа моя.       — Когда я так лежу в твоих объятиях… Полностью обнаженным — то чувствую себя странно, — Мари покоится спиной на моей груди, пока я мягкими движениями массирую его плечи, проводит руками вдоль моих прижатых к его телу бедер, икр. И моя телесная оболочка реагирует на него.       — Я могу продолжить, — жарко шепчу ему на ухо. — Ты хочешь? — потому что сам возбужден до предела. Невероятное подзабытое чувство — страстно желать кого-то именно физически.       — Хочу и не хочу одновременно, — отзывается Мари, будучи полностью честным в том, что думает.       — Мы никуда не торопимся, — успокаиваю его, укрощая и себя. — Я могу сделать так… — ласкаю его мужское естество, мгновенно реагирующее на прикосновение моей руки. Мари откидывает со стоном голову мне на плечо, сдавливая мои бедра побелевшими от напряжения костяшками пальцев, непроизвольно подается всем телом навстречу.       — Очень странно… Ты хочешь меня с ума свести? — грудь Мари вздымается и опускается, выталкивая раскаленный воздух из легких.       — Да, — признаюсь. — Но боюсь, что тогда сойду с ума сам. И этому миру придет конец, — усмехаюсь.       — Не надо, — Мари гладит меня по руке, обнимающей его под грудью. — Лара, разве моего сумасшествия недостаточно? — он улыбается.       — Мне никто не нужен, кроме тебя, — целую его за мочкой уха и вновь довожу до судорожных всхлипов и стонов, принимая и впитывая его энергию в себя, но мгновенно сторицей возвращая свою. Не позволю ему расходовать силы.       Мы продолжаем нежиться в теплой воде, по которой кругами разбегаются маленькие волны, которые создает Мари, пальцами тревожа ее поверхность.       — Лара… Я могу кое-что спросить у тебя? Касательно той истории, — Мари запинается и с беспокойством оборачивается ко мне.       — Конечно, мой мальчик.       — Почему… Почему ты не излечил Белль и Луизу от чумы? Как меня? Или ты действительно тогда стал человеком?       — Нет, я играл в человека. Если бы я мог им стать — возможно, все не обернулось таким исходом. И… Душа моя, я не вылечил тебя — лишь ненадолго отсрочил неизбежное. И то только потому, что мне больше неведом страх ледяной печати Ангела Смерти.       — Что это? — дергается Мари, с испугом глядя на меня.       — Мы бессмертны, но и для нас есть наказание, если посягнуть на территорию Смерти. Она равнодушна и оттого беспощадна ко всем. Ее единственная цель — сохранение баланса. Без Нее наступит полнейший хаос, в ходе которого рухнет мироздание. Есть лишь одно существо, способное изменить Ее решение… — я замолкаю, думая о Витторио.       — Кто?       — Догадайся сам, — улыбаюсь. Мари на секунду хмурит брови, затем понятливо кивает, а я продолжаю:       — Если бы тогда Ангел Смерти задержал чуть дольше ладонь вот здесь… — я касаюсь лба Мари рукой в районе третьего глаза, — я бы никогда не смог встать с колен. Ледяная печать навеки сковывает ангела или демона, останавливая все движение вокруг него. Но самое страшное в этом наказании: в полной обездвижимости сущности разум остается ясным и функционирующим.       — Ужасная пытка, — бормочет Мари.       — Да. И я… Будучи ангелом с мятежным духом искренне страшился такой участи — навеки застыть, оставшись наедине со своим, наполненным мучительными мыслями разумом, который будет пытать и тревожить сердце. Но лишившись всех чувств и эмоций, я утратил этот страх. Что значит для меня замереть под давлением ледяной печати? Ничего. Я и так не живу, а борюсь с изъедающей меня пустотой в жалких попытках ее хоть чем-нибудь заполнить. Я чужой не только среди ангелов, но и среди демонов тоже. Они не признают меня — им непонятны мои поступки и их мотивация, потому каждого демона одолевает его личная страсть. Я же пуст. Я могу быть плохим… А могу быть хорошим. Мне все равно. Иногда, я та сила, что хочет зла, но всегда творит добро.       — Это… «Фауст»? Гете? — морщит лоб Мари, вспоминая школьную программу.       — Да. В какой-то мере я послужил натурой для создания прообраза.       Мари проникается услышанным, качает головой и снова спрашивает:       — То есть, ты… Изгой?       — Да, так будет точнее всего. Поэтому сейчас откровенно нарушаю все запреты и лезу на территорию Ангела Смерти, но тогда я действительно боялся это сделать.       — Лара… Но если ты… — Мари гладит меня по щеке. — Я не хочу для тебя такого наказания. Я того не стою!       — Мой мальчик… Ты стоишь гораздо больше того, что я могу тебе дать. Не беспокойся обо мне — я знаю, что делаю. Может, я и нарушил границы Ее владений, но в тот роковой день я, можно сказать, получил небольшой карт-бланш. Ценой очень и очень многих людских жизней.       — Мне страшно это слышать.       — Но такова правда, мой дорогой. Мне он был не нужен до сего момента… Но сейчас я решил воспользоваться своим правом. Потому что хочу быть с тобой. Пока ты жив.       — Почему, Лара? Почему человеческое существование так много значит для тебя? Почему ТЫ хочешь стать человеком? — волнуется Мари.       — Хотел, — усмехаюсь, но слабое шевеление в области груди напоминает мне, что всё еще хочу. — Потому что, Мари, люди осознают конечность своего бытия, и оттого вся их жизнь наполнена особым смыслом, желанием полноты ее восприятия. И даже если они очень долго этого не осознают, вхолостую тратя бесценные дни, все равно рано или поздно наступит тот момент, когда они яркой вспышкой внимают жизни, понимая, какой это дар.       — Но ведь потом всё равно наступает бессмертие? — задает правильный вопрос Мари.       — Бессмертие человека и бессмертие ангела или демона — разные. Для человека бессмертие рая или ада — это награда или наказание за прожитое, некий венец всему, для нас — просто форма существования, в котором даже воспоминания о начале — рождении — исчезают. Мы просто есть. И обычно всех всё устраивает, — вздыхаю.       — Почему ты другой?       — Не знаю, Мари. В правилах всегда случаются исключения. Но для меня единственно значимое спасение — стать человеком. Осознать конечность бытия и радоваться каждому дню. Остальное меня не интересует. Но это невозможно. Так какая разница: наложит ли на меня Ангел Смерти ледяную печать или нет?       — Но как же я? Ты хотел забрать меня к себе, — Мари целует меня, требуя ответа. — В свою обитель.       — Душа моя… Мальчик мой… — больше мне ему нечего сказать. Я в растерянности. Мне кажется, я знаю, в чем план Витторио, но что ждет меня в финале, если я оправдаю его надежды? Возвращение в ангельскую иерархию? Смиренным и утихомирившимся?       Не хочу.       Те чувства, что отмирают во мне вместе с первым биением сердца, опять напоминают мне, что я изгой, исполненный жажды человеческого бытия. И еще… Что я не могу отказаться от Мари. Не могу.       — А что стало с Луизой? — отвлекает меня Мари от мучительных размышлений. — Она правда была твоей дочерью?       — Да. Но мне пришлось позаимствовать семя очень похожего на меня мужчины, напитать его своим духом. Чисто технически ангелы, конечно же, не могут иметь детей. Как и демоны, — усмехаюсь. И продолжаю:       — Луиза — невинное дитя, ее путь постижения мудрости прервался, даже не начавшись, поэтому ее рай — это бесконечное счастливое детство рядом с любящими ее родителями, — отвечаю почти спокойно. Мое чадо.       — Значит… Где-то, получается, есть маленькая вселенная, где вы втроем счастливы? — Мари с надеждой заглядывает в мои глаза.       — Получается так, — киваю.       — А Белль? Где она?       Поджимаю губы и некоторое время молчу.       — Прости, Лара, — бросает Мари, но я обрываю его:       — В своей ненависти ко мне она пала так далеко, что даже я потерял ее из виду.       — Но почему, Лара? Почему она тебя так ненавидит?       — Я эгоистичным образом вмешался в ее жизнь, изменив судьбу. Я дал ей то, что не было предписано — семейное счастье, ребенка. И не смог уберечь их. Ее душа не выдержала испытания, которое не было ей предназначено изначально. Поэтому она обратила боль своего сердца в спасительное для нее чувство — ненависть. Она питается им, продолжая падение на дно, — прикрываю глаза в минутной слабости. Память… Нет, Мари я уберегу от подобного.       — Лара… Ты боишься за меня? — проницательно замечает Мари, верно считывая мое молчание. Иногда мне кажется, что он точно слышит мои мысли, как я его. А может так и есть? Или его любящее сердце улавливает все мои сомнения?       — Боюсь, — смотрю прямо в его глаза.       — Не бойся, — Мари ласково улыбается. — Сколько раз мне еще повторить, что ничто не оттолкнет меня от тебя? Если ты только сам этого не захочешь, — он прячет улыбку, вздыхая.       — Верни ее, — прошу, дотрагиваясь до его губ. — И давай уже закругляться с водными процедурами.       Мари смеется.       После ужина мы устраиваемся на кровати — Мари положил голову на мое предплечье — и смотрим в потолок, где, как на экране, меняются картинки. Я развлекаю его тем, что показываю рукотворные чудеса мира.       — Хотел бы я увидеть все это вживую, — бормочет Мари.       — Обязательно, душа моя. Но чуть позже… Сейчас я расскажу тебе сказку. И ты заснешь.       — Сказку? — удивляется Мари.       — Да. Про китайского императора Тай Као, на которого ты очень похож, и его верного Сторожевого Пса, — взмахиваю рукой, и на потолке появляется дорога среди скал, по которой движется императорский кортеж. В карете с балдахином, которую несут несколько рабов, восседает, подобрав под себя ноги, удивительной красоты юноша в богатых, расшитых золотом и драгоценными камнями одеждах…       …Это юный император Тай Као из династии Ся, только что унаследовавший огромные территории раздробленной войнами и конфликтами страны. Ему предстояло удержать империю, созданную отцом, но у юного императора было так много врагов.       — В живых никого не оставлять! — прогремело над горами, эхом раздавшись во все стороны. Кортеж оказался в засаде, окруженный на узкой горной дороге беспощадными убийцами главного врага императора — правителя небольшого княжества Чао Линя. И хотя стража Тай Као билась до последнего — они все полегли под натиском воинов армии Линя.       И вот уже начальник войска — изуродованный шрамами войны Се Кунь — склонился с мечом над беззащитным Тай Као… как внезапно его спину пронзила стрела. Смерть полководца внесла суету в войска. Стрелы сыпались одна за другой, поражая убийц. И вскоре не осталось ни одного, а те, что уцелели, позорно бежали.       Со скалы спрыгнул длинноволосый мужчина средних лет в одежде странника. Он стремительно направился к напуганному юноше — император был еще слишком молод и никогда не сталкивался лицом со смертью.       — Кто ты? — спросил Тай Као, когда отважный незнакомец поднял его на руки.       — Лао Ринь, — с достоинством ответил мужчина.       — Почему ты спас меня?       — Потому что моя семья всегда служила династии Ся. Ваш отец был добр к нам. Это мой долг — оберегать вас.       — Но почему ты в одежде странника? — Тай Као прижимался к мощному телу своего спасителя, доверчиво заглядывая в его глаза.       — Я ждал своего часа, с момента вашего рождения незримой тенью следуя за вами, присутствуя в вашей жизни и защищая ее.       — И теперь ты останешься рядом со мной?       — Если вы прикажете мне.       — Я приказываю.       Так в окружении императора появился молчаливый, угрюмый и покорный лишь слову Тай Као Лао Ринь, со временем получивший прозвище Сторожевой Пес за свою привычку спать с открытыми глазами на полу перед императорскими покоями. Мимо него и муха не могла пролететь незаметно.       Тай Као вырос в красивого статного мужчину, справедливого, но решительного политика, храброго полководца и любящего мужа и отца. И рядом за его спиной всегда стоял верный Лао Ринь, готовый по первому зову императора расстаться со своей жизнью. Взамен же у него были привилегии, которых не имелось ни у кого — давать советы Тай Као и называть его «другом».       Но однажды… Когда Тай Као крепко спал в походном шатре — шли затяжные междоусобные войны — Лао Ринь ворвался к нему без спроса. Склонился над ним, приставив кинжал к его шее.       — Что ты делаешь, мой друг? — ничуть не испугавшись, спросил император.       — Мне предложили огромные богатства и целое княжество в обмен на то, что я убью вас под покровом ночи. Мне предложили совершить предательство.       — И каков был твой ответ? — Тай Као смело смотрел в пылающие глаза Лао Риня.       — Я убил их всех. Этот кинжал… Он в крови предателей, видите? — Сторожевой Пес крутанул лезвием на слабом свету от пробивающейся в шатер полной луны.       — Тогда зачем ты здесь?       — Чтобы вы этим же кинжалом убили и меня, — проговорил Лао Ринь, вручая императору окровавленное оружие. — Ибо я не вынесу позора. Я был верен вам всегда, но, значит, я в чем-то был честен не до конца, раз мне предложили предать вас.       — Мой друг… — император отшвырнул в сторону кинжал. — Как только не станет тебя — закончится и моя жизнь. Твоя дружба, поддержка и защита делают меня сильным.       — Но…       — Лао… Омой свое тело в стремительных водах реки Вей, и вместе с грязью телесной уйдут дурные наветы никчемных предателей. И вместе с этим ты получишь мое прощение. Но не оставляй меня.       Лао Ринь покорно склонил голову перед величием и благородством императора, встав перед ним на одно колено.       — Только смерть разлучит нас, — пообещал верный Лао Ринь.       — Нет, и она не в силах этого сделать, — покачал головой Тай Као.       Он правил еще не один десяток лет, оставшись в легендах, как великий император и великий человек. Время не пощадило династию Ся, превратив в миф. И один из них гласит, что однажды на поле брани верный слуга Тай Као бросился на его защиту, свалившись замертво от обрушившегося на него удара меча.       Император на своих руках донес тело любимого друга до военного лагеря и уложил в собственном шатре на своей постели. Ночью он составил несколько завещаний, передав власть старшему сыну и оставив ему отцовский и императорский наказ. А под утро, с восходом солнца, из его глаз выкатились две молчаливые слезы, упавшие на лицо Сторожевого Пса Лао Риня. И в тот же миг сердце его остановилось, не вынеся разлуки с человеком, чья любовь никогда не была высказана словами, но доказана делом.       — Какая печальная, но в то же время прекрасная сказка, — Мари, пребывая все еще под впечатлением, садится и нависает надо мной. — Зачем ты мне ее рассказал?       — Хм… — я веду ладонью по щеке юноши. — Затем, что ты мой Тай Као. А я твой верный Сторожевой Пес.