Белый Демон

      — Кем ты хотел стать в школе? — мы лежим с Мари на его кровати и смотрим в потолок, на котором я легким движением руки меняю одну картинку за другой, показывая ему портреты известных людей прошлого — тех, с кем был сам знаком.       — Не знаю, — Мари погружается в размышления. — Я заболел в том возрасте, когда не думал толком о будущем, понимаешь? То есть были какие-то смутные планы… Но даже не представлял, куда хочу пойти учиться после школы. В моем классе были мальчики и девочки, которые уже твердо были уверены в том, что «вот я хочу открыть собственный бизнес» и знали, какой именно, — он хмыкает. — Причем, мне кажется, у нас все видели себя владельцами какого-нибудь бизнеса! То есть не просто, к примеру, стану стоматологом, а непременно — стоматологом и открою свой кабинет. Что-то в этом роде.       — Это всего лишь влияние времени, — усмехаюсь. — А ты? Ни о чем не мечтал?       — Не-а… То есть, я думал, конечно, о будущем, но ничего конкретного. Мне казалось, что классно было бы, если бы моя профессия была связана с творчеством, но каким именно? С музыкальной школой у меня сразу не сложилось, рисую, как ты уже заметил, на уровне первого класса.       Я улыбаюсь, чуть сильнее прижимая к себе Мари. С утра мы занялись поиском его дара. Не могу сказать, что мой мальчик отнесся к этому занятию всерьез — скорее, для него это новый увлекательный способ времяпрепровождения со мной. Ему вообще все равно, чем заниматься, лишь бы я сопровождал наши занятия маленькими чудесами.       Поэтому когда он, макая кисточку в воду, размазывал со смехом краски по бумаге, пытаясь изобразить пантеру, я подсел к нему со спины, дотронулся до его руки, и под моим воздействием картинка, приобретя фотографическую точность, ожила. И Мари с восхищением наблюдал за тем, как гибкое животное пробирается среди джунглей. Мне нравится видеть улыбку на его лице и слышать смех, и для того, чтобы их вызвать, не требуется огромных усилий — Мари, потерявший три года полноценной жизни, радуется, как маленький ребенок, всему, что я могу ему предложить.       И на самом деле Мари не нужен какой-то особенный талант, который позволил бы ему выделиться среди других, потому что он у него и так есть — умение искренне и заразительно смеяться, вбирая в себя краски мира, умение восхищаться и удивляться, распространяя вокруг себя чистую ауру счастья. К таким, как он, тянутся, просто для того, чтобы напитаться его теплом, погреться в лучах его света. Мари — как солнце, без которого всё погружается в серую непроглядную дымку.       — У тебя много было друзей? — спрашиваю, демонстрируя ему на экране-потолке великих гуманистов прошлого.       — Ну… В классе я со всеми дружил. Но можно ли назвать это настоящей дружбой? Не знаю. Когда я заболел — перестал общаться со всеми, да и одноклассники не рвались поддерживать со мной связь. Это ведь трудно и страшно наблюдать за тем, как кто-то, вроде тебя, твоего же возраста, уже обречен… Я это прекрасно понимаю. Наверное, из всех самым преданным остался Киря, — говорит Мари, и делает это без трагического надлома в голосе, почти обыденным тоном. — Но общение мне давалось легко. Я ни с кем никогда не ссорился, не конфликтовал. Да и со мной тоже, — улыбается он.       Потому что тебя нельзя обидеть, мой милый. Ты не умеешь видеть плохое — ты видишь только хорошее. Это самый уникальный дар. Но ему я об этом скажу позже. Сейчас мне просто интересно слушать признания Мари, в которых он не рисуется, но и не принижает себя. Просто говорит как есть, трезво себя оценивая.       — Спортивных достижений тоже не имел, — продолжает Мари. — Середнячок — наверное так. Черт, тебе достался абсолютно не выдающийся человек, — снова смеется он. — Если учесть, с кем именно ты был знаком… Даже не представляю, чем могу тебя удивить!       — «Не все то золото, что блестит», — отвечаю ему. — Ты знаешь эту поговорку?       — Конечно.       — Это про тебя, — зарываюсь носом в его волосы, и Мари прикрывает глаза от ласки, уютнее устраиваясь в моих объятиях. — Яркий свет разума прекрасен, но он проигрывает по-настоящему блистательной душе. Гений может оставить след в истории, но ненависть в сердцах близких людей. И кто знает, что лучше: написать великий роман или нарисовать шедевр, открыть новый химический элемент или изобрести более мощное оружие, но при этом разрушить под основание жизни тех, кто был рядом, или прожить обычную, полную маленьких радостей и достижений, свою личную историю, оставив в памяти близкого окружения теплую память, одарив их счастьем. Для человечества в целом важен масштаб, движение, рывок вперед, и что в этом случае значат чьи-то покалеченные судьбы? Но для одного конкретно взятого человека… Имеет ли значение размах личности любимого, если тот причиняет боль? Сложный вопрос, который каждый решает для себя сам.       — Но ведь не все гении или даже одаренные люди были невнимательны к близким и несли разрушение, — справедливо замечает Мари.       — Не все, — соглашаюсь. — Истина двояка и имеет две стороны медали. Познав обе, можно достигнуть полного просветления. Понимаешь, еще и этим удивительны люди. Их нельзя взять и скопом причесать под одну гребенку. Всегда найдется исключение, которое в дальнейшем может стать правилом. Вас нельзя делить на просто плохих и хороших, добрых или злых… Как нас — ангелов и демонов, существ верха и низа.       — Кроме тебя? — Мари дотрагивается до моей щеки.       — Кроме меня, — соглашаюсь.       — Значит, это своего рода закон мироздания. Везде могут быть исключения? — спрашивает Мари.       — Ты очень проницателен и понятлив, мой мальчик, — целую Мари в висок. — Твой ум пытлив, а сердце открыто. Это ли не дар?       — Не знаю, — улыбается Мари. — Никогда не думал о себе с такой точки зрения. До твоего появления я вообще не думал о том, кто я и что из себя представляю. Когда я осознал, что у меня нет будущего, перестал о нем думать. Просто жил… Доживал, пытаясь урвать чуть больше от каждого дня.       — И какие радости были в твоей такой жизни? — мне важно знать о нем все.       — Хочешь, я покажу тебе завтра? — предлагает Мари. — Или уже сегодня? — он с недоумением смотрит в давно потемневшее от незаметно подкравшейся ночи окно. Мы не следим за временем суток — утро, день или ночь… Не имеет значения. Иногда мы так увлечены, что моему мальчику не до сна, но потом он может проспать почти двенадцать часов подряд.       — Хочу, — киваю головой.       — Ты давно меня не целовал, — вдруг вспоминает Мари и нависает надо мной, смешливо нахмурившись.       — Какое упущение с моей стороны, — улыбаюсь в ответ и притягиваю его к себе. Он накрывает мои губы нетерпеливым поцелуем. Через такой тесный контакт мы оба чувствуем сладкую и столь необходимую близость друг друга. С каждой проведенной с ним минутой мое сердце вспоминает все утраченные эмоции, и рядом с ним верх берут только светлые. Лишь одно пугает меня… Кажется, я растворяюсь в нем. Всей своей сущностью. И что останется от меня, когда Смерть предъявит на него свои права?       Про себя я точно знаю ответ. Знаю, что сделаю. Как поступлю. И не страшусь этого.       Витторио, а ты уже знаешь об этом?       Ты остановишь меня?       — М-м-м-м… — тянет Мари. — Лара, как ты думаешь, а можно считать талантом умение моментально считать в уме? — спрашивает он, усаживаясь на меня сверху. Обнаженный, изнеженный моей страстью он светится от счастья. И что меня умиляет в нем — ничуть не стесняется своей наготы. Настоящий библейский Адам до падения. Он знает, что я вижу его иначе, поэтому не находит в этом ничего предосудительного.       — Сколько будет 1258 умножить на 567? — наобум бросаю, проверяя его.       — 713286, — моментально выдает Мари.       — Ничего себе, — поражаюсь. — Почему ты раньше не упоминал об этом?       — Забыл… То есть, не считал важным, — растерянно бормочет Мари. — Я цифры вижу как-то по-другому. В голове. Они сразу возникают. Ну, то есть, вычисления любой сложности меня не затрудняют. И я нахожу ошибки даже в самых замороченных формулах. Меня пытались на олимпиады отправлять по алгебре и геометрии, пока я не заболел. Но я не могу дать цепочку вычислений. Просто сразу вижу итог, и это сбивает с толку. Решить как полагается я не могу ни одну задачу. Понятия не имею, зачем такой дар нужен, — заканчивает он.       — Думаю, он мог бы тебе пригодиться, — хмыкаю. — В очень многих сферах. Цепочки рассуждений нужны в теории, а на практике… Представляешь, как ты со своим даром мог бы ускорить многие процессы, занимаясь, к примеру, финансами.       — Возможно, — пожимает плечами Мари. — Или выступать в цирке! Со своим шоу! — замечает он, опять смеясь.       — Тоже вариант, — киваю. — Вот видишь, все-таки ты уникальный.       — Мне нравится твоя мысль, что все уникальны. По-своему, — замечает Мари, зевая. Он укладывается рядом, пряча лицо в изгибе моей шеи. Славный, славный мальчик.       — А знаешь, что я никогда не делал? — мы переместились на кухню — Мари после сна захотел есть. И теперь он ковыряется ложкой в воздушном десерте, измазывая губы в сливках, чем заставляет меня без конца целовать его, мешая гурманскому удовольствию.       — Подозреваю, что многое, — говорю, отрываясь от провокационных сладких губ.       — Ну да, наверное, — чешет затылок Мари, но потом с новой волной азарта:       — Я никогда не был на настоящем празднике! То есть не Новый год под елкой, а что-то красочное и безумное, как большой рок-фестиваль или карнавал в Рио-де-Жанейро. Где много людей, звучит музыка — и все веселятся, — Мари замолкает, подыскивая точные слова, но я его уже понял. Ему хотелось бы принять хоть раз участие в чем-то, где независимо от пола и возраста людей объединяет чувство бесшабашного веселья, когда привычная жизнь остается где-то в районе понедельника. А сейчас можно вырядиться в сумасшедший костюм, танцевать, общаться и ни о чем не думать.       — Эх… — перебираю в уме события августа. Я как демон не могу не признать ценность подобных мероприятий — на них очень легко помечать будущих жертв. Раньше, будучи ангелом, я любил появляться как сторонний наблюдатель, завидовавший тому, что такая радость мне не доступна. — Жаль мы уже пропустили Парад русалок на Кони-Айленде в Нью-Йорке.       — Парад русалок? — выгибает бровь Мари.       — Да, занятное мероприятие, — взмахиваю рукой, и на свободной стене кухни мелькают кадры репортажей фотографов со всего мира, отображающие безумие события. — Это что-то вроде вашего Дня Нептуна. Так же он посвящен открытию пляжного сезона и проходит в третью субботу июня. По большему счету, это праздник моря и солнца. В Параде может принять участие любой желающий — достаточно нарядиться морским персонажем, желательно русалкой. И каких только ряженых там не увидишь!       Мари хохочет над фото, где толстый мужик с бородой одет как диснеевская Русалочка. Но фриков и без него хватает: полуголые женщины в сетках и голубых париках, взрослые серьезные мужчины, еще вчера бывшие клерками, в длинных платьях с русалочьими хвостами, юноши и девушки, ряженые мифологическими существами. Кто во что горазд. Никаких ограничений фантазии.       — Боже… Как жаль, что мы пропустили, — с сожалением выдыхает Мари.       — И не говори. Особенно весело, когда после основного праздника эти милые русалочки расползаются по барам в близлежащих окрестностях, — замечаю с улыбкой.       — Класс! — одобряет Мари.       — Но, увы, вот чего я не умею делать, так это поворачивать время вспять. Но… Подожди! — вспоминаю еще кое о чем. Это, конечно, не карнавальное шоу, но, сдается мне, Мари проникнется. — Мы как раз попадаем!       — Куда?       — Увидишь, — загадочно улыбаюсь.       И через несколько мгновений мы оказываемся в Бристоле — на Международном фестивале воздушных шаров. Очень вовремя оказываемся. В небо запускают последние шары. Их много, и они все разноцветные… Стандартных и непривычных форм. Поднимаемые вверх горячим воздухом, исходящим от жаркого пламени, они замирают в нескольких сотнях метров над землей, превращая вечернее темное небо над головой в волшебный цветочно-огненный ковер. Звучит пробирающая до костей музыка, и кажется, что это чудесный танец парящих сказочных светил.       Мы стоим в толпе, восторженно внимающей зрелищу публики, и держимся за руки. Мари зачарованно смотрит на шоу, по-детски приоткрыв рот. Его впечатлительности нет предела. Он даже не находит слов, чтобы выразить свой восторг. Просто оборачивается ко мне и смотрит на меня глазами, полными слез от переизбытка эмоций.       — Лара… — шепчет он. — Рядом с тобой жизнь обретает смысл.       Я молчу. У меня нет жизни — есть бессмертие, и оно впервые за долгие столетия не кажется мне бессмысленным.       — Лара… — мы нашли тихое, более-менее уединенное местечко, присели прямо на траву и продолжаем любоваться красочным зрелищем.       — Да, мой милый?       — Расскажи мне еще какую-нибудь сказку.       — Хорошо. Пожалуй, в моей копилке историй есть подходящая, — произношу, задумчиво разглядывая его профиль. — Это произошло в средневековые времена, когда еще был силен дух рыцарства и существовал культ прекрасной дамы. Место не имеет значения, но будем считать, что это была Англия, раз уж мы здесь, — начинаю.       …Жила-была прекрасная дева Мария. Когда ей исполнилось шестнадцать — слава о ее нежной красоте, подобной лепесткам распускающегося бутона розы, распространилась в округе, и претенденты на ее руку и сердце потянулись со всех уголков страны. И среди них были два брата-близнеца — Ричард и Вильям.       При внешней схожести они сильно отличались характерами: первый был до отчаянности смелым, внешне гордым, суровым и молчаливым, но в душе — добрым и мягким, второй имел легкий, но эгоистичный нрав, изворотливый ум, не упускал случая повеселиться в шумной компании падших женщин. Оба брата с рождения выделялись особой благородной красотой, только вот в восемнадцать лет лицо Ричарда было изуродовано шрамом, полученным им в сражении. И виной тому был Вильям, струсивший и не пришедший на помощь. Но Ричард, искренне любивший и опекавший взбалмошного брата, никогда не ставил этого ему в укор.       Многие девушки пугались мрачного вида гордеца Ричарда, поэтому отклоняли его предложения руки и сердца. Гуляка и весельчак Вильям же до сего момента даже не помышлял о супружестве. И только слухи о небывалой красоте девы Марии заставили его принять участие в битве за право отвести ее под венец.       Ричард отправился вслед за братом не с целью покорить красавицу — муки дважды разбитого сердца и осознание собственного уродства склонили его к мысли больше не думать о семейном счастье. Он по неизменной привычке беспокоился о постоянно влезающем в неприятности Вильяме.       Когда братья предстали перед очами Марии, Ричард держался на втором плане, словно слуга, и стоял, опустив глаза долу. Но сердце его заныло при виде действительно чистой, утонченной красоты девушки. Ее скромность, ум и невинность покоряли с первого взгляда. И даже Вильям растерялся, смутившись взора из-под опущенных ресниц. Он впервые влюбился, и Ричард решил во что бы то ни стало добиться ее руки для брата, приняв вместо него участие в рыцарском турнире — под шлемом все равно не видно лица со шрамом. С Марией Вильям мог образумиться и стать счастливым.       Храбро сражаясь, Ричард одержал победу над всеми противниками, и в финале прекрасная дева вручила ему алую розу — символ того, что ее сердце отныне принадлежит первому рыцарю турнира. Но на балу в честь победителя вместо брата появился сияющий Вильям с розой в руках, который принял жертву как должное. Он встал на одно колено перед Марией, склонив голову в ожидании, когда дева подойдет к нему и позволит подняться, скрепив их союз первым поцелуем.       Но девушка неожиданно обошла стороной Вильяма и приблизилась к Ричарду.       — Ты — мой суженый, — проговорила она, пристально глядя на молчаливого мужчину, стоявшего в стороне от всех. — Тебе я вручила розу.       — Вы ошибаетесь, миледи, — произнес Ричард, не решаясь взглянуть в прекрасные и требовательные глаза.       — Мои глаза могут быть слепы, но не сердце, — ответила дева. — И оно видело тебя на поле боя.       — Я не достоин вас, — проговорил мужчина. — Вы юны, чисты и подобны солнцу. Моему уродству не место подле вас.       — О каком уродстве ты говоришь? — спросила Мария.       Ричард поднял голову и откинул волосы с лица, демонстрируя отвратительный шрам.       — Храбрый воин, преданный брат, достойный человек, красивый муж — вот кого я вижу перед собой. И только этот человек будет рядом со мной. Мое сердце принадлежит тебе отныне и на веки веков, — и девушка покорно склонила голову перед рыцарем.       — И что было дальше? — Мари, взволнованный историей, жадно на меня смотрит.       — Жили они счастливо, в любви и заботе друг о друге. И было у них много детей. Когда Ричард десять лет спустя пал на поле брани, Мария остаток долгих лет своей жизни хранила светлую любовь к нему в своем сердце, радуясь тому, что у нее есть сыновья, похожие на мужа — и внешностью, и характером. И не жалела о его смерти, зная, что они обязательно встретятся на небесах.       — И они встретились?       — Да, мой милый.       — А что стало с Вильямом?       — Его прирезали в таверне. Он, своенравно решив, что брат его предал, порвал с ним все связи. Тратил часть своего наследства на распутных женщин и вино.       — Хорошо, что Мария не обманулась, — выдыхает Мари, проникнувшись рассказом. — Вряд ли Вильям образумился бы при ней.       — Я тоже так думаю, — наслаждаюсь пылкостью Мари. — И как ты думаешь, к чему я рассказал тебе эту сказку-быль?       — Не все то золото, что блестит? — подумав, выдает мой мальчик.       — Именно, — притягиваю к себе Мари и целую его. — И счастлив тот, кто может видеть под мрачной маской уродства истинную красоту.       — Я вижу, — вдруг заявляет мое сокровище и дотрагивается до моей груди. — Как бы ты ни прятался, Лара, я все равно вижу, — и он улыбается.